Нахуя покупке? Выходишь на улице и ставишь пустую коробку. Через пару минут в ней материализуется некоторое количество кошек. Приносишь их домой, а дальше они сами, потому что у них секса больше, чем у всего реактора вместе взятого.
Короче, зашел я в лесок около бани. Сел, прислонившись к березе. И
выпил бутылку "Московской", не закусывая. Только курил одну сигарету за
другой и жевал рябиновые ягоды...
Мир изменился к лучшему не сразу. Поначалу меня тревожили комары.
Какая-то липкая дрянь заползала в штанину. Да и трава казалась сыроватой.
Потом все изменилось. Лес расступился, окружил меня и принял в свои
душные недра. Я стал на время частью мировой гармонии. Горечь рябины
казалась неотделимой от влажного запаха травы. Листья над головой чуть
вибрировали от комариного звона. Как на телеэкране, проплывали облака. И
даже паутина выглядела украшением...
Я готов был заплакать, хотя все еще понимал, что это действует
алкоголь. Видно, гармония таилась на дне бутылки...
Я твердил себе:
- У Пушкина тоже были долги и неважные отношения с государством. Да и с
женой приключилась беда. Не говоря о тяжелом характере...
И ничего. Открыли заповедник. Экскурсоводов - сорок человек. И все
безумно любят Пушкина...
Спрашивается, где вы были раньше?.. И кого вы дружно презираете
теперь?..
Ответа на мои вопросы я так и не дождался. Я уснул...
А когда проснулся, было около восьми. Сучья и ветки чернели на фоне
бледных, пепельно-серых облаков... Насекомые ожили... Паутина коснулась
лица... Я встал, чувствуя тяжесть намокшей одежды. Спички отсырели. Деньги
тоже. А главное - их оставалось мало, шесть рублей. Мысль о водке
надвигалась как туча...
Идти через турбазу я не хотел. Там в эти часы слонялись методисты и
экскурсоводы. Каждый из них мог затеять профессиональный разговор о
директоре лицея - Егоре Антоновиче Энгельгардте.
Мне пришлось обогнуть турбазу и выбираться на дорогу лесом.
Идти через монастырский двор я тоже побоялся. Сама атмосфера монастыря
невыносима для похмельного человека.
Так что и под гору я спустился лесной дорогой. Вернее, обрывистой
тропкой.
Полегче мне стало лишь у крыльца ресторана "Витязь". На фоне местных
алкашей я выглядел педантом.
Дверь была распахнута и подперта силикатным кирпичом. В прихожей
узеркала красовалась нелепая деревянная фигура - творение отставного майора
Гольдштейна. На медной табличке было указано:
Гольдштейн Абрам Саулович. И далее в кавычках:
"Россиянин".
Фигура россиянина напоминала одновременно Мефистофеля и Бабу Ягу.
Деревянный шлем был выкрашен серебристой гуашью.
У буфетной стойки толпилось человек восемь. На прилавок беззвучно
опускались мятые рубли. Мелочь звонко падала в блюдечко с отбитым краем.
Две-три компании расположились в зале у стены. Там возбужденно
жестикулировали, кашляли и смеялись. Это были рабочие турбазы, санитары
психбольницы и конюхи леспромхоза.
По отдельности выпивала местная интеллигенция - киномеханик,
реставратор, затейник. Лицом к стене расположился незнакомый парень в
зеленой бобочке и отечественных джинсах. Рыжеватые кудри его лежали на
плечах.
Подошла моя очередь у стойки. Я ощущал знакомую похмельную дрожь. Под
намокшей курткой билась измученная сирая душа...
Шесть рублей нужно было использовать оптимально. Растянуть их на
длительный срок.
Я взял бутылку портвейна и две шоколадные конфеты. Все это можно было
повторить трижды. Еще и на сигареты оставалось копеек двадцать.
Я сел к окну. Теперь уже можно было не спешить.
За окном двое цыган выгружали из машины ящики с хлебом. Устремился в
гору почтальон на своем мопеде. Бездомные собаки катались в пыли.
Я приступил к делу. В положительном смысле отметил - руки не трясутся.
Уже хорошо...
Портвейн распространялся доброй вестью, окрашивая мир тонами нежности и
снисхождения.
Впереди у меня - развод, долги, литературный крах... Но есть вот эти
загадочные цыгане с хлебом... Две темнолицые старухи возле поликлиники...
Сыроватый остывающий денек... Вино, свободная минута, родина...
Сквозь общий гул неожиданно донеслось;
- Говорит Москва! Говорит Москва! Вы слушаете "Пионерскую зорьку"... У
микрофона - волосатый человек Евстихеев... Его слова звучат достойной
отповедью ястребам из Пентагона...
Я огляделся. Таинственные речи исходили от молодца в зеленой бобочке.
Он по-прежнему сидел не оборачиваясь. Даже сзади было видно, какой он
пьяный. Его увитый локонами затылок выражал какое-то агрессивное нетерпение.
Он почти кричал:
Сначала я хотел просто заскроллить очередную картинку с тян.
Но я увидел плед с Вин-дизелем.
Выходи за меня.
А. Ну да, это же всего-лишь спизженная картинка.
Это олдфагиня! Что за сексизм, ей Б-гу! Время стать прогрессивными и признать что каждый олдфаг имеет право на смену пола, после чего он становится олдфагиней!
выпил бутылку "Московской", не закусывая. Только курил одну сигарету за
другой и жевал рябиновые ягоды...
Мир изменился к лучшему не сразу. Поначалу меня тревожили комары.
Какая-то липкая дрянь заползала в штанину. Да и трава казалась сыроватой.
Потом все изменилось. Лес расступился, окружил меня и принял в свои
душные недра. Я стал на время частью мировой гармонии. Горечь рябины
казалась неотделимой от влажного запаха травы. Листья над головой чуть
вибрировали от комариного звона. Как на телеэкране, проплывали облака. И
даже паутина выглядела украшением...
Я готов был заплакать, хотя все еще понимал, что это действует
алкоголь. Видно, гармония таилась на дне бутылки...
Я твердил себе:
- У Пушкина тоже были долги и неважные отношения с государством. Да и с
женой приключилась беда. Не говоря о тяжелом характере...
И ничего. Открыли заповедник. Экскурсоводов - сорок человек. И все
безумно любят Пушкина...
Спрашивается, где вы были раньше?.. И кого вы дружно презираете
теперь?..
Ответа на мои вопросы я так и не дождался. Я уснул...
А когда проснулся, было около восьми. Сучья и ветки чернели на фоне
бледных, пепельно-серых облаков... Насекомые ожили... Паутина коснулась
лица... Я встал, чувствуя тяжесть намокшей одежды. Спички отсырели. Деньги
тоже. А главное - их оставалось мало, шесть рублей. Мысль о водке
надвигалась как туча...
Идти через турбазу я не хотел. Там в эти часы слонялись методисты и
экскурсоводы. Каждый из них мог затеять профессиональный разговор о
директоре лицея - Егоре Антоновиче Энгельгардте.
Мне пришлось обогнуть турбазу и выбираться на дорогу лесом.
Идти через монастырский двор я тоже побоялся. Сама атмосфера монастыря
невыносима для похмельного человека.
Так что и под гору я спустился лесной дорогой. Вернее, обрывистой
тропкой.
Полегче мне стало лишь у крыльца ресторана "Витязь". На фоне местных
алкашей я выглядел педантом.
Дверь была распахнута и подперта силикатным кирпичом. В прихожей
узеркала красовалась нелепая деревянная фигура - творение отставного майора
Гольдштейна. На медной табличке было указано:
Гольдштейн Абрам Саулович. И далее в кавычках:
"Россиянин".
Фигура россиянина напоминала одновременно Мефистофеля и Бабу Ягу.
Деревянный шлем был выкрашен серебристой гуашью.
У буфетной стойки толпилось человек восемь. На прилавок беззвучно
опускались мятые рубли. Мелочь звонко падала в блюдечко с отбитым краем.
Две-три компании расположились в зале у стены. Там возбужденно
жестикулировали, кашляли и смеялись. Это были рабочие турбазы, санитары
психбольницы и конюхи леспромхоза.
По отдельности выпивала местная интеллигенция - киномеханик,
реставратор, затейник. Лицом к стене расположился незнакомый парень в
зеленой бобочке и отечественных джинсах. Рыжеватые кудри его лежали на
плечах.
Подошла моя очередь у стойки. Я ощущал знакомую похмельную дрожь. Под
намокшей курткой билась измученная сирая душа...
Шесть рублей нужно было использовать оптимально. Растянуть их на
длительный срок.
Я взял бутылку портвейна и две шоколадные конфеты. Все это можно было
повторить трижды. Еще и на сигареты оставалось копеек двадцать.
Я сел к окну. Теперь уже можно было не спешить.
За окном двое цыган выгружали из машины ящики с хлебом. Устремился в
гору почтальон на своем мопеде. Бездомные собаки катались в пыли.
Я приступил к делу. В положительном смысле отметил - руки не трясутся.
Уже хорошо...
Портвейн распространялся доброй вестью, окрашивая мир тонами нежности и
снисхождения.
Впереди у меня - развод, долги, литературный крах... Но есть вот эти
загадочные цыгане с хлебом... Две темнолицые старухи возле поликлиники...
Сыроватый остывающий денек... Вино, свободная минута, родина...
Сквозь общий гул неожиданно донеслось;
- Говорит Москва! Говорит Москва! Вы слушаете "Пионерскую зорьку"... У
микрофона - волосатый человек Евстихеев... Его слова звучат достойной
отповедью ястребам из Пентагона...
Я огляделся. Таинственные речи исходили от молодца в зеленой бобочке.
Он по-прежнему сидел не оборачиваясь. Даже сзади было видно, какой он
пьяный. Его увитый локонами затылок выражал какое-то агрессивное нетерпение.
Он почти кричал:
Но я увидел плед с Вин-дизелем.
Выходи за меня.
А. Ну да, это же всего-лишь спизженная картинка.
или чо, я перестал отличать тян от олдфага??? чо за херня О_о