За день до послезавтра.
Выкладываю отрывок из его книги и устраиваю рекламу его, не побоюсь этого слова, шедеврального произведения.
Вводная: молодой парень, около 22-25 лет, работает терапевтом в больнице, увлекается стрельбой, состоит в команде которая постоянно участвует в пейнт-болл, страйк-болл, хард-болл играх, питерец. После одной из очередных игр он приезжает домой, где его ждёт назревший разговор с интеллигентными родителями о его будущем, а вместе с тем и о будущем страны:
Несмотря на разрекламированный дезодорант, от Николая несло потом, и душ был весьма кстати: уж против этого родители не возразили. Кроме того, 10 минут шумящей воды и оптимистичного марсианского уханья из ванной давали им некоторый шанс успокоиться. То, что это все-таки не сработало и что настроены они были серьезнее, чем он надеялся, Николай понял позже нужного, и вот это было худо. Спокойно прошел даже обед. Слава богу, сама терапевт, мама всегда положительно расценивала возможность дать сыну поесть без излишнего давления на нервы. А вот потом, вместо того, чтобы найти себе повод куда-нибудь уйти по неотложным делам, он зачем-то зашел к ним в комнату. Больно уж там было тихо.
– Спасибо, что заглянул.
Что ж, теперь оттенок в голосе отца определялся без труда. Сарказм. И еще неодобрение. Тоже не новость, конечно, но все равно паршиво для начала. Несколько вводных вопросов, – так, для разогрева. А потом настоящий:
– Ну скажи мне, Коль, – ну когда ты прекратишь вести себя, как… Как заклиненный на всем этом. Ну скажи нам, как ты представляешь себе свое будущее?
Николай вздохнул. Свое будущее он представлял вполне четко: как стоп-кадр из кинофильма. Но если бы он описал родителям то, что стояло перед его глазами, то специализированную по соответствующему профилю бригаду «скорой» они вызвали бы, наверное, сразу. Поэтому он предпочел соврать – и сделал это даже без большой борьбы с собой. Хоть какое-то, пусть и выстроенное на иллюзиях спокойствие родителей было ему важнее. Да и все равно, поверь они ему вдруг на все сто, оно будет относительным. А возможно – и недолгим.
– Работать буду, – произнес Николай вслух. – Работать, работать и работать. И учить языки, по мере сил. И автомат Калашникова, как положено делать реалисту. Извините уж меня за это.
– Колюня, ну ты же не то говоришь!
Мама прижала руки к груди, – лицо у нее было такое, что Николаю захотелось залезть куда-нибудь под темное одеяло и поплакать.
– Да знаю я, мама, что не то… – на этот раз уже совершенно честно сказал он. – Но что уж тут поделаешь. Работа – дело святое.
– Ты не понял?
– Да все я понял! Это вы не понимаете, потому как не хотите! И таких людей вокруг – девяносто девять процентов, вот что самое хреновое-то.
Он перевел дух, потому что звенящая в душе все последние месяцы струна натянулась до такой степени, что было ясно: держится она уже на самых последних волокнах. Порвется – конец.
– Знаете, как я чувствую себя? Как тот человек, который нахамил джинну, или молния в него попала, или что-то другое в этом роде, и его вышвырнуло в прошлое на 65, на 70 лет! Он на коленях стоит, умоляет окружающих: «Ну послушайте меня! Ну неужели вы не понимаете? Не видите очевидного?» Он кричит, да так, что у самого перепонки чуть не лопаются от боли. «В воскресенье! 22 июня! В 3.15 утра! Месяцы остались, недели, дни! Ну почему вы не слушаете?!» А люди пожимают плечами и проходят мимо по своим делам. Кто-то посмотрит как на сумасшедшего и уши заткнет, чтобы не так шумно было. А кто-то и сразу пинка отвешивает в костлявый зад, чтобы не кричал тут, не мешал наслаждаться летом и теплом. Вот это вы понимаете?
– Коленька…
Он все-таки не закричал сам, а проговорил все это более-менее ровным голосом и даже с каким-то минимальным оттенком чувства юмора. И вовремя остановился – вот что было удачным. Мнение родителей о том, что Россия может быть исключительно обузой для любого захватчика, а следовательно, армию можно сократить за ненадобностью… это мнение разделяло подавляющее большинство ее населения. Включая генералитет. Флот и ВВС, всего 20 лет назад бывшие в числе сильнейших в мире, уже практически прекратили свое существование в качестве реальной силы. Да, последние ракетоносные субмарины в «Беломорском Бастионе» и последние «Белые Лебеди» под Энгельсом еще могли запустить во врага некоторое количество апокалиптических по последствиям их применения дур. Но у Николая и тех немногих людей, кто разделял большую часть его опасений, имелись серьезные сомнения в том, что они будут запущены, если возникнет такая необходимость. В политическую волю правительства, высшего генералитета и даже самого гаранта Конституции он верил с трудом. Кощунство, правда? А что поделаешь…
– Мы вчера смотрели новости вместе вроде бы. Никаких вражеских полчищ у наших границ не демонстрировалось.
Шутка была вымученная, но хорошо, что отец сумел выговорить хотя бы это. Это было хорошим показателем в отношении того, что с Николаем еще видят смысл разговаривать. Впрочем, на родителей в этом можно было, наверное, положиться всегда.
– И минут десять показывали этого зануду Сердюкова в обнимку с очередной бутылкой шампанского. Корвет, как там его… Это не аргумент?
– Пап, – позвал Николай. – Ну ты представь себе, как на подступах к Смоленску или нашей Гатчине министр Сердюков, бывший завсекцией «Мебель» магазина Ленторга «Мебель-Паркет», ведет в бой танковые армии или дивизии народного ополчения? Да он их поведет, размахивая таким огромным белым флагом, что за ним не будет видно пыли клубами! «К 2014 году спущенный на воду корвет будет введен в состав флота. А к 2016–2018 годам в России будет заложен новый авианосец!» Усраться можно от этого потрясающего факта, извините меня, пожалуйста! Ты можешь себе представить, что скажет уже давно ушедший заведовать Внешторгбанком или каким-нибудь Мега-Лукойлом Сердюков или его предшественник Иванов, когда в 2018 году у них спросят: «А где тот авианосец, о котором вы с 2010 по 2013-й так часто говорили?» Да они на тебя посмотрят именно так, как ты, извини меня, пожалуйста, еще раз, на меня сейчас смотришь! И совершенно понятно почему – об этом еще Соловьев писал. И не который историк, а который знаток Средней Азии. «Или эмир за это время умрет, или ишак, или я». За столько лет, сколько осталось до 2016-го и особенно 2018-го, три четверти населения забудут, что они это говорили, потому что у них будет полно других проблем. А оставшейся четверти они смогут ответить что-нибудь глубокомысленное про объективные причины. Что, не так, по-твоему?
И опять Николай мысленно поблагодарил себя за то, что сумел остановиться в последнюю секунду. Общаться на тему того, что Иванов – враг народа, а бывший торговец диванами и сервантами Сердюков – ходячий плевок в лицо армии, он мог долго, но это требовало именно общения. А родители «закрывались»: уж это-то он увидеть сумел. Жаль, конечно… Хотя и «жаль» – тоже неверное слово. Это было больно, как, наверное, было бы больно тому самому человеку, про которого он рассказал в качестве примера. Понятно, в 41-м он орал бы недолго: отправили бы его куда положено и спросили, от кого это он такого наслушался и зачем провоцирует и так-то нервный народ. Потому что все понимали и сами. А сейчас, семь десятков лет спустя, не понимают. Или делают вид – причем так успешно, что обманывают всех окружающих и внутри страны, и за ее пределами.
Продолжая ту же вводную и доводя ее совсем уж до абсурда, можно было расписать красками дикую в своем сюрреализме картину того, как в 1941 году, пусть даже в самом его начале, какой-нибудь нарком в отутюженном костюме гордо докладывает с трибуны о том, что «за последний год мы приняли на вооружение 30 единиц новой техники». И продолжает разглагольствовать перед в удивлении внимающими слушателями в том духе, что «среди них – один экземпляр новейшего, не имеющего аналогов высотного истребителя МиГ-3 и два революционных, несомненно лучших в мире танка Т-34. Кроме того, пять истребителей И-16 тип 18 прошли глубокую модернизацию, что позволило значительно повысить их боевые возможности. Обращая самое пристальное, серьезное внимание на укрепление обороноспособности страны, в этом году мы выделили средства на достройку двух заложенных в 1932 году торпедных катеров типа Г-5, а к 1943 году в строй войдут сразу четыре таких катера, что позволит нам окончательно сформировать сбалансированный флот…» Тьфу, гадость! Что было бы с наркомом после такой речи? Угадайте с одного раза… А что происходит, когда это с высокой трибуны произносит министр обороны Российской Федерации? Все аплодируют…
Все это он продумал за секунду.
– Все так, – подтвердил отец, внимательно Николая разглядывая. У того даже возникло ощущение, что, проговаривая все это про себя, он ответил на тот самый, последний вопрос, который не был задан вслух, но это была, конечно, иллюзия. – Только зачем, по-твоему, он нам нужен, этот авианосец? Даже просто как пример?
– Ну, один будет, конечно, практически бесполезен – тут ты полностью прав. А столько, сколько нужно, то есть по три на Северный и Тихоокеанский театры, – этого мы никогда уже не вытянем, пусть нефть хоть по 200 зеленых за бочку стоить начнет. Да только когда создаются условия, что цена за баррель нефти переваливает за сотню, а авианосцев так и нет ни одного, – для такого уже свой собственный термин есть. Называется «предпосылки». Угадайте, к чему.
– Коля, ну ты опять за свое.
Отец хмыкнул и кивнул за окно.
– Ну какая оккупация? Какие захватчики? В Норильске в позатом году 62 ниже нуля было! В Москве – 52! В Питере – 42! Любые захватчики, кроме каких-нибудь эскимосов, вымерзнут еще на границе! Штабелями!
Посмеялись они все же все вместе, и это чуточку разрядило напряжение: Николай даже счел на секунду, что сегодняшнее обострение родительской любви и заботы еще можно будет попытаться хоть в какой-то степени обратить в шутку. Если продолжать говорить меньше, чем думаешь. И не кричать.
– Ты же путешествовал: и не на так уж и много поменьше нас. И на Байкале был, и в Эвенкии, и в Оренбуржье. Ты видел, какие там просторы? По 100 километров от одного дома до другого бывает! Наполеон был полный кретин! А Гитлер – безумный идиот! Лезть в Россию, не имея людского ресурса, как у современных Китая, Индии и Нигерии с Эфиопией вместе взятых, просто бес-по-лез-но. Ну даже с чисто военной точки зрения, если уж тебе так хочется. Если оставлять даже просто в каждом райцентре России по сколь угодно малому гарнизону, то… Да четверть населения страны живет в местах, где и паровоз-то не все видели! Кому нужно завоевывать их? Как?
– Сильный аргумент, пап. Хочешь антитезис? Чингисхан.
Ляхин-старший поперхнулся и несколько секунд молчал, переваривая информацию.
– Да, – нехотя признал он. – Чингисхан – это, конечно, да. Сейчас что-то больно модно стало рассказывать, что ига на самом деле не было. Но что Чингисхан тогдашнюю Русь на четвереньки поставил целиком и полностью без мощеных дорог и мототранспорта – этого пока никто не отрицал. Не нас одних, конечно.
– Конечно, – тут же согласился Николай, с удовлетворением поймав взгляд мамы. Мама понемногу успокаивалась: академический спор был настолько нормальным по атмосфере, что она наверняка уже чуть-чуть забыла, с чего он начался.
– И нас, и китайцев, и тех европейцев, до которых успели добраться Субудай с Батыем. А что касается ига – ну так через 850 лет после его окончания можно с совершенно чистым взором рассказывать школьникам, что никакого ига не было, а на самом деле была сплошная демократизация и борьба за права человека.
– И за что это ты так демократию не любишь – вот этого я не могу понять.
Теперь мама вздохнула снова, и надежда на то, что отделаться удастся легко, тут же исчезла.
– Демократию я люблю. Теоретически. Жаль, что никогда ее не видел. А было бы здорово – ходишь такой загорелый, круглый год в белом хитоне, рядом Аристотель о чем-то философствует, Пифагор молодого Архимеда клепсидрой по голове стучит, чтобы лучше учился. А вокруг сплошняком спартанцы, сувлаки, амфоры, оливки, гоплиты и крайне легко одетые гетеры. Красота!
– Ну почему ты такая язва? Ну ты же был в Америке? За что ты ее ненавидишь-то так?
– Да вы что? Слово-то какое… Неверное…
Николай пожевал губами, подбирая такое слово, которое подошло бы точнее.
– Не ненавижу, конечно, а… Ну, боюсь, наверное, что ли… Как раз потому, что видел. А от этого страха и все остальное. Что же касается демократии этой расчудесной – так ее нигде нет…
– Ну да как же это нет?
– Да так, – против своей воли он все-таки пожал плечами. – Слово «демократия» в наши дни – это бренд. Трэйдмарк. Торговая марка. Существует сверхдержава, мощь которой позволяет ей эту торговую марку присваивать кому-то или, наоборот, отбирать. Если какая-то другая страна немедленно и абсолютно точно делает все, что ей приказывают правообладатели бренда – это страна демократическая. Если не хватает любого из этих двух параметров: то есть она все выполняет быстро, но неохотно, или наоборот – то это страна, в которой демократия находится под угрозой. А если она по каким-то причинам не хочет делать того, чего требует от нее прогрессивное мировое сообщество в лице своих наиболее демократичных представителей, – так, значит, это кровавый тоталитарный режим, преступления которого против человечности скоро переполнят чашу терпения многострадальной оппозиции. Или сразу НАТО. Примеры нужны?
– Знаешь, на что это было похоже, когда ты говорил?
– Конечно, знаю.
Он кивнул, не сомневаясь, что угадал точно.
– На нашу собственную пропаганду тех времен, когда молоко стоило 30 копеек и 15 тебе отдавали, когда возвращаешь бутылку. А на брандмауэре дома на углу от Сытного рынка висел здоровенный такой портрет Брежнева, к которому регулярно пририсовывали новую звездочку. Я помню, не беспокойтесь. Я это специально.
– Коля, – отец встал со своего места на диване и неподвижно застыл, то ли в нерешительности, то ли из последних сил сдерживаясь. – Ну ты же сам сказал, что помнишь. Ну что, тебе было бы легче, если бы все было, как тогда? Мама 110 рублей получала, я 125. Мы жили вчетвером в 12-метровой комнатушке в коммуналке, с окнами на помойку. Кухня в ней была покрашена синей масляной краской, туалет – зеленой, а питались мы макаронами и картошкой с селедкой, ну? А когда я, уже кандидат технических наук, вернулся с особо удачной шабашки по казахским кошарам и мама повезла тебя со старшей в Венгрию по профсоюзной путевке, – ты не помнишь, может? Ее вызывали на заседание ЖЭКа, на котором старые пердуны требовали от нее знаний о том, как зовут председателя Венгерской Компартии, сколько Венгрия добывает в год железной руды и каков объем ее ежегодного товарообмена с Советским Союзом.
Не хмыкнуть снова в такой ситуации было просто невозможно, поэтому Николай хмыкнул.
– Ну конечно же, нет, – сказал он. – Конечно, не хочется, все-таки я не идиот. Просто мне жалко того, что вместе со всем этим ушло. И даже не жалко, а…
Он вспомнил, что слово «страшно» уже говорил, но все равно не удержался и произнес его еще раз.
– Страшно мне. 20 лет назад у нас, может, колбасы не было и своей квартиры, но каждый нормальный чечен тогда тихонько пас баранов или добывал нефть, а грузин продавал мандарины или преподавал игру на фортепиано. И делали они это вместо того, чтобы или резать русских, или уговаривать заняться этим побыстрее всех окружающих. Да мы бы и сейчас с этим делом справились, это тоже не вопрос, – но за них каждый раз вступаются такие большие дяди, что нам только плакать в подушку остается. А вот когда по океанам табунами паслись советские ракетоносцы – вот тогда никакой Польше, будь она хоть четыре раза независимой, не приходило в голову требовать от нас всенародного покаяния за то, что мы по дороге на Берлин их газоны потоптали своими вонючими кирзовыми сапогами. И всем остальным тоже чего-то: кому Курильских островов, кому пригородов Хабаровска. А знаете, почему вдруг начали требовать? Потому что уже к 2004 году у нас на всех флотах вместе взятых осталось 4 «Тайфуна» и 14 или 15 «667-х», не помню точно. А к 2013 году – 1 «Тайфун» и 6 «667-х», – и это все! На дворе 2013-й, и это все, понимаете? Наши флоты вот так вот, одной левой, сейчас может раздавить Тайвань! Турция! А вы рассказываете мне про демократию и права человека! Права человека мы каждый день видим: идет себе такой человек по улице, никого не трогает, любуется видами Италии. Ему, фигак-с, – оранжевый мешок на голову. Очнулся – вокруг Гуанатамо Бэй, а в заднице фонарик.
Выкладываю отрывок из его книги и устраиваю рекламу его, не побоюсь этого слова, шедеврального произведения.
Вводная: молодой парень, около 22-25 лет, работает терапевтом в больнице, увлекается стрельбой, состоит в команде которая постоянно участвует в пейнт-болл, страйк-болл, хард-болл играх, питерец. После одной из очередных игр он приезжает домой, где его ждёт назревший разговор с интеллигентными родителями о его будущем, а вместе с тем и о будущем страны:
Несмотря на разрекламированный дезодорант, от Николая несло потом, и душ был весьма кстати: уж против этого родители не возразили. Кроме того, 10 минут шумящей воды и оптимистичного марсианского уханья из ванной давали им некоторый шанс успокоиться. То, что это все-таки не сработало и что настроены они были серьезнее, чем он надеялся, Николай понял позже нужного, и вот это было худо. Спокойно прошел даже обед. Слава богу, сама терапевт, мама всегда положительно расценивала возможность дать сыну поесть без излишнего давления на нервы. А вот потом, вместо того, чтобы найти себе повод куда-нибудь уйти по неотложным делам, он зачем-то зашел к ним в комнату. Больно уж там было тихо.
– Спасибо, что заглянул.
Что ж, теперь оттенок в голосе отца определялся без труда. Сарказм. И еще неодобрение. Тоже не новость, конечно, но все равно паршиво для начала. Несколько вводных вопросов, – так, для разогрева. А потом настоящий:
– Ну скажи мне, Коль, – ну когда ты прекратишь вести себя, как… Как заклиненный на всем этом. Ну скажи нам, как ты представляешь себе свое будущее?
Николай вздохнул. Свое будущее он представлял вполне четко: как стоп-кадр из кинофильма. Но если бы он описал родителям то, что стояло перед его глазами, то специализированную по соответствующему профилю бригаду «скорой» они вызвали бы, наверное, сразу. Поэтому он предпочел соврать – и сделал это даже без большой борьбы с собой. Хоть какое-то, пусть и выстроенное на иллюзиях спокойствие родителей было ему важнее. Да и все равно, поверь они ему вдруг на все сто, оно будет относительным. А возможно – и недолгим.
– Работать буду, – произнес Николай вслух. – Работать, работать и работать. И учить языки, по мере сил. И автомат Калашникова, как положено делать реалисту. Извините уж меня за это.
– Колюня, ну ты же не то говоришь!
Мама прижала руки к груди, – лицо у нее было такое, что Николаю захотелось залезть куда-нибудь под темное одеяло и поплакать.
– Да знаю я, мама, что не то… – на этот раз уже совершенно честно сказал он. – Но что уж тут поделаешь. Работа – дело святое.
– Ты не понял?
– Да все я понял! Это вы не понимаете, потому как не хотите! И таких людей вокруг – девяносто девять процентов, вот что самое хреновое-то.
Он перевел дух, потому что звенящая в душе все последние месяцы струна натянулась до такой степени, что было ясно: держится она уже на самых последних волокнах. Порвется – конец.
– Знаете, как я чувствую себя? Как тот человек, который нахамил джинну, или молния в него попала, или что-то другое в этом роде, и его вышвырнуло в прошлое на 65, на 70 лет! Он на коленях стоит, умоляет окружающих: «Ну послушайте меня! Ну неужели вы не понимаете? Не видите очевидного?» Он кричит, да так, что у самого перепонки чуть не лопаются от боли. «В воскресенье! 22 июня! В 3.15 утра! Месяцы остались, недели, дни! Ну почему вы не слушаете?!» А люди пожимают плечами и проходят мимо по своим делам. Кто-то посмотрит как на сумасшедшего и уши заткнет, чтобы не так шумно было. А кто-то и сразу пинка отвешивает в костлявый зад, чтобы не кричал тут, не мешал наслаждаться летом и теплом. Вот это вы понимаете?
– Коленька…
Он все-таки не закричал сам, а проговорил все это более-менее ровным голосом и даже с каким-то минимальным оттенком чувства юмора. И вовремя остановился – вот что было удачным. Мнение родителей о том, что Россия может быть исключительно обузой для любого захватчика, а следовательно, армию можно сократить за ненадобностью… это мнение разделяло подавляющее большинство ее населения. Включая генералитет. Флот и ВВС, всего 20 лет назад бывшие в числе сильнейших в мире, уже практически прекратили свое существование в качестве реальной силы. Да, последние ракетоносные субмарины в «Беломорском Бастионе» и последние «Белые Лебеди» под Энгельсом еще могли запустить во врага некоторое количество апокалиптических по последствиям их применения дур. Но у Николая и тех немногих людей, кто разделял большую часть его опасений, имелись серьезные сомнения в том, что они будут запущены, если возникнет такая необходимость. В политическую волю правительства, высшего генералитета и даже самого гаранта Конституции он верил с трудом. Кощунство, правда? А что поделаешь…
– Мы вчера смотрели новости вместе вроде бы. Никаких вражеских полчищ у наших границ не демонстрировалось.
Шутка была вымученная, но хорошо, что отец сумел выговорить хотя бы это. Это было хорошим показателем в отношении того, что с Николаем еще видят смысл разговаривать. Впрочем, на родителей в этом можно было, наверное, положиться всегда.
– И минут десять показывали этого зануду Сердюкова в обнимку с очередной бутылкой шампанского. Корвет, как там его… Это не аргумент?
– Пап, – позвал Николай. – Ну ты представь себе, как на подступах к Смоленску или нашей Гатчине министр Сердюков, бывший завсекцией «Мебель» магазина Ленторга «Мебель-Паркет», ведет в бой танковые армии или дивизии народного ополчения? Да он их поведет, размахивая таким огромным белым флагом, что за ним не будет видно пыли клубами! «К 2014 году спущенный на воду корвет будет введен в состав флота. А к 2016–2018 годам в России будет заложен новый авианосец!» Усраться можно от этого потрясающего факта, извините меня, пожалуйста! Ты можешь себе представить, что скажет уже давно ушедший заведовать Внешторгбанком или каким-нибудь Мега-Лукойлом Сердюков или его предшественник Иванов, когда в 2018 году у них спросят: «А где тот авианосец, о котором вы с 2010 по 2013-й так часто говорили?» Да они на тебя посмотрят именно так, как ты, извини меня, пожалуйста, еще раз, на меня сейчас смотришь! И совершенно понятно почему – об этом еще Соловьев писал. И не который историк, а который знаток Средней Азии. «Или эмир за это время умрет, или ишак, или я». За столько лет, сколько осталось до 2016-го и особенно 2018-го, три четверти населения забудут, что они это говорили, потому что у них будет полно других проблем. А оставшейся четверти они смогут ответить что-нибудь глубокомысленное про объективные причины. Что, не так, по-твоему?
И опять Николай мысленно поблагодарил себя за то, что сумел остановиться в последнюю секунду. Общаться на тему того, что Иванов – враг народа, а бывший торговец диванами и сервантами Сердюков – ходячий плевок в лицо армии, он мог долго, но это требовало именно общения. А родители «закрывались»: уж это-то он увидеть сумел. Жаль, конечно… Хотя и «жаль» – тоже неверное слово. Это было больно, как, наверное, было бы больно тому самому человеку, про которого он рассказал в качестве примера. Понятно, в 41-м он орал бы недолго: отправили бы его куда положено и спросили, от кого это он такого наслушался и зачем провоцирует и так-то нервный народ. Потому что все понимали и сами. А сейчас, семь десятков лет спустя, не понимают. Или делают вид – причем так успешно, что обманывают всех окружающих и внутри страны, и за ее пределами.
Продолжая ту же вводную и доводя ее совсем уж до абсурда, можно было расписать красками дикую в своем сюрреализме картину того, как в 1941 году, пусть даже в самом его начале, какой-нибудь нарком в отутюженном костюме гордо докладывает с трибуны о том, что «за последний год мы приняли на вооружение 30 единиц новой техники». И продолжает разглагольствовать перед в удивлении внимающими слушателями в том духе, что «среди них – один экземпляр новейшего, не имеющего аналогов высотного истребителя МиГ-3 и два революционных, несомненно лучших в мире танка Т-34. Кроме того, пять истребителей И-16 тип 18 прошли глубокую модернизацию, что позволило значительно повысить их боевые возможности. Обращая самое пристальное, серьезное внимание на укрепление обороноспособности страны, в этом году мы выделили средства на достройку двух заложенных в 1932 году торпедных катеров типа Г-5, а к 1943 году в строй войдут сразу четыре таких катера, что позволит нам окончательно сформировать сбалансированный флот…» Тьфу, гадость! Что было бы с наркомом после такой речи? Угадайте с одного раза… А что происходит, когда это с высокой трибуны произносит министр обороны Российской Федерации? Все аплодируют…
Все это он продумал за секунду.
– Все так, – подтвердил отец, внимательно Николая разглядывая. У того даже возникло ощущение, что, проговаривая все это про себя, он ответил на тот самый, последний вопрос, который не был задан вслух, но это была, конечно, иллюзия. – Только зачем, по-твоему, он нам нужен, этот авианосец? Даже просто как пример?
– Ну, один будет, конечно, практически бесполезен – тут ты полностью прав. А столько, сколько нужно, то есть по три на Северный и Тихоокеанский театры, – этого мы никогда уже не вытянем, пусть нефть хоть по 200 зеленых за бочку стоить начнет. Да только когда создаются условия, что цена за баррель нефти переваливает за сотню, а авианосцев так и нет ни одного, – для такого уже свой собственный термин есть. Называется «предпосылки». Угадайте, к чему.
– Коля, ну ты опять за свое.
Отец хмыкнул и кивнул за окно.
– Ну какая оккупация? Какие захватчики? В Норильске в позатом году 62 ниже нуля было! В Москве – 52! В Питере – 42! Любые захватчики, кроме каких-нибудь эскимосов, вымерзнут еще на границе! Штабелями!
Посмеялись они все же все вместе, и это чуточку разрядило напряжение: Николай даже счел на секунду, что сегодняшнее обострение родительской любви и заботы еще можно будет попытаться хоть в какой-то степени обратить в шутку. Если продолжать говорить меньше, чем думаешь. И не кричать.
– Ты же путешествовал: и не на так уж и много поменьше нас. И на Байкале был, и в Эвенкии, и в Оренбуржье. Ты видел, какие там просторы? По 100 километров от одного дома до другого бывает! Наполеон был полный кретин! А Гитлер – безумный идиот! Лезть в Россию, не имея людского ресурса, как у современных Китая, Индии и Нигерии с Эфиопией вместе взятых, просто бес-по-лез-но. Ну даже с чисто военной точки зрения, если уж тебе так хочется. Если оставлять даже просто в каждом райцентре России по сколь угодно малому гарнизону, то… Да четверть населения страны живет в местах, где и паровоз-то не все видели! Кому нужно завоевывать их? Как?
– Сильный аргумент, пап. Хочешь антитезис? Чингисхан.
Ляхин-старший поперхнулся и несколько секунд молчал, переваривая информацию.
– Да, – нехотя признал он. – Чингисхан – это, конечно, да. Сейчас что-то больно модно стало рассказывать, что ига на самом деле не было. Но что Чингисхан тогдашнюю Русь на четвереньки поставил целиком и полностью без мощеных дорог и мототранспорта – этого пока никто не отрицал. Не нас одних, конечно.
– Конечно, – тут же согласился Николай, с удовлетворением поймав взгляд мамы. Мама понемногу успокаивалась: академический спор был настолько нормальным по атмосфере, что она наверняка уже чуть-чуть забыла, с чего он начался.
– И нас, и китайцев, и тех европейцев, до которых успели добраться Субудай с Батыем. А что касается ига – ну так через 850 лет после его окончания можно с совершенно чистым взором рассказывать школьникам, что никакого ига не было, а на самом деле была сплошная демократизация и борьба за права человека.
– И за что это ты так демократию не любишь – вот этого я не могу понять.
Теперь мама вздохнула снова, и надежда на то, что отделаться удастся легко, тут же исчезла.
– Демократию я люблю. Теоретически. Жаль, что никогда ее не видел. А было бы здорово – ходишь такой загорелый, круглый год в белом хитоне, рядом Аристотель о чем-то философствует, Пифагор молодого Архимеда клепсидрой по голове стучит, чтобы лучше учился. А вокруг сплошняком спартанцы, сувлаки, амфоры, оливки, гоплиты и крайне легко одетые гетеры. Красота!
– Ну почему ты такая язва? Ну ты же был в Америке? За что ты ее ненавидишь-то так?
– Да вы что? Слово-то какое… Неверное…
Николай пожевал губами, подбирая такое слово, которое подошло бы точнее.
– Не ненавижу, конечно, а… Ну, боюсь, наверное, что ли… Как раз потому, что видел. А от этого страха и все остальное. Что же касается демократии этой расчудесной – так ее нигде нет…
– Ну да как же это нет?
– Да так, – против своей воли он все-таки пожал плечами. – Слово «демократия» в наши дни – это бренд. Трэйдмарк. Торговая марка. Существует сверхдержава, мощь которой позволяет ей эту торговую марку присваивать кому-то или, наоборот, отбирать. Если какая-то другая страна немедленно и абсолютно точно делает все, что ей приказывают правообладатели бренда – это страна демократическая. Если не хватает любого из этих двух параметров: то есть она все выполняет быстро, но неохотно, или наоборот – то это страна, в которой демократия находится под угрозой. А если она по каким-то причинам не хочет делать того, чего требует от нее прогрессивное мировое сообщество в лице своих наиболее демократичных представителей, – так, значит, это кровавый тоталитарный режим, преступления которого против человечности скоро переполнят чашу терпения многострадальной оппозиции. Или сразу НАТО. Примеры нужны?
– Знаешь, на что это было похоже, когда ты говорил?
– Конечно, знаю.
Он кивнул, не сомневаясь, что угадал точно.
– На нашу собственную пропаганду тех времен, когда молоко стоило 30 копеек и 15 тебе отдавали, когда возвращаешь бутылку. А на брандмауэре дома на углу от Сытного рынка висел здоровенный такой портрет Брежнева, к которому регулярно пририсовывали новую звездочку. Я помню, не беспокойтесь. Я это специально.
– Коля, – отец встал со своего места на диване и неподвижно застыл, то ли в нерешительности, то ли из последних сил сдерживаясь. – Ну ты же сам сказал, что помнишь. Ну что, тебе было бы легче, если бы все было, как тогда? Мама 110 рублей получала, я 125. Мы жили вчетвером в 12-метровой комнатушке в коммуналке, с окнами на помойку. Кухня в ней была покрашена синей масляной краской, туалет – зеленой, а питались мы макаронами и картошкой с селедкой, ну? А когда я, уже кандидат технических наук, вернулся с особо удачной шабашки по казахским кошарам и мама повезла тебя со старшей в Венгрию по профсоюзной путевке, – ты не помнишь, может? Ее вызывали на заседание ЖЭКа, на котором старые пердуны требовали от нее знаний о том, как зовут председателя Венгерской Компартии, сколько Венгрия добывает в год железной руды и каков объем ее ежегодного товарообмена с Советским Союзом.
Не хмыкнуть снова в такой ситуации было просто невозможно, поэтому Николай хмыкнул.
– Ну конечно же, нет, – сказал он. – Конечно, не хочется, все-таки я не идиот. Просто мне жалко того, что вместе со всем этим ушло. И даже не жалко, а…
Он вспомнил, что слово «страшно» уже говорил, но все равно не удержался и произнес его еще раз.
– Страшно мне. 20 лет назад у нас, может, колбасы не было и своей квартиры, но каждый нормальный чечен тогда тихонько пас баранов или добывал нефть, а грузин продавал мандарины или преподавал игру на фортепиано. И делали они это вместо того, чтобы или резать русских, или уговаривать заняться этим побыстрее всех окружающих. Да мы бы и сейчас с этим делом справились, это тоже не вопрос, – но за них каждый раз вступаются такие большие дяди, что нам только плакать в подушку остается. А вот когда по океанам табунами паслись советские ракетоносцы – вот тогда никакой Польше, будь она хоть четыре раза независимой, не приходило в голову требовать от нас всенародного покаяния за то, что мы по дороге на Берлин их газоны потоптали своими вонючими кирзовыми сапогами. И всем остальным тоже чего-то: кому Курильских островов, кому пригородов Хабаровска. А знаете, почему вдруг начали требовать? Потому что уже к 2004 году у нас на всех флотах вместе взятых осталось 4 «Тайфуна» и 14 или 15 «667-х», не помню точно. А к 2013 году – 1 «Тайфун» и 6 «667-х», – и это все! На дворе 2013-й, и это все, понимаете? Наши флоты вот так вот, одной левой, сейчас может раздавить Тайвань! Турция! А вы рассказываете мне про демократию и права человека! Права человека мы каждый день видим: идет себе такой человек по улице, никого не трогает, любуется видами Италии. Ему, фигак-с, – оранжевый мешок на голову. Очнулся – вокруг Гуанатамо Бэй, а в заднице фонарик.