шизофрения

Чтение за чаем

Был темный, ветреный, морозный вечер. От холода я пригнул голову и постарался глубже зарыться в широкий ворот моего пальто. Мокрый от дыхания шарф стал липнуть к губам и подбородку . Я мог смотреть только под ноги, где на глаза попадались осколки снежинок, отражавшие свет уличных фонарей. До дома оставалось немного. А вон уже и подъезд был виден сквозь летящий снег. Но тут моё внимание привлекла потерянная или выброшенная кем-то книга, листы которой мялись и переворачивались от ветра, а саму книгу немного подкручивало на скользком снегу. Может, кто-то, спасаясь от колючего ветра, со спеху обронил её? Какой-нибудь ученик? Ведь недалеко была школа. Так или иначе, но моё любопытство взяло верх, и я решил подхватить её на ходу.
Добравшись до своего подъезда, я поднялся по его ступеням и вошел внутрь. На первом этаже, возле горячей батареи, в мгновение расслабился, опустил с лица мокрый шарф, расстегнул верхнюю пуговицу пальто, которая меня слегка душила, выдохнул и почувствовал облегчение. Мне становилось теплее. Образовавшаяся из-за ветра наледь на ресницах тут же растаяла и холодными слезами скатилась по щекам. Скованными от холода руками я взял книгу перед собой и бегло её оценил. Мне стало немного неуютно и как будто стыдно внутри, потому что это был чей-то чужой дневник. И я знал, что я его прочитаю.
Дома, уже окончательно согревшись, я сделал себе чай, к которому взял купленное шоколадное печенье. Рядом со мной, на столе, лежал этот самый дневник. И я открыл первую страницу, делая одновременно первый глоток мятного чая.
Нижнюю часть некоторых страниц размыло растаявшим снегом, отчего буквы поплыли, и прочитать их было почти невозможно. Почерк владельца был мелким, аккуратным. Каждая запись была продатирована. Забегая вперед скажу, что с каждым прочитанным мною предложением из этого дневника, я всё больше и больше поражался моему сходству с владельцем: и в образе мышления и в понимании вещей. В какой-то момент мне становилось жутко и страшно. Будто кто-то прокрался в мою душу и обнажил её здесь, на этих страницах. Узнать, кто написал это я не смог. В дневнике не было ни одного имени.
«16.02.2010.
Забавно, что я пишу в пустоту. Меня бросили в эту темницу смыслов и диалога с самим собой. Сплошное безумие. Кто это сделал? О да, это мой психолог. Скажите ему большущее спасибо! После того дня, 14 февраля… Ха! День НЕсвятого Валентина, когда я насыпал этому дураку из старшего класса стекло от битых бутылок в портфель и разломал подарок, который там нашел. Он готовил этот подарок для неё! Как он мог позарится на то, что истинно дорого для меня одного? Мой подарок должен был быть единственным. Я видел, как он ей подмигивал, поэтому заранее всё предугадал на тот день. Родители, правда, всё вынюхали потом, как ищейки. Хорошо хоть крик поднимать не стали. Его, неженку, успокоили, накормили конфетами, а меня, конечно, сразу к противному психологу! Агрессия, говорят! Вылиться, мол потом во что-то большее может. Заставили вести дневник, где я могу писать то, что хочу, и никто никогда не прочитает. Идиоты. Это была просто моя месть одному выскочке. Ха! Теперь пиши всю эту муть. Но я использую этот дневник для своих планов. Буду писать здесь то, что хочу сделать и то, что думаю…»
Взгляд мой перешел к следующей странице, где была другая запись:
«20.02.2010.
С ума схожу, когда вижу неслучайные случайности. Какая сегодня красивая дата! Похожа на какой-то код. И по причине такого совпадения чисел я чувствую себя попавшим в некий мистический день, когда может случиться что-нибудь небывалое. Раздастся телефонный звонок, я сниму трубку и услышу её голос, в котором для меня откроется вся искренность и любовь Вселенной. Услышу, как смыкаются её губы в паузе и в ожидании моего ответа. А я сначала прислушаюсь к шуму её дыхания и только потом скажу что-нибудь веселое, нехитрое. Возможно, мне даже посчастливится слиться с её смехом. Да, это и есть что-нибудь небывалое. Магия этих сегодняшних числе 20.02.2010 только моя магия. И она позволила мне мечтать…».
Здесь моё чтение остановилось из-за одной любопытной мысли. А что если бы я знал владельца дневника? Мне разве хватило бы смелости прийти к нему, протянуть эти рукописи и сказать: «Кажется, это твоё». Другими словами это выглядело бы так: «Вот, держи, я знаю твои страхи, твою любовь, твои мысли». Я бы не смог вернуть этот дневник.
Я делаю ещё один глоток и продолжаю читать:
«23.02.2010
Записать решил с утра. После двух дней высокой температуры у меня не было сил и ручку держать. Сегодня уже легче. Мама с папой ушли за покупками. Сегодня же 23 февраля, снова будет стол, пара-тройка блюд. Все будут играть в имитацию праздника. А я с ужасом представляю, что так теперь будет каждый год. Даже когда я стану взрослым. Каждый год будет 23 февраля, и каждый год его будут праздновать. Я буду видеть эти пресловутые открытки с самолетиками, эти дешевые подарки от одноклассниц или однокурсниц. Весь этот бред я знаю наизусть. А я не хочу радоваться в этот день. Я не хочу праздника. Мне нужно закрыть все окна картоном, перерезать телефонные провода, штекер от телевизора. Мне нужно спрятаться от этого безумия. И делать свои праздники. Я не готов идти на компромиссы с людьми. И я не говорю, что я главный, и что мир для меня. Но почему мир мне навязывает свои настроения? Почему он заставляет меня в один день уделять больше внимания отцу, в другой день – маме? Традиции? Ценности? Нет, здесь должна быть другая база, другая формула поведения…».
Я решил немного пролистать дневник вперед. Странно, но последняя запись датирована 25 февраля. 25 февраля – это сегодня. Все остальные страницы, а это больше половины дневника, были заполнены рисунками. Среди их всех, один показался мне наиболее интересным, где автор пытался нарисовать собственную руку, которая пишет что-то в этом дневнике. На тот момент не оставалось ничего, кроме как прочитать последнюю запись, а после уже внимательнее рассмотреть рисунки.
«25.02.2010
Мне смешно от самого себя. Я разговаривал со своим отражением в стеклянной дверце серванта, где у нас стоят всякие фужеры и салатницы. Мне непонятно то, что я делаю. Зачем я пишу это всё здесь, когда я могу проговаривать это про себя; или вслух, когда никого нет рядом. Противная вещь – дневник. И ужасный психолог. Зачем мне объяснять самому же себе своё же отношение к миру? Я что чужой для себя самого человек? Я разве сам не понимаю, что я думаю и что чувствую? Я могу держать это в себе. В дневник заглянут, а в мою голову и душу – нет. Я всегда в «домике». Я навсегда спрятанный. И я знаю, что мне нужно сделать. Я выброшу сейчас этот дневник на встречу холодной тьме. Тем более что дальше идут мои старые рисунки, и свободного места для новой записи нет. Под окном мусорный бак. Судьба этих записей решена – утилизировать. Как и все мои сомнения…»
Я испытывал чувство легкого потрясения. Какая-то тягучая печаль опустилась на меня. Я хотел встретиться с автором, пожать ему руку, обнять, сказать, что я понимаю его сомнения, что всё хорошо, что он во многом прав, что у меня тоже есть идеи, что можно что-то придумать, что-то сделать. Внезапно раздался телефонный звонок, который как будто вырвал меня из этих рассуждений, прервал их поток. Я подошел к телефону и снял трубку:
- Внимательно слушаю.
Мне ответил женский голос:
- Здравствуй. Это Евгения Александровна, твой психолог. Помнишь меня?
От напряжения, я начал медленно и как бы непроизвольно хмуриться. Брови сходились к переносице. Голос продолжал:
- Я хотела узнать, как идут твои дела? Твоя мама сказала мне, что ты приболел сильно на днях. Как твой дневник? Тебе удаётся делать какие-нибудь записи, как мы говорили?
Держа трубку возле уха, я медленно развернулся и посмотрел на слегка изогнутый от влаги, примятый дневник, который лежал на столе. Рядом стояла пустая кружка, где недавно ещё был горячий мятный чай.

Российские режиссеры Никита Михалков и Андрей Кончаловский попросили у президента миллиард рублей чтобы открыть в России национальную сеть общественного питания, которая, по их задумке, должна составить конкуренцию западным фастфудам.

Беспечный стрелок