Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса. Марк Твен (Сэ́мюэл Ле́нгхорн Кле́менс). 1865
По словам литератора Уильяма Гиллиса, его брат Стив, работавший мастером наборного цеха, был очень дружен с Марком Твеном. В один из дней Стив ввязался в драку, случившую в салуне на Говард-стрит (Сан-Франциско). Когда его арестовали, Марк Твен попросил отпустить товарища, отдав в качестве залога пятьсот долларов. Поскольку результат расследования грозил неприятностями не только драчуну, но и его поручителю, Стив предложил другу отправиться к своим братьям на Ослиный Холм, пообещав, что в той местности он услышит много историй, которые пригодятся ему как журналисту и писателю.
Уильям Гиллис, в доме которого Твен прожил почти пять месяцев, впоследствии вспоминал:
За это время он почти не покидал Ослиный Холм, если не считать короткой отлучки в Энджелс Кемп, округ Калаверас, где он собрал материал для «Скачущей лягушки» и «Налегке». <…> С публикации этих рассказов началась карьера Марка Твена как писателя-юмориста.
История про замечательную лягушку была известна всем жителям Дальнего Запада: её не раз публиковали провинциальные газеты как забавный анекдот из жизни людей фронтира. При записи её очередного варианта Твен «постарался сохранить тональность такой, какой она была в устном изложении». Превратив народную байку в рассказ, Твен не только напечатал его (рекомендацию автору-дебютанту дал писатель Артемус Уорд), но и начал практиковать «юмористические чтения» вслух, имевшие большой успех у зрителей. В одном из писем жене Твен сообщал, что во время очередной лекции «зал был набит битком», а чтение «Скачущей лягушки» сопровождалось таким «взрывом восторга», что автору пришлось несколько раз произносить одни и те же куски текста.
Свидетельством популярности рассказа были и весьма порой неожиданные отклики в прессе. Так, переводчик Александр Ливергант опубликовал часть рецензии на «Приключения Гекльберри Финна»; критики встретили этот роман поначалу недружелюбно и противопоставили ему один из ранних рассказов писателя, отметив, что «через сто лет Твена будут помнить только по „Знаменитой скачущей лягушке“».
Ну а в городке Энджел Кемп с 1928 года происходят ежегодные лягушачьи скачки. И лягушку в городе можно встретить на сувенирах, эмблеме ассоциации местных виноделов. И даже на печати города (см. ниже).
перевод Нина Леонидовна Дарузес
По просьбе одного приятеля, который прислал мне письмо из Восточных штатов, я навестил добродушного старого болтуна Саймона Уилера, навел справки, как меня просили, о приятеле моего приятеля Леонидасе У. Смайли и о результатах сообщаю ниже. Я питаю смутное подозрение, что никакого Леонидаса У. Смайли вообще не было, что это миф, что мой приятель никогда не был знаком с таким персонажем и рассчитывал на то, что если я начну расспрашивать о нем старика Уилера, он вспомнит своего богомерзкого Джима Смайли, пустится рассказывать и надоест мне до полусмерти скучнейшими воспоминаниями, столь же длинными, сколь утомительными и ненужными. Если такова была его цель, она увенчалась успехом.
Я застал Саймона Уилера дремлющим у печки в полуразвалившейся таверне захудалого рудничного поселка Ангела и имел случай заметить, что он толст и лыс и что его безмятежная физиономия носит выражение подкупающего благодушия и простоты. Он проснулся и поздоровался со мной. Я сказал ему, что один из моих друзей поручил мне справиться о любимом товарище его детства, Леонидасе У. Смайли, о преподобном Леонидасе У. Смайли, молодом проповеднике слова божия, который, по слухам, жил одно время в Калаверасе, в поселке Ангела. Я прибавил, что буду весьма обязан мистеру Уилеру, если он сможет мне что-нибудь сообщить о преподобном Леонидасе У. Смайли.
Саймон Уилер загнал меня в угол, загородил своим стулом, а потом уселся на него и пошел рассказывать скучнейшую историю, которая следует ниже. Он ни разу не улыбнулся, ни разу не нахмурился, ни разу не переменил того мягко журчащего тона, на который настроился с самой первой фразы, ни разу не проявил ни малейшего волнения; весь его бесконечный рассказ был проникнут поразительной серьезностью и искренностью, и это ясно показало мне, что он не видит в этой истории ничего смешного или забавного, относится к ней вовсе не шутя и считает своих героев чуть ли не гениями, ловкачами самого высокого полета. Я предоставил ему рассказывать по-своему и ни разу его не прервал.
— Преподобный Леонидас У… гм… преподобный Ле… Да, был тут у нас один, по имени Джим Смайли, зимой сорок девятого года, а может быть, и весной пятидесятого, что-то не припомню как следует, хотя вот почему я думаю, что это было зимой или весной, — помнится, большой желоб был еще недостроен, когда он появился в нашем поселке; во всяком случае, чудак он был порядочный, вечно держал пари по поводу всего, что ни попадется на глаза, лишь бы нашелся охотник поспорить с ним, а если находился, он сам держал против. Что угодно, лишь бы другой согласился, а за ним дело не станет; все, что угодно, лишь бы держать пари, он на все согласен. И ему везло, необыкновенно везло, он почти всегда выигрывал. Он был всегда наготове и поджидал только удобного случая; о чем бы ни зашла речь, Смайли уж тут как тут и предлагает держать пари и за, и против, как вам угодно. Идут конские скачки, он в конце концов либо загребет хорошие денежки, либо проиграется в пух и прах, собаки дерутся — он держит пари; кошки дерутся он держит пари; петухи дерутся — он держит пари; да чего там, сядут две птицы на забор, он и тут держит пари, которая улетит раньше; идет ли молитвенное собрание, он опять тут как тут и держит за пастора Уокера, которого считал лучшим проповедником в наших местах и, надо сказать, не зря; к тому же и человек был хороший.
Да чего там, стоит ему увидеть, что жук ползет куда-нибудь, он сейчас же держит пари, скоро ли этот жук доползет до места, куда бы тот ни полз, и если вы примете пари, он за этим жуком пойдет хоть в Мексику, а уж непременно дознается, куда он полз и сколько времени пробыл в дороге. Тут много найдется ребят, которые знали этого Смайли, есть кому о нем порассказывать. Ему было все нипочем, он готов был держать пари на что угодно — такой отчаянный малый. У пастора Уокера как-то заболела жена, долго лежала больная, и уж по всему было видно, что ей не выжить; и вот как-то утром входит пастор, а Смайли — к нему и спрашивает, как ее здоровье, а тот и говорит, что ей значительно лучше, благодарение господу за его бесконечное милосердие — дело идет на лад и с помощью божией она еще поправится; а Смайли как брякнет, не подумавши: «Ну, а я ставлю два с половиной против одного, что помрет».
У этого самого Смайли была кобыла. Наши ребята звали ее «Тише едешь дальше будешь», разумеется в шутку, на самом деле она вовсе была не так плоха и частенько брала Джиму призы, хоть и не из самых резвых была лошадка; и вечно хворала: то астмой, то чахоткой, то собачьей чумой, то еще чем-нибудь. Дадут ей, бывало, двести-триста шагов фору, а потом обгоняют, но к самому концу скачек она всегда, бывало, до того разойдется, что удержу нет, и брыкается и становится на дыбы, и бьет копытами, и закидывает ноги кверху, и направо, и налево, и через забор, такую, бывало, поднимет пыль, и такой заведет шум — и кашляет, и чихает, и фыркает, зато всегда ухитряется прийти к столбу, почти на голову впереди, хоть меряй, хоть не меряй.
А еще был у него щенок бульдог, самый обыкновенный с виду, посмотреть на него — гроша ломаного не стоит, только на то и годен, чтобы шляться да вынюхивать, где что плохо лежит. А как только поставят деньги на кон откуда — что возьмется, совсем не тот пес: нижняя челюсть выпятится, как пароходная корма, зубы оскалятся и заблестят, как огонь в топке. И пусть другая собака его задирает, треплет, кусает, сколько ей угодно, пусть швыряет на землю, Эндрью Джексон — так звали щенка — Эндрью Джексон [1] и ухом не поведет, да еще делает вид, будто он доволен и ничего другого не желал, а тем временем противная сторона удваивает да удваивает ставки, пока все не поставят деньги на кон; тут он сразу вцепится другой собаке в заднюю ногу, да так и замрет — не грызет, понимаете ли, а только вцепится и повиснет, и будет висеть хоть целый год, пока не одолеет.
Смайли всегда выигрывал на этого щенка, пока не нарвался на собаку, у которой не было задних ног, потому что их отпилило круглой пилой. Дело уже зашло довольно далеко, и деньги уже поставили на кон, и Эндрью Джексон уже собрался вцепиться в свое любимое место, как вдруг видит, что его надули и что другая собака, так сказать, натянула ему нос, он сначала как будто удивился, а потом совсем приуныл и даже не пытался одолеть ту собаку, так что трепка ему досталась изрядная. Он взглянул разок на Смайли, как будто говоря, что сердце его разбито и Джим тут сам виноват — зачем подсунул ему такую собаку, у которой задних ног нет, даже вцепиться не во что, а в драке он только на это и рассчитывал, потом отошел, хромая, в сторонку, лег на землю и помер. Хороший был щенок, этот Эндрью Джексон, и составил бы себе имя, останься он жив, талантливый был пес, настоящей закваски. Я-то это знаю, вот только ему случая не было показать себя, а не всякий поймет, что без таланта ни один пес не смог бы так драться в подобных затруднительных обстоятельствах. Мне всегда обидно делается, как только вспомню эту его последнюю драку и чем она кончилась.
Так вот, у того самого Смайли были и террьеры-крысоловы, и петухи, и коты, и всякие другие твари, видимо-невидимо, — на что бы вы ни вздумали держать пари, он все это мог вам представить.
Как-то раз он поймал лягушку, принес домой и объявил, что собирается ее воспитывать; и ровно три месяца ничего другого не делал, как только сидел у себя на заднем дворе и учил эту лягушку прыгать. И что бы вы думали — ведь выучил. Даст ей, бывало, легонько щелчка сзади, и, глядишь, уже лягушка перевертывается в воздухе, как оладья на сковородке, перекувыркнется разик, а то и два, если возьмет хороший разгон, и как ни в чем не бывало станет на все четыре лапы, не хуже кошки. И так он ее здорово выучил ловить мух — да еще постоянно заставлял упражняться, что ей это ровно ничего не стоило, — как увидит муху, так и словит. Смайли говаривал, что лягушкам только образования не хватает, а так они на все способны, и я тому верю. Бывало, — я это своими глазами видел, — посадит Дэниеля Уэбстера [2] — так звали лягушку, Дэниель Уэбстер, — на пол на этом самом месте и крикнет: «Мухи, Дэниель, мухи!» — и не успеешь моргнуть глазом, как она подскочит и слизнет муху со стойки, а потом опять плюхнется на пол, словно комок грязи, и сидит себе, как ни в чем не бывало, почесывает голову задней лапкой, будто ничего особенного не сделала и всякая лягушка это может. А уж какая была умница и скромница при всех своих способностях, другой такой лягушки на свете не сыскать. А когда, бывало, дойдет до прыжков в длину по ровному месту, ни одно животное ее породы не могло с ней в этом сравняться. По прыжкам в длину она была, что называется, чемпион, и когда доходило до этого, Смайли, бывало, ставил на нее все свои деньги, до последнего цента, Смайли здорово гордился своей лягушкой и был прав, потому что люди, которые много ездили и везде побывали, в один голос говорили, что другой такой лягушки на свете не видано.
Смайли посадил эту лягушку в маленькую клетку и, бывало, иной раз носил ее в город, чтобы держать на нее пари. И вот встречает его с этой клеткой один приезжий, новичок в нашем поселке, и говорит ему:
— Что это такое может быть у вас в клетке?
А Смайли и говорит этак равнодушно:
— Может быть и попугай, может быть и канарейка, только это не попугай и не канарейка, а всего-навсего лягушка.
Незнакомец взял у него клетку, поглядел как следует, повертел и так и этак и говорит:
— Гм, что верно, то верно. А на что она годится?
— Ну, — говорит Смайли вполне спокойно и благодушно, — по-моему, для одного дела она очень даже годится; она может обскакать любую лягушку в Калаверасе.
Незнакомец опять взял клетку, долго, долго ее разглядывал, потом отдал Смайли и говорит этак развязно:
— Ну, — говорит он, — ничего в этой лягушке нет особенного, не вижу, чем она лучше всякой другой.
— Может, вы и не видите, — говорит Смайли. — Может, вы знаете толк в лягушках, а может, и не знаете; может, вы настоящий лягушатник, а может, просто любитель, как говорится. Но у меня-то во всяком случае есть свое мнение, и я ставлю сорок долларов, что она может обскакать любую лягушку в Калаверасе.
Незнакомец призадумался на минутку, а потом и говорит эдак печально:
— Что ж, я здесь человек посторонний, и лягушки у меня нет, а будь у меня лягушка, я бы с вами держал пари.
Тут Смайли и говорит:
— Это ничего не значит, ровно ничего, если вы подержите мою клетку, я сию минуту сбегаю, достану вам лягушку.
И вот незнакомец взял клетку, приложил свои сорок долларов к деньгам Джима и уселся дожидаться.
Долго он сидел и думал, потом взял лягушку, раскрыл ей рот и закатил туда хорошую порцию перепелиной дроби — чайной ложечкой, — набил ее до самого горла и посадил на землю. А Смайли побежал на болото, долго там барахтался по уши в грязи, наконец поймал лягушку, принес ее, отдал незнакомцу и говорит:
— Теперь, если вам угодно, поставьте ее рядом с Дэниелем, чтобы передние лапки у них приходились вровень, а я скомандую. — И скомандовал: — Раз, два, три — пошел!
Тут они подтолкнули своих лягушек сзади, новая проворно запрыгала, а Дэниель дернулся, приподнял плечи, вот так — на манер француза, а толку никакого, с места не может сдвинуться, прирос к земле, словно каменный, ни туда, ни сюда, сидит, как на якоре. Смайли порядком удивился, да и расстроился тоже, а в чем дело — ему, разумеется, невдомек. Незнакомец взял деньги и пошел себе, а выходя из дверей, ткнул большим пальцем через плечо на Дэниеля — вот так — и говорит довольно нагло:
— А все-таки, — говорит, — не вижу я, чем эта лягушка лучше всякой другой, ничего в ней нет особенного.
Смайли долго стоял, почесывая в затылке и глядя вниз на Дэниеля, а потом, наконец, и говорит:
— Удивляюсь, какого дьявола эта лягушка отстала, не случилось ли с ней чего-нибудь — что-то уж очень ее раздуло, на мой взгляд. — Он ухватил Дэниеля за загривок, приподнял и говорит: — Залягай меня кошка, если она весит меньше пяти фунтов, — перевернул лягушку кверху дном, и посыпалась из нее дробь — целая пригоршня дроби. Тут он догадался, в чем дело, и света невзвидел — пустился было догонять незнакомца, а того уж и след простыл. И…
Тут Саймон Уилер услышал, что его зовут со двора, и встал посмотреть, кому он понадобился. Уходя, он обернулся ко мне и сказал:
— Посидите тут, незнакомец, отдохните, я только на минуточку.
Но я, с вашего позволения, решил, что из дальнейшей истории предприимчивого бродяги Джима Смайли едва ли узнаю что-нибудь о преподобном Леонидасе У. Смайли, и потому не стал дожидаться. В дверях я столкнулся с разговорчивым Уилером, и он, ухватив меня за пуговицу, завел было опять:
— Так вот, у этого самого Смайли была рыжая корова, и у этой коровы не было хвоста, а так, обрубок, вроде банана, и…
Однако, не имея ни времени, ни охоты выслушивать историю злополучной коровы, я откланялся и ушел.
Примечания
1 - Джексон Эндрью (1767—1845) — седьмой президент США (1829—1837), служил мишенью многих политических карикатур.
2 - Уэбстер Дэниел (1782—1852) — американский государственный и политический деятель, славившийся своим красноречием.
