Выворачивает анус

Пасаны, киньте линк на комис где чувак выворачивает кошек в девочек и наоборот

В то уже обыскался и надоело смотреть на анусы котов в гугле. Спасибо!

Утечки геймплея потдервдились...

Dota Underlords- это игра для мобилок сделанная за пару недель на коленке.

Взгляните на этот интерфейс на пол экрана. Видно, что Valve тупо портировали на ПК-мобильную версию, что для такой студии как Valve является плевком. Это даже больший позор чем Artifact, так как он изначально рассчитывался для ПК. Так же по пути упростились механики, которые были в оригинальный Auto Chess... Наверное, Valve подумали, что Artifact был слишком сложный и решили сделать игру, где можно нажимать 1 кнопку и побеждать.

Делать упор на мобилки, при условии, что Auto Chess уже там зарелизился... *facepalm*

А у кого нету смарта могут с тем же успехом запустить игру через эмулятор Андроида.

В Valve теперь работают вообще конченные дебилы? Не понимаю так же их одержимость Дотой. Это прям такая лорная игра, что бы продвигать игры по ее мотивам? Многих при упоминании слова "Дота" начинает выворачивать.

Р.М. Фрагменты вечности. Конец первой главы

Скромные двойные похороны состоялись в середине февраля. Гнусавый могильщик с верблюжьим горбом две недели долбил промерзшую землю массивной киркой, отборно матерясь и проклиная неизвестных ему людей за столь неблагоприятно выбранное для смерти время.
Южное кладбище Честера располагалось сразу перед мостом через Ди, обнесенное высокой каменной кладкой, испещренной отметинами времени и следами непогоды. Чарльз стоял у северной стены, наблюдая за работой могильщика; тот уныло махал лопатой, загребая большие кучки земли вперемешку с пушистым снегом и отправляя их в продолговатые темные ямы, ставшие последним пристанищем для матери и сына. В расположившейся у окраины кладбища покосившейся деревенской часовне, плотно облепленной бедняцкими домами, монотонно долбил колокол. Старик стоял, не шевелясь, понуро сгорбившись. На его плечах и узких полях шляпы образовались небольшие холмики снега.
- Соболезную вашей утрате, мой друг.
Чарльз сильно вздрогнул, скинув с себя легкие снежинки, и повернулся. Перед ним стоял Стивен Шертон, совершенно не изменившийся за прошедшие годы. Разве что в аккуратной бороде врача появилась едва заметная седина.
- Да… Да.
Мужчина подошел вплотную к старику, оба посмотрели в сторону могильщика, занятого своей работой, и замолчали. Чарльз нарушил тишину, перебиваемую лязгом ржавой лопаты и утробным голосом колокола:
- Почему вы пришли на кладбище в день похорон моих господ? Я не поверю, если вы скажете, что это совпадение.
- Я и не собирался вас обманывать. Город полнится слухами о страшной январской ночи Гренсфорда. Должно быть, – врач с сомнением посмотрел на Чарльза, – Не все слуги сохранили лояльность семье.
Стивен был прав – многие из обитателей особняка бежали, прихватив с собой те немногие богатства Фронсбергов, что еще остались в доме.
- И я их не виню, – старик следил за размашистыми движениями лопаты: вверх-вниз, влево-вправо, вверх-вниз, влево-вправо. – Вы были правы на ее счет, – Чарльз неотрывно смотрел на свежие могилы, одна из которых медленно заполнялась землей. – Она оказалась значительно страшнее чахотки.
- Вы думаете, меня это радует? – мужчина резко провел рукой по длинным волосам. – Я даже не хочу знать, что там произошло той ночью. Слухи ходят разные, одна история хуже и страшнее другой. Но… – Стивен запнулся. – Отец любил говорить: «Если перед тобой стоит выбор, который ты не хочешь делать – выбери то, с чем будет легче жить». Я выбрал самую безобидную историю и отказываюсь верить в другие.
- Хотел бы я, чтобы у меня такой выбор, – мрачно выдохнул старик.
- Да, в этом вам не повезло, мой друг.
Могильщик перешел ко второй могиле, комья мерзлой земли глухо забарабанили по крышке гроба.
- Как там мистер Блэкстоун? – сменил тему Чарльз.
- Генри? Он погиб прошлый летом.
Старик удивленно поднял брови:
- Нога? Познакомившись с ним далекой октябрьской ночью, я подумал, что нога его убьет. В таком состоянии крайне сложно не упасть с лестницы и не сломать шею.
- Генри повесился, – тихо сказал врач.
Чарльз ошеломленно уставился на собеседника:
- Повесился?
- Вы помните мой дом? – старик кивнул. – Два верхних этажа мои, а два нижних – принадлежат… принадлежали Генри. Мы были чем-то вроде партнеров, наверху я лечил тело больных, а внизу старина мистер Блэкстоун пытался лечить их разум и душу, – мужчина тяжело выдохнул. – В начале июля прошлого года я уехал в Йорк. Сменить обстановку, так сказать, немного отойти от дел и проветрить голову, – Стивен начал усиленно потирать лоб. – Открывая парадную дверь нашего общего дома по возвращению, а было это в середине августа того жаркого лета, я уже знал, что меня ждет, – он поморщился. – Воняло жутко. А я, как врач, знаю, что значит такой запах – где-то неподалеку активно гниет труп. Выломав дверь его комнаты на первом этаже, я увидел Генри. Не знаю, сколько он там провисел, но труп вытянулся сантиметров на двадцать.
- Это ужасно.
- Да, Генри пришлось хоронить в моей одежде – вся его была ему мала.
- Он оставил что-нибудь? Записка, какое-нибудь объяснение своего поступка?
- Ничего. Совсем. Я прочесал весь дом – ничего, – он замолк, уставившись на деревянный купол кривой часовни. – Его похоронили здесь же. Но в тот день колокол не звонил. Священники отказались его отпевать, «самоубийцам нет места на небесах» – так говорил отец, и церковь того же мнения.
- Колокол звонит по мальчику, – сказал старик. – Госпожу Фронсберг отпевать не стали. Детоубийцам уготован ад.
- Не хотел бы я оказаться в одном месте с вашей покойной госпожой… Особенно в аду.
Чарльз вспомнил тягучие потоки крови, заливающие деревянный пол теплой комнаты, и содрогнулся:
- Как и я.
Старик и мужчина замолчали. Могильщик самозабвенно махал лопатой, стремясь как можно скорее закончить свою работу.
- Как отреагировала семья? – Стивен махнул рукой в неопределенном направлении. – Фронсберги с материка?
- Пока никак. Я написал письмо в Вакернхайм. Рассказал о случившемся, опустив жуткие подробности. Ответа пока нет, но и времени прошло совсем немного.
- Они ответят, мой друг, – Стивен кисло улыбнулся, - И подредактируют свое золотое фамильное древо.
- Эти люди, – Чарльз провел рукой в направлении четырех могил, две из которых скрывал толстый слой снега, – Не просто часть какого-то древа, если оно и существует. Они были всем, ради чего я жил на протяжении практически двадцати лет, – старик отчаянно заплакал, содрогаясь всем телом. – А теперь их нет, мистер Шертон. Понимаете?! Их нет!
Чарльз опустил голову, продолжая рыдать. Горячие слезы капали с его морщинистых щек на свежий снег, оставляя после себя маленькие аккуратные лунки.
- Они были моей семьей, Стивен. Не просто людьми, которым я служил так долго – семьей. Я помогал растить их детей, которые сейчас лежат в деревянных ящиках под нашими ногами, – Чарльз скулил сквозь слезы. – Когда я выполнял какое-нибудь поручение Господина Бенедикта, он мужественно кивал головой, – старик изобразил этот жест, едва не потеряв шляпу. – Пожимал мне руку и говорил: «Я благодарю вас, Чарльз». Если рядом с нами в такие моменты был маленький Джонатан, то он с серьезным видом обстоятельно пародировал действия отца, мягкой рукой едва сжимал мою ладонь и шепеляво молвил: «Я благодарю ваш, Чарльш», – врач положил тяжелую руку на плечо старика, но тот не унимался. – Оливия разделяла увлечение мужа лошадьми, они вместе, порой брав с собой Рональда, подолгу ездили вокруг поместья на сильных и здоровых животных, улыбчиво подставляли лица весеннему и летнему солнцу, или, задорно смеясь, направляли ездовых на большие кучи аккуратно собранных слугами осенних листьев, – Чарльз мелко задрожал. Стивен понял, что слова, сказанные после, являются самым дорогим воспоминанием старого слуги. – У Госпожи Фронсберг был великолепный голос. И она всегда пела, расчесывая прекрасные черные волосы дочери, сидя у горящего камина или на летней веранде.
С трудом произнося слова сквозь рыдания, скрипучим голосом старик запел:
Are you going to Scarborough Fair?
Parsley, sage, rosemary and thyme.
Remember me to one, who lives there,
He once was a true love of mine…
Чарльз замолк, не в силах больше говорить. Он плакал навзрыд, громко, перебивая все остальные звуки этого тихого места. Могильщик оторвался от работы и удивленно уставился на плачущего старика, хмыкнув, пожал плечами и вернулся к лопате.
- Это была любимая песня милой Элизабет, – прошептал Чарльз, немного успокоившись.
- Ярмарка в Скарборо, – старик кивнул. – Моя мать тоже пела мне ее.
- Как эта добрая женщина с чудесным голосом стала Кровавой Матерью и убила сына? Как она оказалась в аду, когда ей там совсем не место? Вы были правы, когда говорили о справедливости – в этой семье ее нет.
- Дело рук человеческих и творение Господа нашего…
- Не говорите мне о Боге, мистер Шертон, - резко выпалил Чарльз, утирая слезы. – Какой Бог мог допустить подобное?
- Вы утратили веру, мой друг?
- Не знаю. Возможно, – старик хмуро посмотрел на врача и протянул ему руку. – Прощайте, Стивен. Меня ждет пустой проклятый дом. Незачем испытывать его терпение.
Мужчина пожал крепкую ладонь Чарльза.
- Что вы будете делать?
- Пытаться жить дальше.
«Или поступлю, как мистер Блэкстоун».
*
Нечто злое поселилось в этом доме. Беспощадное и ненасытное, воющее голосами погибшей семьи в закрытых комнатах. По-крайней мере, так думал Чарльз. Он чувствовал недоброжелательные взгляды призраков на своей коже, и себя ощущал одним из них. В зимних метелях ему постоянно чудились леденящие кровь вопли Кровавой Матери и тихий плач мертвых детей. Оставшиеся в Гренсфорде слуги, численность которых не превышала количество пальцев на одной руке, перестали ходить по одному. Второй этаж особняка негласно считался запретным местом, а длинный восточный коридор – настоящей камерой ужасов, куда не решался ходить даже Чарльз.
«К середине весны дом опустеет, я в этом уверен. Последние слуги сбегут в стремлении уйти как можно дальше от этого страшного места, и я останусь один. В доме, полном призраков. Живой среди мертвых», – думал старик. – «Тогда я покончу с собой, как Генри Блэкстоун. Возьму веревку покрепче, перекину ее через одну из множества прочных деревянных балок, засуну голову в петлю и попрощаюсь с этим миром, став очередным погибшим обитателем особняка. Интересно, как скоро меня найдут? И насколько вытянется мой труп, когда это произойдет? Встречу ли я Бога после смерти? Я бы очень хотел узнать, почему он так поступил… Почему обрек этих людей на такие ужасы…».
Чарльз знал, что в конце марта он заплатит слугам их последнее жалование. Те небольшие деньги, что остались в Гренсфорде после его разграбления Рональдом и алчной прислугой, закончатся, и вместе с ними закончится жизнь старика.
Но к удивлению Чарльза все сложилось иначе. Семнадцатого марта 1748 года к парадному входу особняка подъехал крытый фургон, запряженный мощной двойкой тягачей. Четверо вылезли из повозки, гремя кольчугой, поднялись по ступеням и вошли в холодный холл Гренсфорда. Один из мужчин громко позвал мистера МакУэйда. Удивленный Чарльз встретил гостей и сдержанно спросил, кто они и откуда. В ответ все тот же мужчина протянул старику конверт, сказав, что все изложено в письме; после чего вся четверка совершенно неожиданно рухнула на колени и в унисон произнесла чарующую клятву: «Именем Фронсберга и вечности, именем потерянной Эм, во славу дома, семьи и незыблемого Вакернхайма, клянусь посвятить свою жизнь служению Чарльзу Нэйтану МакУэйду и исполнять все его поручения и приказы, как приказы истинного члена рода».
Четверо неизвестных резво вскочили с колен, отвесили глубокий поклон своему новому господину и, звонко развернувшись на каблуках, направились на улицу. Ошарашенный Чарльз семенил следом, все еще сжимая в руках таинственный конверт. Старик наблюдал, как мужчины разгружают фургон, доставая из него прочные сундуки темного дерева, оббитые блестящим серебром, с трудом ставят их на землю, затем, с еще большим трудом, по двое, взваливают тяжелую ношу на плечи и несут в дом. Старик зачарованно, с непониманием следил за действиями поклявшихся ему в верности людей, пока один из них, возвращаясь из дома к фургону за очередным сундуком, не обратился к Чарльзу:
- Милорд. Мое имя Дэниэл. Прочтите письмо, – не дожидаясь ответа, мужчина вернулся к работе.
Старик опустил глаза на конверт из плотной бумаги, покрутил его в руках, провел большим пальцем по синей сургучной печати с гербом Фронсбергов и, аккуратно разломав сургуч, вскрыл посылку.
Письмо было адресовано ему, Чарльзу. Изложенная тонким, с небольшими завитушками почерком воля Раймонда Марка Фронсберга серьезно удивила старика. В письме говорилось, что мистер МакУэйд становится хранителем Гренсфорда – особняк и принадлежащие к феоду земли отныне его владения; до иного повеления официального представителя рода, он вправе распоряжаться этим даром, как своей собственностью. В благодарность за верность и службу старика семья посылает ему шесть набитых золотом сундуков и четыре «берга», которые по прибытию обязанным произнести клятву верности своему новому господину. В конце, прямо над подписью Раймонда, были обозначены скромные обязанности хранителя:
1. Поддерживать особняк в первозданном виде;
2. Найти преемника, который займет место хранителя после смерти последнего.
Чарльз кивнул, сложил письмо, убрал его обратно в конверт и принял условия своего нового статуса.
* * * * *
К концу февраля того года, когда тела его матери и брата уже лежали в холодной земле Честера, Рональд Вильям Фронсберг прибыл в город, наполненный звуками толпы, как магическая шкатулка. Лондон. Изначально, юноше, который всю свою жизнь провел в стенах и на территории тихого Гренсфорда, не понравился оглушительный шум британской столицы. Город был напоен криками простолюдинов, гомоном рыночных площадей, звуками лютни, клавикорда, флейты и скрипки, топотом копыт по деревянным и каменным мостовым, скрежетом потертых колес торговых фургонов, герцогских карет и бедняцких повозок. Кроме богатой какофонии звуков, Лондон переполняли тошнотворные, вызывающие головокружение созвездия запахов, состоящие из мириадов несовместимых компонентов. Аромат розовой воды перебивался смрадом гнилых отбросов и человеческого пота, пышнопахнущие свежие фрукты с прилавков дополнялись зловонием переполненных выгребных ям, сочные запахи запеченного мяса и аппетитной выпечки соперничали с вонью крестьянского скота и затхлых кладовых. Но хуже всего воняла река. До Великого Лондонского Смрада XIX века было еще очень далеко, но уже тогда, в 1748 году, стремительно растущий город активно сбрасывал густые потоки нечистот в некогда прозрачные воды Темзы.
На прихваченные из Гренсфорда драгоценности Рональд купил небольшой двухэтажный дом в Вэст-Энде, к северу от роскошного дворца, принадлежавшего герцогу Букингемскому. Юноша, которому лишь через несколько месяцев должно было исполниться восемнадцать, грамотно выбрал место для дальнейшей жизни – подальше от реки, в том месте, где воды Темзы несли не такой богатый поток последствий жизнедеятельности человека, как в восточном районе Лондона. Но это спасало лишь отчасти – порывистый ветер, налетающий на город с океана, заботливо приносил с собой тягучее зловоние, щекотливо проникающее в ноздри, отбивающее аппетит. Рональд быстро нашел спасение от этой надоедливой напасти – пышные кружевные манжеты, шелковый платок и маленький флакон розовой воды.
Первое время молодой Фронсберг бродил по городу, привыкая к его звукам и видам, впитывая в себя особенности поведения местных граждан и речевые обороты. Рональд не без интереса изучал сочетание романики, готики и барокко в городской архитектуре, впечатлялся величием Тауэра, Лондонского моста, Вестминстерского дворца, напротив которого через Темзу возвышался еще не достроенный, но уже поразительный Вестминстерский мост.
Прожив полтора месяца в центре британской столицы, в одном из крупнейших городов Европы, юноша решил, что городская жизнь вполне неплоха и значительно превосходит безликую скукоту спокойного Гренсфорда. Рональд открыл для себя богатый ассортимент вэст-эндских трактиров, постоянно заполненных ленивой знатью и разжиревшими торгашами. Он без сопротивления сдался притягательной силе продажной любви и доступного алкоголя. Сидя в одном из множества трактиров, название которого Рональд не запомнил, и жадно лапая свою первую широкозадую куртизанку в порыве пьяной похоти, юноша с удивлением отметил неуютную тесноту в обтягивающих штанах. Опытная проститутка быстро сообразила, что имеет дело с дворянским девственником, и, кокетливо прищурив глаза, громко огласила свою догадку.
От старых привычек избавиться непросто. Тем более от тех, что связаны с насилием и приносят удовольствие. Рональд мгновенно взорвался:
- Ты смеешься над Фронсбергом, шлюха?!
Он соскочил с удобного кресла, повалив на пол куртизанку, до этого умело сидящую на его коленях. Часть отдыхающих в заведении людей без интереса, скучающе, посмотрела в сторону пылающего гневом Рональда. Надменные возгласы с яростными выкриками известных и не очень фамилий были обычным делом для подобных мест. Как правило, после таких воплей оскорбленный мужчина или юноша резкими шагами направлялся к выходу из трактира, гордо задрав нос и гневно бормоча неразборчивые проклятья. Но только не в случае Рональда Вильяма Фронсберга.
Юноша стоял над распластавшейся куртизанкой, злобно буравя ее взглядом. Щедро облитая ароматической водой, вызывающе одетая и ярко накрашенная женщина безуспешно пыталась встать на ноги, запутавшись в полах полупрозрачного легкого платья. Ей едва удалось подняться в половину собственного роста, когда озверевший Рональд схватил покоившийся на столике полупустой бокал недопитого эля и, расплескивая блестящий напиток широкой дугой, с силой разбил стакан о голову женщины. Последующие события, произошедшие в одно мгновение, для молодого Фронсберга слились в одну картину, сверкающую разлетевшимся по трактиру стеклом: куртизанка приглушенно охнула и повалились обратно на пол, облитая липким элем; несколько человек, моментально протрезвев, вскочили со своих мест; осколки разбитого бокала тонко застучали по деревянным столам и спинкам стульев; набухший в штанах член Рональда Вильяма Фронсберга начал извергать густые струйки семени, наполняя исподнее юноши горячим веществом. Он очень тосковал по так полюбившемуся ему безнаказанному насилию, с ностальгией вспоминал, как избивал могучих, но таких беспомощных животных, как выворачивал руки и отвешивал звонкие пощечины тупым раболепным слугам Гренсфорда. И сейчас, причиненная обнаглевшей шлюхе боль мгновенно довела его возбуждение до предела. Его оргазм был ярким, затмевающим сознание светом миллионов солнц, Рональд стоял, возвышаясь над продажной женщиной, сжимая в руках уцелевшее донышко стакана, растворяясь в нахлынувших волнах истинного удовольствия, чувствуя, как пульсирует в штанах его мужское естество. Сквозь сладкий туман эйфории он слышал нарастающий возмущенный крик, видел, как полный мужчина нелепо бежал на Рональда, размахивая руками, явно указывая в направлении выхода. Придя в себя, юноша разжал затекшие от прочной хватки пальцы, выронил стеклянный обломок и поспешно зашагал к выходу, с трудом переставляя ватные ноги.
В его извращенном мозгу крутилась лишь одна мысль – он должен будет это повторить. Должен! Вся его жизнь свелась к этому моменту. Сильное возбуждение с причинением боли беспомощной, хрупкой женщине. Все, что он когда-либо испытывал до этого оргазма, меркнет в собственном ничтожестве. Рональд с интересом задумался, сработает ли этот трюк с мужчиной, когда услышал позади:
- Эй, вы!
Юноша испытал уничтожающий прилив гнева и раздражения. В конце концов, он не знал, что у куртизанок, как правило, бывают защитники. Рональд резко повернулся на каблуках и заорал:
- Что?!
- Как вы смеете так вести себя с женщиной? – говоривший выглядел крайне посредственно. Среднего роста, лет двадцати пяти, мужчина был одет в простой кожаный мундир светло-коричневого цвета, черные скромные башмаки, черные кюлоты, белую рубашку без принятых у аристократов жабо и кружевных манжетов и белые чистые чулки. Максимум – торгаш средней руки.
- Как ТЫ смеешь обращаться ко МНЕ в подобном тоне, шваль?! – Рональд ошалело вертел глазами, разрываемый яростью. – Ты хоть представляешь, кто перед тобой?!
- И кто же вы? – ровным голосом спросил незнакомец.
- Ничтожество… – Рональд надменно фыркнул. – Тебе выпала честь разговаривать с Фронсбергом!
Безымянный торгаш резко изменился в лице, его глаза панически забегали, а губы едва заметно задрожали:
- Ф-Фронсб-берг? – мужчина проворно преклонил колено. За его спиной Рональд увидел еще троих, не менее жалких выскочек, неуверенно топчущихся у входа в трактир. – Прощу прощения, милорд. Я не мог знать, что представитель вашего рода приехал в Лондон.
Реакция торгаша успокоила Рональда. Эта шваль знает свое место, по крайней мере, ему не придется их учить.
- Шлюха меня обидела, – гневно выплюнул юноша. – Я преподал ей урок.
- Более чем заслуженно, милорд, – мужчина стоял в позе верного рыцаря, не решаясь поднять головы. – Нижайше прошу извинений за беспокойство. Позвольте мне удалиться, ваша милость.
- Иди, – Рональд величественно махнул правой рукой, пышные манжеты затрепетали в вечернем воздухе, подобно крыльям множества птиц. – Сегодня я великодушен.
- Благодарю вас, милорд, благодарю, – торгаш начал пятиться назад, продолжая смотреть в землю.
Рональд развернулся и, не торопясь, отправился в сторону дома. Он и правда чувствовал себя великодушным. Пережитое в трактире наполнило его жизнь новым, извращенным и одновременно прекрасным смыслом. Он обязательно это повторит, и чем скорее, тем лучше. Но в следующий раз Рональд посмакует пикантный момент наслаждения, прочувствует его и преумножит. Куртизанок в этом городе много, и уж тем более…
- Милорд! – снова голос торгаша. Возможно, он хочет подарить Фронсбергу избитую проститутку. Но зачем ему покалеченная шлюха?
Юноша начал медленно и вальяжно разворачиваться, стремясь показать всем своим видом, что приставучий незнакомец крайне надоел его благородной особе.
- Ну что еще…
Если бы у Рональда была возможность описать дальнейшие события, то он бы использовал лишь одно слово – боль. Торгаш налетел на него, как налетает ураган на ветхий сельский домик, разрушая его под самый земляной пол. В правой руке побелевшими пальцами незнакомец крепко сжимал увесистый камень размером с кулак. Левую сторону лица Фронсберга пронзила нестерпимая, кричащая боль. Твердый кусок горной породы смачно порвал щеку Рональда, выбил четыре зуба, сломав верхнюю челюсть и мелко раздробив скуловую кость. Порывисто вдохнув, юноша едва не подавился собственными зубами, но умудрился их выплюнуть. Ужасная боль заслонила собой все, этот вонючий и шумный город, весь мир.
К Фронсбергу подбежали еще три человека, виденные им ранее, но он этого не понимал. Уже четверо незнакомцев бодро подхватили потерянного в пространстве и времени аристократа и понесли его в неизвестном направлении. Закинув обмякшее и постанывающее тело в ближайший темный двор, «торгаши», которые на самом деле были защитниками покалеченной Рональдом куртизанки, принялись с упорством и остервенением избивать несопротивляющегося, но кричащего в агонии юношу.
В тот день, двадцатого апреля 1748 года, Рональд почувствовал себя жертвой «перевоспитания». Мужчины били его палками, ногами и камнями. Начав с конечностей, они ломали его кости и крушили суставы, топтали кисти, острыми каблуками отрубая фаланги пальцев, упиваясь истерическими воплями своей жертвы. Мгновением позже, один из незнакомцев мощной дубиной лупил по грудной клетке едва живого Рональда, размельчая его ребра, вбивая острые осколки костей в трепещущие легкие Фронсберга. В заключение, тот самый «торгаш» в простой светло-коричневой куртке решительно встал над телом измочаленного и уже затихшего юноши. Мужчина сжимал в руках тяжелый булыжник, приподнял его над собой и с силой опустил на голову Рональда, которая, зычно лопнув, расплескала по аккуратной каменной дорожке тихого лондонского дворика красно-белую, причудливую кляксу.
Изуродованный до неузнаваемости труп старшего сына Бенедикта Фронсберга небрежно сбросили в широкую Темзу, которая подхватила его и понесла, вместе с потоком нечистот, к вечному океану.
С жестокой смертью не менее жестокого при жизни Рональда Вильяма Фронсберга, ветвь генеалогического древа по первому сыну Рональда Майкла Фронсберга прервалась.