лодка(БЛ)

По просьбе Леночки

- Семён... Я... я тут принесла... Хочешь?

- Как сегодня солнце печет. Может... и-искупаемся?

Начало:

Глава 1. http://vn.reactor.cc/post/2626275

Глава 2. http://vn.reactor.cc/post/2649697

Глава 3. http://vn.reactor.cc/post/2666697

Глава4. http://vn.reactor.cc/post/2677788

Глава 5. http://vn.reactor.cc/post/2704406


Продолжение

VI
Дивергенция


Утро. Теплое. Первый раз я рад жаре, уже четверо суток душащей лагерь, просто потому что ночевать было не холодно, даже не в домике, даже около воды, даже на острове. Градусов двадцать пять, не меньше. Мику чувствует, что мой теплый бок куда-то исчез, недовольно сопит и шарит рукой по тому месту, где я только-что был.
– Мику-моя, солнышко встало – муравейник проснулся, и ты вставай потихоньку.
Ну и поцеловать ее, конечно. Мику что-то ворчит, потом откидывает одеяло и садится на «постели». Собственно «постель» это все та же портьера из музыкального кружка и покрывало Мику сверху. А я любуюсь этой сонной, чуть опухшей и лохматой девушкой, которая пытается разлепить глаза.
– Сенечка, я некрасивая сейчас, отвернись.
– Доброе утро. Микусь, если ты некрасивая, то кто же тогда красивый?
– Все равно не смотри, я стесняюсь.
Так и запишем: «По утрам мы стесняемся». Мику набрасывает рубашку на плечи, достает из рюкзака мои полотенце и мыло, откуда-то, непонятно откуда, выуживает гребень и зеркало, и отправляется за кусты умываться. А я развожу на берегу костер, захожу подальше в реку и набираю в солдатский котелок воды. Что здесь хорошо, так это вода, прозрачная и абсолютно не отравленная промышленными стоками, отойди подальше, чтобы песка не нахватать, набирай и пей – проверено. За котелком, кстати, пришлось лазить в бомбоубежище, сейчас думаю: брать с собой или бросить его в лагере. Котелок повесить над огнем, одну банку консервов, оказалась – рис с мясом, открыть и приткнуть рядом с костром, так, чтобы грелась, но не горела, распечатать пакет с сухарями, и, пока Мику умывается, можно доделать лодку. А там доделывать-то, только парус привязать к рейку и… и всё. Остальное сделал еще с вечера. Наши руки, как известно, не для скуки.

Вчерашний день прошел в нудных подготовительных хлопотах. Настолько были заняты, что и не заметили, как этот день закончился. Как и планировал утром пошел к кибернетикам и пару часов пилил у них всякие железки для крепления мачты и паруса. Пока я пилил, Мику, улыбаясь, болтая и строя глазки, раскрутила обоих наукоидов на бухту репшнура, они, бедные, были настолько подавлены ее натиском, что не спросили даже, зачем руководителю музыкального кружка пятьдесят метров альпинистской веревки. А вообще, сложилось такое впечатление, что все всё знали, но делали вид, что все хорошо, все идет по плану и, поэтому, старательно не замечали ни Мику, с бухтой веревки через плечо, ни Семена грузящего барахло в лодку. Пока не было команды «Фас!» мы никого не интересовали, а вожатая, способная дать такую команду, куда-то исчезла.
Сплавали на остров, чтобы перевезти все это барахло и еще мой рюкзак. И, когда стемнело уже, отчалили на остров сами. Ольга, так и пряталась до самого вечера, и только Лена, с которой мы пересеклись на площади, вполне осознанно кивнула нам на прощание.
А уже на острове оказалось, что время очень эластичная вещь. Оно послушно растянулось и нам хватило его на всё: на устройство временного лагеря, на установку мачты, на ужин («Сенечка, как это замечательно, мой мужчина работает, а я, в это время, готовлю ему ужин.»), на купание и, главное, друг на друга. Это стало традицией, но мы, вместо того, чтобы шептать нежные слова, опять ржем, как сумасшедшие. Где-то читал, что смех убивает желание – врут, всё врут. Да! Растянувшегося времени нам хватило еще и на то, чтобы выспаться.

Закончив возиться с парусом тяну за фал, проверяя, как ходит реек по мачте. Хорошо ходит, без заеданий. Поднятый парус сразу ловит ветер, парусина (теперь это уже парусина, а не старая портьера) надувается и лодку здорово качает. Возвращаю все в прежнее положение, технически я готов, осталось только позавтракать. Приходит Мику умытая и причесанная, одетая исключительно в пионерскую рубашку. Гм, в мою, кстати, рубашку.
– Чудо моё, кушать подано. Извини за походный рацион, но до вечера больше ничего не будет. Может еще только сухари в поезде погрызем.
А вечера для нас просто не будет. Так что это наш последний совместный завтрак, вообще, последние часы, когда мы вместе, последние разговоры, касания, поцелуи, много-много последнего. Но и первого одновременно, вот как эта наша ночь. Вся ночь. Как это чудесно, просыпаться и первое, что видишь – дорогой человечек. Банальность, но хуже от этого не становится никому.
Мику утвердительно кивает и подсаживается к костру завтракать. Кружка у нас одна на двоих, банка с кашей одна на двоих, ложка тоже одна на двоих, поэтому пока один жует, второй делает глоток чая. Ну и светская беседа, конечно. Куда без нее?
– Сенечка, скажи, я себя вчера прилично вела?
У меня чай попадает не в то горло.
– Знаешь Мику-моя, если бы кто-нибудь засел тут в кустах с видеокамерой, то кино получилось бы такое, что нам бы все завидовали. Когда речь идет о счастье двоих, слова «прилично» и «неприлично» нужно выкинуть на помойку, я так думаю.
– Да, милый.
И вот эта простая фраза: «Да, милый» подбрасывает мой пульс до двухсот ударов в минуту и заставляет поверить, что цикл прожит не зря. Но Мику продолжает.
– Понимаешь, Сенечка. Я вчера поняла, что если сегодня вечером мы расстаемся, то я должна успеть всё. И получить и отдать. Чтобы не жалеть оставшееся мне время. А еще я, пока мы вчера плыли сюда, подумала о той Мику, которая завтра проснется в автобусе и посмотрит на мир моими глазами. Может быть у нее останется хоть чуть-чуть моего счастья, может быть и ей повезет с таким же как ты высоким неулыбчивым мальчиком, пусть он даже и не побежит сразу же к ней в клуб, а придет с обходным на второй день.
Мику замолкает и прислушивается.
– Кто-то гребет, слышишь весла, плещут и чуть скрипят?. Неужели Лена? Решила тебя проводить? Знаешь Сенечка, ты, оказывается, очень популярный мужчина. Лене понравился, Алисе понравился, Ульяне понравился, даже Ольга Дмитриевна смотрит на тебя благосклонно и прощает то, что другому пионеру не простила бы.
Я поднимаюсь на ноги и смотрю, сквозь негустую березовую рощу, на протоку и дальше на пристань. Преодолев уже большую часть протоки к нам плывет…
– Мику-моя, вот, кстати, об Ольге Дмитриевне. Ты не хочешь принять облик порядочной пионерки? Ну или вернуть мне рубашку, а самой надеть хотя бы купальник? Или, рубашку не возвращать, но тогда надеть, как минимум, низ от купальника. У тебя еще минут десять времени на размышления.
Последние два предложения я договариваю уже в спину любимой девушке. Микуся испуганно пищит, скидывает мою рубашку, хватает купальник, я, в этот момент, откровеннейше пялюсь на нее, и исчезает в кустах. Я споласкиваю кружку в реке, опустошенную консервную банку кидаю в костер, пусть обгорит, потом закопаю перед отплытием, набираю еще котелок воды, опять вешаю его над пламенем и сажусь на бревнышко ждать вожатую.
Слышу, как причалила лодка на той стороне острова. Снова встаю на ноги и жду гостей, Мику, уже в купальнике и уже в своей рубашке, подходит и становится рядом, взяв меня за руку. Именно рядом, а не спрятавшись за меня.
– Здравствуйте, Ольга Дмитриевна, здравствуй, Лена.
– Доброе утро, Семеныч. Я тут подумала, что было бы неправильно отпускать вас, не попрощавшись.
Лена и Мику сразу же уходят поговорить, куда-то за пределы слышимости, а Дмитриевна разглядывает мою лодку, трогает мачту из весла и пытается раскачать ее, трогает реек и гик из еловых стволиков, трогает такелаж из репшнура и парус из портьеры, поворачивается ко мне.
– Знаешь, Семеныч, турклуб моего института вцепился бы в тебя всеми руками и ногами.
Я застенчиво опускаю глаза и ковыряю песочек большим пальцем правой ноги.
– Чаю хотите, Ольмитревна? Вот только кружка одна, извините, так что компанию вам не составлю. Чай даже с сахаром и с сухарями, между прочим.
Ольга усаживается на то же бревнышко, я устраиваюсь рядом, на расстоянии вытянутой руки, и жду продолжения разговора. А пока смотрю на текучую воду, на пламя догорающего костра, почти невидимое на ярком солнце, на противоположный берег, на мост вдалеке, выделяющийся на фоне неба ажурными фермами. Скоро отплывать. Еще полчаса-час и пора.
– Меня удивляет, Оль, твоя снисходительность, к нашим с Мику отношениям.
– Семеныч, если бы Мику грозила беременность, и меня бы линчевали за это в райкоме, то я, наверное, все равно, закрыла бы на вас глаза, в наших условиях. А еще, я раскусила тебя, сосед, ты такой же, как я. Ты все еще пытаешься дать хоть кому-то здесь, хоть немного счастья и радости. Смотришь на их серое, унылое житье и пытаешься, каждый раз. Я права?
Права, ох права, Дмитриевна. Кто там посмеивался над идеализмом и максимализмом Микуси? Сам тоже хорош.
Дмитриевна допивает чай, споласкивает кружку в реке, возвращается на место и продолжает.
– Вот Мику и получила свой кусочек счастья, и удвоив, поделилась им еще и с тобой. И даже то, что Славя теперь запирается и плачет на складе – меньшее зло для Слави, чем то существование, какое у них была до твоего приезда. Как раз такие вещи и делают из них личности.
– Интересно мне, что еще знает монитор об устройстве этого мира и об одном своем знакомом пионере, – задумчиво произношу я.
– Многое, Семеныч, но не все. В основном – никому не нужные служебные индексы. А у тебя есть шансы приобщиться, когда дозреешь. Мой совет – не соглашайся, больше ничего не скажу.
Ну, не скажет, так не скажет, значит я так и не узнаю, как сюда попадают люди, но почему-то мне это сейчас безразлично.
– Мне было приятно общаться с тобой, Оль. Я стал лучше относиться к пионервожатым.
– А я стала лучше относиться к залетным пионерам. И, знаешь, очень не хватало просто поговорить. За это тебе тоже отдельное спасибо.
– Я понимаю. Статус начальника подразумевает одиночество в коллективе. Проследишь за Мику?
– За всеми прослежу. Должность у меня такая. Поганая должность, если честно, но мне нравится когда кто-то из вас вдруг созревает и срывается с места. Знаешь, как семечко у одуванчика. Только семечек у одуванчика много, а такие, как вы, это такая редкость. Циклов через пятнадцать восстановится ментор, вот тогда пионеры у него побегают, а пока за него отдувается добрый монитор, а монитор слишком откровенно хочет счастья, для всех и каждого.
Тут я просто не знаю, что ответить, поэтому отмалчиваюсь, а Ольга, продолжает.
– Не засиживайтесь здесь. Вещи ненужные мы заберем, костер тоже потушим. Если протормозишь, то, видишь облако? Через час погода начнет портится и начнется все с усиления ветра. Вам будет обидно пойти на дно, а регенерация утопленников дело нудное и для тебя чреватое откатом. Так что лучше не барахтайся, а сразу тони. Меньше риска потом будет.
– Понятно. Тогда, как девочки подойдут, так сразу и отходим. Оль, как Лена то с тобой оказалась?
Начинаю грузить вещи в лодку: мой рюкзак, спортивная сумка Мику («Конечно жалко было чемодан бросать, но, Сенечка, прости меня, я Лене рассказала, что мы убегаем и попросила ее чемодан забрать, а там ее встретят. Сенечка, я тебе верю, но чемодан все равно жалко. Да и другой Мику он еще пригодится. Я надеюсь она встретится с этим чемоданом»), одно одеяло (Ольга при виде одеяла морщится, но потом машет рукой), разбросанные мелкие вещи собираю в один пакет и тоже уношу в лодку. Пока гружусь Ольга рассказывает про Лену.
– Микуся твоя Лене проболталась, вот та и решила тоже вас проводить. Они все-таки подруги, при всей их несхожести. А может благодаря несхожести. Ну, а на пристани мы встретились и едва друг-друга в воду не побросали. Потом договорились.
Подходят пионерки. У Мику в руках бумажный кулек с земляникой. Улыбаются. Но видно, что перед этим плакали.
– Сенечка, ты уже собрал все? Молодец, а я хотела попросить поторопиться, чтобы пораньше отплыть, а то одно расстройство.
Садимся все вчетвером на бревнышко и некоторое время просто молчим.
– Ну что, яхтсмены, вам пора отчаливать. Залезайте в лодку, мы с Леной вас оттолкнем.
– Ну что вы, Ольмитревна, сами справимся, дело привычное.
– Залезайте говорю!
– Семен, не спорь. Конечно оттолкнем. И давайте прощаться уже.
Я бы простился еще с Рыжими, но, видимо, не судьба. Надеюсь, записку от меня, придавленную Ульянкиной сандалией, они найдут. Обнимаю Лену, обнимаю Ольгу.
– Прощай, Семеныч. – И дальше загадочно. – Не всё мы запомним, но все мы изменимся.
– Прощайте. Мы больше не встретимся, но…
Не могу придумать, что «Но», поэтому еще раз говорю: «Прощайте.» Мику садится в лодку, я сталкиваю лодку с песка и разворачиваю ее носом к противоположному берегу. Пока я так развлекаюсь, провожающие сбрасывают пионерскую форму и, оставшись в купальниках, подходят к лодке. Я, переваливаюсь через транец и усаживаюсь на кормовую банку, лодка при этом раскачивается, а спущенный парус мотает туда-сюда. Ольга с Леной, сопровождая лодку, заходят по пояс в воду и с силой отталкивают нашу «Форель» дальше от берега, я рулевым веслом чуть корректирую курс, дотягиваюсь до фала и смотрю на грустные-грустные лица вожатой и Лены. Черт, мне хочется, чтобы они хоть на секунду, но улыбнулись, поэтому я, прежде чем поднять парус, громко командую сам себе голосом гениально сыгранного мультяшного персонажа.
– Поднять якорь! На гафель-гарделях, топсель-фалах и оттяжках! Паруса поднять! Полный… Что? А, да! Полный вперед!
– Семеныч, ты клоун! – Кричит вслед Ольга.
А парус уже поднят, я еще доворачиваю веслом лодку до галфвинда, протравливаю шкот, пока парус не начинает полоскать и затем чуть подтягиваю шкот к себе. Лодка кренится от ветра, набирает скорость, Мику садится рядом со мной на наветренный борт и мы смотрим на провожающих, пока еще можно разглядеть лица.
– Грустно, Сенечка. Лена сказала, что так люди не должны расставаться.
– Ты все Лене рассказала?
– Да. Она не поверила, но сказала, что если мы считаем это правдой, то и должны поступать так, как будто это правда. А еще, знаешь, я попыталась вспомнить свою школу в Японии и не смогла.
– Может ты просто так сильно мне поверила, что сама себя убедила?
– Сенечка, но ты же не мог мне соврать!
Вот тут ты права, Мику-моя. Может, я думаю, что лучше бы смог. Не переживал бы так за тебя, не было бы так муторно на душе. Со своим бы «муторно» я бы справился – привык, а теперь вот приходится еще с твоим справляться. Мику чувствует мое настроение, а может и мысли читает.
– Сенечка, ты опять сам себя грызешь изнутри! Я хочу чтоб ты помнил всегда, что я тебе бесконечно благодарна, только за одно то, что ты мне про себя, про нас рассказал. Даже если бы между нами ничего больше не было. И, Сенечка, мы еще обязательно встретимся. Неправильно это, чтобы все закончилось вот-так.
Дальше уже серьезных разговоров не ведем. Болтаем о разных пустяках, разглядываем лес покрывающий берега и изредка прерываемый оврагами в тех местах, где в реку впадают ручьи. Лагерь уже не видно, он скрылся за мысом, а мост уже заметно приблизился. Слышно как шипит вода за бортом, как чуть свистит ветер в вантах, как шлепают волны о борт лодки, лодка при этом чуть вздрагивает. Пускаю Мику на свое место, показываю как управлять лодкой. Мику-моя в полном восторге. Да, я понимаю ее, я, случается, просыпаюсь по ночам от ощущения подрагивающего в ладони шкота, это, наверное, навсегда.
– Сенечка. Она! Она, оказывается, живая! Почему ты раньше мне это не показал!
Это про лодку, если кто не понял. Живая? Ну, можно сказать и так, почему нет? Дальше, как только первый восторг проходит, Мику уже пытается анализировать: «Вот ты знаешь, когда плывешь на катере, ты с водой борешься, с водой и ветром. Когда гребешь веслами, ты частичку себя отдаешь, чтобы вода и ветер тебя пропустили. А тут, ты в гармонии с водой, которая вокруг тебя и с ветром, который над тобой. Знаешь, жалко, что мы не взяли с собой даже гитары. Я бы сейчас сыграла, как мы с тобой вдвоем балансируем на кусочке дерева, на границе между Водой и Воздухом и не хватает только Огня для полного набора Стихий! Зажигалка, говоришь, есть? Ну тогда полный набор!» Я только надеюсь, что этот восторг, это счастье, которое я, кажется, сумел подарить девушке, они передадутся в следующие циклы, пусть там и не будет Мику-моей, но там будет другая талантливейшая девочка, которая однажды сумеет выразить в нотах свои сны о том месте где сходятся все Стихии. И, вторым слоем, присутствует уж совсем сумасшедшая надежда на то, что и для меня в этих нотах найдется место.
Мост уже нависает над нашими головами и к запахам реки добавляется запах креозота от шпал.
– Пусти меня за руль, Мику-моя. Мы уже почти на месте.
Уваливаюсь под ветер, распускаю шкот, а метров за двадцать до берега спускаю парус. Лодка по инерции проходит эти метры и утыкается форштевнем в небольшой пляжик. Всё, речная часть путешествия закончилась.
А небо, действительно, темнеет. Облако, на которое показывала Ольга разрослось и ветер посвежел, так и до дождя не далеко, ну, нужно же как-то компенсировать ту жару, которая стояла последние четыре дня. До поезда еще около часа, поэтому можно не торопиться. Мику переукладывает сумку, я, не торопясь, отвязываю парус и он опять превращается в испорченную портьеру, снимаю, на этот раз, нужные мне самодельные детали с лодки и прячу их в рюкзак, возвращаю весла на прежнее место, вытаскиваю лодку подальше на песок и переворачиваю ее, спрятав весла под лодку, вдруг она кому пригодится.
– Микуся, видишь тропку? Нам по ней. Через полчаса паровоз подадут.
Микуся молодец.
– Давай сумку, тяжело же.
– И не мечтай, сумку ему. Может сумка, Сенечка, это самое дороге, что у меня есть.
– Ну да. Я забыл, все же затевалось для того, чтобы тебе сумку к поезду доставить.
– Спасибо, милый, но лучше я буду уставшей, чем ты с рюкзаком и сумкой – упавшим.
Карабкаемся наверх, на насыпь, на насыпи уже идем вдоль рельсов к платформе, около заколоченной кассы бросаем рюкзак и сумку, и садимся на них, чтобы отдышаться.
– Руки не отвалились, Мику-моя?
– Руки нет, но каблук, кажется, вот-вот.
Ну, сама на каблуках туфли надела, хотя я предупреждал. Хорошо – не на самых высоких.
– Это ты страдаешь так, чтобы быть красивой. Согласно поговорке. Хотя ты и так самая красивая. Надо было чего попроще и покрепче на ноги.
– Сенечка, ну а как бы я выглядела в этом платье и в кроссовках? Подумай сам.
Мику пододвигается ближе и кладет голову мне на плечо.
– Микусь, я тебе сочувствую. Мне тебя, в части сломанных каблуков не понять, наверное, никогда, но ты огорчилась, и мне тоже плохо.
– Да понимаю я. Интонации тебя выдают с головой.
Начинает накрапывать дождик. Прижимаемся к самой кассе, чтобы хоть чуть-чуть укрыться, я размышляю – не пора ли доставать парус и укрываться им, но уже слышно гудок тепловоза. Вовремя он, еще минут пятнадцать и было бы на платформе два мокрых пионера, укрывайся они или нет.
Вагон ни сколько не изменился: та же масляная краска, те же дермантиновые лавки, тот же лоток с расписанием. Провожу Мику к своему привычному месту, нахожу выцарапанную мною же метку – ничего не изменилось.
– Занимайте места согласно купленным билетам. Провожающим просьба покинуть вагон.
– Жутковато, Сенечка. Четыре совершенно пустых вагона. Кажется даже машиниста нет.
А я привык уже. Поезд трогается, мы садимся сначала напротив друг-друга и таращимся в окно на однообразный усыпляющий пейзаж, потом Мику пересаживается ко мне и начинает искать удобное положение. Самым удобным положением оказывается скинуть туфли и лечь головой к проходу упершись мне левое бедро своими ступнями. Я прижимаю ее стопы к себе и начинаю машинально перебирать пальцы у Мику на ногах. Я знаю, что сейчас произойдет. Какое-то время Мику еще откликается, сжимая или растопыривая пальцы и мурлыкая, в зависимости от ощущений, а потом отключается. Вот и всё.

Ветер выстудит тепло,
Данное тебе и мне.
Море смоет все следы,
На песке, в моей судьбе.

Можно не гореть,
Но тогда не будет и огня.
Можно и не петь,
Но тогда не будет и меня.
Будет просто жизнь.
Жизнь, в ожидании следующей любви.

За окнами постепенно темнеет, а я все смотрю на Мику и все перебираю ее пальцы.

Воздух даст мне кислород,
Чтоб еще я мог дышать.
Небо позовет к себе,
Чтобы научить летать.

Можно умереть,
Но тогда не будет виден тот последний миг
Можно улететь,
Но внизу не будет слышен даже крик.
Будет просто жизнь.
Жизнь, в ожидании следующей любви.

– Сенечка! – Не просыпаясь восклицает Мику.
– Я здесь, родная.
Мику ворчит что-то неразборчивое, успокаиваясь.
Незаметно отключаюсь и я.

PS кривовато получилось...
PPS Вдруг кто не знает, рисовал я только Женю, всё остальное не моё.