Красиво идут убивать твоего прадедушку и прабабушку :)
И вы хоть обосритесь минусами (я знаю что это реконструкция, но мои родственники на этой войне погибли, и красивого я ничего тут не увижу).
Это одна из лучших армий, армия Германии времён второй мировой войны. И ненавидеть их за то, что они выполняли приказ, и воевали на благо своёй страны ... это роднит тебя с жителями Кавказа, которые имеют такое же чувство по отношению к нашим воинам.
Могу ответить по пунктам :) Мне абсолютно наплевать для блага чьей страны, фашистская германия сжигала, убивала и пытала (в том числе и двух моих прадедушек) людей на территории СССР. Убить несколько десятков миллионов человек на благо своей страны... хм. Вы видимо еще один недо-ариец, проживающий в РФ :). Ваше право.
Второе: Вы, видимо, человек не очень образованный и не совсем понимаете, что Кавказ это не только дагестан и чечня. Это и Осетия, и (сейчас уже вроде Ставрополь)и еще несколько республик. В которых не просто хорошее отношение к РФ в составе которой они находятся, а которые воевали за РФ. И не только во вторую мировую, но и в последнее время. Допустим, Северная и Южная Осетия первыми приняли удар, когда Россия ввязалась в конфликт в Чечне. Первыми погибшими солдатами в том конфликте были Осетины. Или война в Южной Осетии, несколько лет назад. Нельзя быть настолько ограниченым :)
Могу ответить по пунктам.))) Вам абсолютно плевать на благо любой страны, как я понимаю, лишь бы это не касалось вашего уютного мирка. Убийство и пытки - это нормы любой войны. Любая война начинается ради прибыли, а прибыль касается каждого, кто в войне задействован, хоть генерала, хоть ребёнка у станка. У Вас фобия на арийцев?) Я лишь стараюсь смотреть на вещи и события с разных сторон, чтобы понять. Право моё.
Хоть первого пункта и не было объявлено, но, второе: вы, видимо, судите с высоты образования вашего, не так ли, уважаемый академик? Если вспомните историю, то Кавказ стрелял всегда, это присуще этим гордым народам - выяснять отношения пальбой и напором. Никогда люди разных народностей не были дружны друг с другом. Их объединил СССР, и наблюдал на правах "старшего брата", чтобы эта грызня не выходила за рамки приличий. В период Второй мировой, опять же, кавказские республики ... чувствуете, они входили в СССР, и воевали за свою Родину, наряду с бурятами и калмыками. Та же самая Осетия держится за, теперь уже, РФ, по причине того, что боится быть скушанной Грузией.
Нельзя быть настолько ограниченным, уважаемый академик. Идите подумайте.)))
ну калмыки же сами вроде вошли в состав царской рашки и проблем то вообще не было, буряты после покорения сибири то же особо не бунтовали, впринципе всех ускоглазых под это можно взять
В принципе, можно взять всех. Вопрос в другом, что они будут делать, когда пропадёт то, что их объединяет; вера, философия, вождь ли. Будут ли они держаться вместе, как братья, или сразу же вспомнят о свободах, попранных оккупантом? Пример есть, мы в нём живём.
хорошо сказано...что они будут делать?паразитировать на теле той страны которая их завербовала,а как правильно сказано пример есть и очень такой хороший,вот только что-то не кто уроков с этого примера не берет
При всей моей ненависти к нацикам отмечу, если учесть на скольких фронтах одновременно воевала Германия и сопоставить количество их войск с количеством войск Союзников и СССР, то все же лучшая армия своего времени. Последние вообще, как ни печально, в большинстве случаев только массовостью и брали.
Чего это? У германии союзников не было? Одна бедненькая воевала? Насчет массовостью брала, поменьше слушайте либерастов. Еще учтите, что вся западная Европа работала на вооружение Германии и Американские банкиры, нехило вкладывали золото в рейх, тоннами. Вот тогда поймете, почему я называю их -лузерами.
Посмотри потери Германии во второй мировой и СССР, солдат которых вообще больше всех полягло, благодаря "умам" командующих, которые нередко солдат за пушечное мясо принимали.
6М против 8.6 с советской стороны. 4 милиона пленных, 3 из который в первые месяцы войны. Остальное потери гражданского населения. Теперь скажите мне в какой еще стране немцы вели себя как садюги и скоты?
Не было бы дисциплины, так и продолжали бы сдаваться, миллион за миллионом, под страхом и паникой. Отдавали бы республику за республикой. Пришли бы немчики и превратили страну в то, что Англия сделала с Индией. Считайте, что лучше?
«Несчастные полтора часа сна, от них больше вреда, чем пользы. Попробуйте разбудить уставшего как собака солдата. Кости ноют, мышцы костенеют, ноги распухли так, что еле сапоги снимаешь».
С начала века выкладка пехотинца менялась мало. Обувались солдаты все в те же сапоги с высокими голенищами, а в бою вели огонь из винтовки образца 1898 года. Килограммов тридцать обмундирования плюс еще паек, запасной боекомплект, оружие и части пулеметов или минометов. Гаральд Генри сетовал по этому поводу:
«Точно не скажу, сколько весит выкладка, но приходилось таскать с собой еще и толстое шерстяное одеяло, ящик с патронами, уже от этого можно свихнуться. Поэтому пришлось отослать домой книги».
Солдаты на марше старались отделаться от лишней поклажи, складывая ее в полковые грузовики. Стандартная выкладка на марше весила около 14 кг. Кожаный подсумок вмещал до 60 винтовочных патронов, саперную лопатку, противогаз (его носили не все, но тем, у кого его не было, поручалось нести еще что-нибудь), фляга с водой, коробка для еды с хлебом, мясом или колбасой, банка смальца и штык. Весившую 1,5 кг каску на марше обычно не надевали, она крепилась на ремешке к выкладке. Винтовку весом в 4 кг носили через плечо.
Каждому солдату полагался алюминиевый жетон, разламывавшийся на две половинки в случае гибели военнослужащего, — одну отдавали капеллану либо в административное подразделение. Мешочки для хлеба и карманы обмундирования постоянно оттопыривались от всякого рода мелочей, без которых трудно обойтись солдату на марше. Число их в зависимости от продолжительности марша уменьшалось. «Все дороги в этой стране идут в гору, — делился впечатлениями ветеран нескольких кампаний. — Местность равнинная, но дороги независимо от направления почему-то представляют собой сплошные подъемы…» На марше чаще всего солдата поднимали без четверти три утра, чтобы полчаса спустя, когда рассветет, выступить. Некоторые роты в день одолевали до 50 км. Один искушенный вояка даже подсчитал: если предположить, что каждый шаг равен 60 см в среднем, то 50 км означало 84 000 шагов.
Завтрак проходил второпях, он состоял из чая или эрзац-кофе, хлеба с маслом, маргарином или вареньем и консервированной колбасы из печенки. После команды быть готовым к маршу иногда оставалось время, чтобы проглотить сырое яйцо. В неверном свете наступавшего дня формировались ротные колонны. В первые минуты солдаты шагали бодро. Но уже час или два спустя, по мере того, как солнце поднималось выше, плечо начинало ныть от двух висевших винтовок. Обер-лейтенант артиллерии Зигфрид Кнаппе рассказывает:
«Ноги проваливались в песок или поднимали пыль, от которой скоро было уже не продохнуть. Лошади храпели и фыркали, пытаясь избавиться от попавшей в ноздри пыли, распространяя специфический резкий запах. Им вообще трудно было передвигаться и по песку, и по жидкой грязи. Солдаты шли молча, эта пыль не давала рот раскрыть, она оседала на губах, забивала глотку».
Понемногу напоминали о себе застарелые мозоли, сапоги немилосердно натирали ноги до пузырей, вскоре превращавшихся в кровавые волдыри. Солдату в таком состоянии было на все наплевать, из состояния апатии его мог вывести разве что огонь противника. Лейтенант Генрих Хаапе из 18- го пехотного полка заметил на небе белые шапки разрывов — зенитки. Вскоре показались и русские самолеты.
«Но солдаты, казалось, не замечали ничего, что не касалось бы непосредственно их самих. А в тот момент их касалось исключительно количество шагов, пересохшая глотка и осточертевший груз на спине. Только бы добраться до привала и сбросить его! Или уж хотя бы просто услышать приказ «стой!», когда можно будет перевести дух, — вот о чем мечтали наши бойцы. Никому и в голову не приходило затянуть песню, просто пошутить или даже переброситься словом с шедшим рядом».
И после нескольких часов этих мук: «…однообразный темп марша отпечатывался убийственным равнодушием на лицах солдат, их можно было различать между собой разве что по висящим в уголке рта сигаретам. Странное это было курение — не в затяжку, просто хоть чем-то отвлечься, пусть даже щипавшим глаза вонючим табачным дымом».
На привалах боль от кровавых мозолей, которые саднили от попавшего в сапоги песка, становилась нестерпимой. Все тело гудело. Горели натертые обмундированием места. Уже ни пить, ни есть не хотелось. Пехотинцы варились в собственном едком поту. Чесалась голова, волосы были забиты песком, каска на голове превращалась в пыточное орудие.
По словам Гаральда Генри, «пыль въедалась в обмундирование, белесой пудрой покрывала лица, волосы, от чего все враз превращались в блондинов, до ужаса напоминавших солдат Фридриха Великого в париках, лица же, напротив, были черными от грязи, как у африканских негров». Эти знойные дни тянулись нескончаемо.
И вот полдень — солдатское счастье — полевые кухни! «Гуляшные орудия», как их окрестили военные. Эти передвижные полевые кухни на конной тяге были важнейшей и неотъемлемой частью ротного обоза. Овощи и мясо закладывали в котел емкостью 175 литров (или же два котла по 60 литров каждый), а варка происходила на ходу. Котлы имели особое противопригарное покрытие. Этот нехитрый, но весьма удобный в эксплуатации агрегат играл огромную роль для поднятия боевого духа вермахта, служа своего рода сборным пунктом, как ничто другое способствовавшим сплочению солдат, средством психологической разгрузки. После неудавшейся атаки или при отступлении, в случае серьезных потерь, личный состав подразделения приходилось собирать офицерам полевой жандармерии, что было отнюдь не просто. А полевые кухни, подобно некоему центру тяготения, привлекали всех отбившихся от подразделений, легко раненных и случайно уцелевших в мясорубке боя бедняг. Возле них узнавали последние новости, обменивались слухами, писали письма домой. Специфический институт полевой кухни удовлетворял потребность солдата в душевной близости, его стремление как-то защититься от враждебного окружения чужбины, от опостылевшего однообразия будней. Полуденный обед на марше, часто единственная и главная трапеза дня, служил мощным стимулом продвижения вперед, заставлял позабыть все тяготы. И еще немаловажная деталь — после обеда полагался часовой отдых.
«Все, будто по команде, проваливались в глубокий сон. И этих людей не беспокоило ничто — ни треск мотоциклов, ни гул моторов. Подушкой могла служить и подложенная под голову каска, и на ней, поверьте, солдату спалось ничуть не хуже, чем на пуховой подушке. Сон, даже под аккомпанемент орудийной канонады — одно из немногих удовольствий солдатской жизни, поскольку солдат прекрасно сознает, что впереди еще долгий день и много-много километров».
Пробудившись, народ, потягиваясь, неохотно поднимается на ноги. Сейчас очень многое зависит от личности и авторитета командира — предстоит, не мешкая, подтянуться к идущим впереди колоннам во избежание крайне опасных брешей по интервалу. Вот поэтому на командные должности предпочитали ставить людей постарше, умудренных опытом Первой мировой войны. Обер-лейтенант Кнаппе маршировал в составе своего подразделения на Минск:
«Низкие холмы подымались из-за горизонта и снова исчезали за горизонтом позади. Казалось, что картина местности не меняется вовсе. Километр за километром одно и то же.
Сплошная трудноразличимая серо-зеленая масса. Совсем, как мы… И еще эти бесконечные поля подсолнухов».
В памяти офицера Потсдамского 9-го пехотного полка первые дни кампании в России запечатлелись «ежедневными пешими маршами в невыносимую жару, которым, казалось, конца не будет».
Мало кто из солдат находил в себе силы воспринимать окружающую обстановку. Мало кто смотрел по сторонам — шли, опустив головы или же тупо уставившись в спину идущего впереди. И эта отрешенность от мира, погруженность в себя позволяла куда легче переносить боль и муки, заполняла собой полнейший психологический вакуум. Лейтенант Хаапе вспоминает, как «солнце медленно садилось, погружаясь в непроницаемые облака пыли, поднятой нашими сапогами и колесами машин. А мы все шагали. До самой темноты».
Вражеские засады воспринимались чуть ли не с радостью — хоть какое-то отвлечение от этой серятины. Ощущение опасности насыщало адреналином кровь, отрезвляло, и потом шагать дальше на восток было куда легче.
«Нам хотелось, чтобы нас обстреляли русские, черт с ними, пусть даже это закончилось бы настоящим боем, пусть, лишь бы хоть ненамного прервать это ужасающее однообразие, это безвременье ходьбы. Было уже 11 вечера, когда мы наконец дотащились до какой-то огромной фермы и встали там на ночлег. В тот день мы сделали 65 километров!»
Три часа сна, и снова подъем — подготовка к маршу следующего дня. А когда черкнуть письмецо домой? Некоторым приходилось стоять в карауле. Времени на отдых катастрофически не хватало. Везде, на фронтах всех трех групп армий пехотинцы старались не отстать от танкистов. К 1 июля действовавшая на участке группы армий «Север» 6-я пехотная дивизия сумела покрыть 260 км от Мемеля до Риги — 10 дней по отвратительным дорогам, в условиях постоянных стычек с разрозненными частями противника. В период с 9 по 30 июля 98-я пехотная дивизия (группа армий «Центр») ежедневно одолевала 40–50 км.
Гаральд Генри писал домой:
«Никому не убедить меня, что тот, кто не служил в пехоте, в состоянии представить себе, каково нам здесь приходится. Пусть попытается представить эту нечеловеческую усталость, это палящее солнце и горящие от мозолей ноги. Причем не в конце ежедневного 45-километрового отрезка, не перед долгожданным привалом, а в начале марша. Минуют часы, пока твои ноги станут нечувствительными к боли от многочасовой ходьбы по этим песчаным или гравийным дорогам».
Железная солдатская выдержка являлась результатом воспитания в «гитлерюгенде», на трудовой повинности — там смолоду приучали к продолжительным пешим переходам. В те времена вообще люди больше передвигались пешком. И дети, и взрослые. Транспортная революция второй половины XX столетия еще не наступила — люди были более привычными и к длительным пешим маршам, и к пешим прогулкам. Все это очень пригодилось на этой войне. Молодежь старалась не отставать от закаленных в прошлых кампаниях ветеранов. Любому понятно, что пресловутые танковые клинья входили в оборону противника не просто, как нож в масло, а иногда здорово притуплялись, если противник действительно всерьез относился к обороне. Случалось, что эти танковые клинья, истончившиеся вследствие растягивания сил, не выдерживали натиска с флангов и обламывались.
Преследование противника осуществлялось на 28-градусной жаре. Вскоре рота вынуждена была спасаться от огня, который русские открыли из-за железнодорожной насыпи. Солдаты были на грани исчерпания психических и физических сил. Они не сразу поняли, что окружены на клубничном поле, посреди длинных грядок клубники. Сначала двое, потом за ними и вся рота поползли вдоль насыпи, срывая и жадно отправляя в рот ягоды. «И тогда кто-то, не выдержав, рассмеялся, — вспоминает Клинтер, — впервые рассмеялся».
Посмотри фильм Сталинград. Там конечно есть некоторые моменты выдуманые но большенство с реального взято. А тагже есть фото и литература каким оружием в том числе трофейным пользовались гитлеровские войска. Таксто на подобную тему Look more!))
И вы хоть обосритесь минусами (я знаю что это реконструкция, но мои родственники на этой войне погибли, и красивого я ничего тут не увижу).
Второе: Вы, видимо, человек не очень образованный и не совсем понимаете, что Кавказ это не только дагестан и чечня. Это и Осетия, и (сейчас уже вроде Ставрополь)и еще несколько республик. В которых не просто хорошее отношение к РФ в составе которой они находятся, а которые воевали за РФ. И не только во вторую мировую, но и в последнее время. Допустим, Северная и Южная Осетия первыми приняли удар, когда Россия ввязалась в конфликт в Чечне. Первыми погибшими солдатами в том конфликте были Осетины. Или война в Южной Осетии, несколько лет назад. Нельзя быть настолько ограниченым :)
Хоть первого пункта и не было объявлено, но, второе: вы, видимо, судите с высоты образования вашего, не так ли, уважаемый академик? Если вспомните историю, то Кавказ стрелял всегда, это присуще этим гордым народам - выяснять отношения пальбой и напором. Никогда люди разных народностей не были дружны друг с другом. Их объединил СССР, и наблюдал на правах "старшего брата", чтобы эта грызня не выходила за рамки приличий. В период Второй мировой, опять же, кавказские республики ... чувствуете, они входили в СССР, и воевали за свою Родину, наряду с бурятами и калмыками. Та же самая Осетия держится за, теперь уже, РФ, по причине того, что боится быть скушанной Грузией.
Нельзя быть настолько ограниченным, уважаемый академик. Идите подумайте.)))
Посмотри потери Германии во второй мировой и СССР, солдат которых вообще больше всех полягло, благодаря "умам" командующих, которые нередко солдат за пушечное мясо принимали.
С начала века выкладка пехотинца менялась мало. Обувались солдаты все в те же сапоги с высокими голенищами, а в бою вели огонь из винтовки образца 1898 года. Килограммов тридцать обмундирования плюс еще паек, запасной боекомплект, оружие и части пулеметов или минометов. Гаральд Генри сетовал по этому поводу:
«Точно не скажу, сколько весит выкладка, но приходилось таскать с собой еще и толстое шерстяное одеяло, ящик с патронами, уже от этого можно свихнуться. Поэтому пришлось отослать домой книги».
Солдаты на марше старались отделаться от лишней поклажи, складывая ее в полковые грузовики. Стандартная выкладка на марше весила около 14 кг. Кожаный подсумок вмещал до 60 винтовочных патронов, саперную лопатку, противогаз (его носили не все, но тем, у кого его не было, поручалось нести еще что-нибудь), фляга с водой, коробка для еды с хлебом, мясом или колбасой, банка смальца и штык. Весившую 1,5 кг каску на марше обычно не надевали, она крепилась на ремешке к выкладке. Винтовку весом в 4 кг носили через плечо.
Каждому солдату полагался алюминиевый жетон, разламывавшийся на две половинки в случае гибели военнослужащего, — одну отдавали капеллану либо в административное подразделение. Мешочки для хлеба и карманы обмундирования постоянно оттопыривались от всякого рода мелочей, без которых трудно обойтись солдату на марше. Число их в зависимости от продолжительности марша уменьшалось. «Все дороги в этой стране идут в гору, — делился впечатлениями ветеран нескольких кампаний. — Местность равнинная, но дороги независимо от направления почему-то представляют собой сплошные подъемы…» На марше чаще всего солдата поднимали без четверти три утра, чтобы полчаса спустя, когда рассветет, выступить. Некоторые роты в день одолевали до 50 км. Один искушенный вояка даже подсчитал: если предположить, что каждый шаг равен 60 см в среднем, то 50 км означало 84 000 шагов.
«Ноги проваливались в песок или поднимали пыль, от которой скоро было уже не продохнуть. Лошади храпели и фыркали, пытаясь избавиться от попавшей в ноздри пыли, распространяя специфический резкий запах. Им вообще трудно было передвигаться и по песку, и по жидкой грязи. Солдаты шли молча, эта пыль не давала рот раскрыть, она оседала на губах, забивала глотку».
Понемногу напоминали о себе застарелые мозоли, сапоги немилосердно натирали ноги до пузырей, вскоре превращавшихся в кровавые волдыри. Солдату в таком состоянии было на все наплевать, из состояния апатии его мог вывести разве что огонь противника. Лейтенант Генрих Хаапе из 18- го пехотного полка заметил на небе белые шапки разрывов — зенитки. Вскоре показались и русские самолеты.
«Но солдаты, казалось, не замечали ничего, что не касалось бы непосредственно их самих. А в тот момент их касалось исключительно количество шагов, пересохшая глотка и осточертевший груз на спине. Только бы добраться до привала и сбросить его! Или уж хотя бы просто услышать приказ «стой!», когда можно будет перевести дух, — вот о чем мечтали наши бойцы. Никому и в голову не приходило затянуть песню, просто пошутить или даже переброситься словом с шедшим рядом».
И после нескольких часов этих мук: «…однообразный темп марша отпечатывался убийственным равнодушием на лицах солдат, их можно было различать между собой разве что по висящим в уголке рта сигаретам. Странное это было курение — не в затяжку, просто хоть чем-то отвлечься, пусть даже щипавшим глаза вонючим табачным дымом».
На привалах боль от кровавых мозолей, которые саднили от попавшего в сапоги песка, становилась нестерпимой. Все тело гудело. Горели натертые обмундированием места. Уже ни пить, ни есть не хотелось. Пехотинцы варились в собственном едком поту. Чесалась голова, волосы были забиты песком, каска на голове превращалась в пыточное орудие.
И вот полдень — солдатское счастье — полевые кухни! «Гуляшные орудия», как их окрестили военные. Эти передвижные полевые кухни на конной тяге были важнейшей и неотъемлемой частью ротного обоза. Овощи и мясо закладывали в котел емкостью 175 литров (или же два котла по 60 литров каждый), а варка происходила на ходу. Котлы имели особое противопригарное покрытие. Этот нехитрый, но весьма удобный в эксплуатации агрегат играл огромную роль для поднятия боевого духа вермахта, служа своего рода сборным пунктом, как ничто другое способствовавшим сплочению солдат, средством психологической разгрузки. После неудавшейся атаки или при отступлении, в случае серьезных потерь, личный состав подразделения приходилось собирать офицерам полевой жандармерии, что было отнюдь не просто. А полевые кухни, подобно некоему центру тяготения, привлекали всех отбившихся от подразделений, легко раненных и случайно уцелевших в мясорубке боя бедняг. Возле них узнавали последние новости, обменивались слухами, писали письма домой. Специфический институт полевой кухни удовлетворял потребность солдата в душевной близости, его стремление как-то защититься от враждебного окружения чужбины, от опостылевшего однообразия будней. Полуденный обед на марше, часто единственная и главная трапеза дня, служил мощным стимулом продвижения вперед, заставлял позабыть все тяготы. И еще немаловажная деталь — после обеда полагался часовой отдых.
Пробудившись, народ, потягиваясь, неохотно поднимается на ноги. Сейчас очень многое зависит от личности и авторитета командира — предстоит, не мешкая, подтянуться к идущим впереди колоннам во избежание крайне опасных брешей по интервалу. Вот поэтому на командные должности предпочитали ставить людей постарше, умудренных опытом Первой мировой войны. Обер-лейтенант Кнаппе маршировал в составе своего подразделения на Минск:
«Низкие холмы подымались из-за горизонта и снова исчезали за горизонтом позади. Казалось, что картина местности не меняется вовсе. Километр за километром одно и то же.
Сплошная трудноразличимая серо-зеленая масса. Совсем, как мы… И еще эти бесконечные поля подсолнухов».
В памяти офицера Потсдамского 9-го пехотного полка первые дни кампании в России запечатлелись «ежедневными пешими маршами в невыносимую жару, которым, казалось, конца не будет».
Мало кто из солдат находил в себе силы воспринимать окружающую обстановку. Мало кто смотрел по сторонам — шли, опустив головы или же тупо уставившись в спину идущего впереди. И эта отрешенность от мира, погруженность в себя позволяла куда легче переносить боль и муки, заполняла собой полнейший психологический вакуум. Лейтенант Хаапе вспоминает, как «солнце медленно садилось, погружаясь в непроницаемые облака пыли, поднятой нашими сапогами и колесами машин. А мы все шагали. До самой темноты».
Вражеские засады воспринимались чуть ли не с радостью — хоть какое-то отвлечение от этой серятины. Ощущение опасности насыщало адреналином кровь, отрезвляло, и потом шагать дальше на восток было куда легче.
«Нам хотелось, чтобы нас обстреляли русские, черт с ними, пусть даже это закончилось бы настоящим боем, пусть, лишь бы хоть ненамного прервать это ужасающее однообразие, это безвременье ходьбы. Было уже 11 вечера, когда мы наконец дотащились до какой-то огромной фермы и встали там на ночлег. В тот день мы сделали 65 километров!»
Гаральд Генри писал домой:
«Никому не убедить меня, что тот, кто не служил в пехоте, в состоянии представить себе, каково нам здесь приходится. Пусть попытается представить эту нечеловеческую усталость, это палящее солнце и горящие от мозолей ноги. Причем не в конце ежедневного 45-километрового отрезка, не перед долгожданным привалом, а в начале марша. Минуют часы, пока твои ноги станут нечувствительными к боли от многочасовой ходьбы по этим песчаным или гравийным дорогам».
Железная солдатская выдержка являлась результатом воспитания в «гитлерюгенде», на трудовой повинности — там смолоду приучали к продолжительным пешим переходам. В те времена вообще люди больше передвигались пешком. И дети, и взрослые. Транспортная революция второй половины XX столетия еще не наступила — люди были более привычными и к длительным пешим маршам, и к пешим прогулкам. Все это очень пригодилось на этой войне. Молодежь старалась не отставать от закаленных в прошлых кампаниях ветеранов. Любому понятно, что пресловутые танковые клинья входили в оборону противника не просто, как нож в масло, а иногда здорово притуплялись, если противник действительно всерьез относился к обороне. Случалось, что эти танковые клинья, истончившиеся вследствие растягивания сил, не выдерживали натиска с флангов и обламывались.
Преследование противника осуществлялось на 28-градусной жаре. Вскоре рота вынуждена была спасаться от огня, который русские открыли из-за железнодорожной насыпи. Солдаты были на грани исчерпания психических и физических сил. Они не сразу поняли, что окружены на клубничном поле, посреди длинных грядок клубники. Сначала двое, потом за ними и вся рота поползли вдоль насыпи, срывая и жадно отправляя в рот ягоды. «И тогда кто-то, не выдержав, рассмеялся, — вспоминает Клинтер, — впервые рассмеялся».
Вот их целая кучу, тут тусуется http://reibert.info/forum