укроармия

сказка на ночь

Будни укроармии

Территориальный батальон «Сiчь», цокая языками и восторженно качая головами, столпился вокруг новенького немецкого танка «Леопард-2».

- А хде у него люк шоб залезть? – спросил кто-то.
Один боец сказал «Ща разумеем!», решительно открыл какую-то дверцу сбоку и полез в неё вперёд головой. Что-то оглушительно треснуло, ярко сверкнуло и в воздухе запахло жареным.
- Так… Трансформаторный отсек мы нашли… - удовлетворённо констатировал командир батальона Мыкола.
Он посмотрел на тело изыскателя и приказал батальонному блогеру-летописцу:
- Напишешь, что он погиб как герой – в атаке, головой протаранил российский танк.
- В какой атаке? – не понял летописец.
- В лобовой, дурень! – рассердился командир. – Пробил лбом броню и с криком «Слава Украине!» загрыз зубами механика-водителя.

Блогер кивнул и достал планшет.

- Люк должен быть где-то сверху! – авторитетно сказал кто-то из бойцов. – Я в кино видел, когда мы с жинкой во Львив ездили сало продавать.

Мыкола одобрительно взглянул на эрудита, поправил свой напопник «ла-ла-ла» и полез на башню.

Внутри танка было интересно. Мыкола удивлённо посмотрел на сотню разноцветных кнопок, потрогал джойстик и слегка сдвинул его вправо.
Снаружи что-то негромко громыхнуло и раздались приглушённые вопли.
Мыкола нажал большую зелёную кнопку. Танк заурчал и мягко сдвинулся назад. Снаружи что-то хрустнуло.
- Да це, як в «ворд оф танк» играть! – радостно засмеялся Мыкола и принялся нажимать на все кнопки подряд.
Вволю потыкав во всё, до чего он смог дотянуться, Мыкола вылез наружу.
- Хлопцы! – огласил Мыкола с башни. – Я во всём разобрался! Москалям теперь конец!

Ответом ему была тишина.

Тихо догорали только что построенный блиндаж и три грузовика.
Вокруг танка в причудливых и разнообразных позах лежали хлопцы.
Из котла полевой кухни торчали ноги батальонного повара. Пахло наваристым борщом с укропом.
На ветке обгоревшей осины покачивался блогер с планшетом в руке.
Территориального батальона «Сiчь» не стало.

Мыкола спрыгнул на землю, взвыл «Кляты нiмцы!!!» и изо всех сил пнул танк ногой.
Что-то зашипело.

Так Мыкола нашёл ещё и встроенный огнемёт с сенсорным приводом.
Но он уже об этом не узнал.

Боевые части кассетных реактивных снарядов, которыми обстреливали женский монастырь расположенный под Иловайском, были продемонстрированы бойцами 1-й Шахтерской дивизии, сражающиеся на этом участка фронта. Они привезли трофей в Донецк, для того, чтобы показать, чем уничтожают украинские каратели мирное население Донбасса.

Реактивный снаряд системы залпового огня (РСЗО) 9К57 Ураган, имеющий калибр 220 мм, снабжается кассетной боевой частью. В

Вот вам сферический портрет нынешних укровоенных. От себя хочется добавить только одно, в СССР в РВСН и ВВС украинцы занимали большую часть высоких чинов. Так что отказ в звании не выглядит правдой. Статья от 17 марта, просто в связи со смертью интервьюируемого снялась необоходимость сохранять его имя в тайне. Он давно не офицер, он террорист.
********
17 марта 2014 года в журнале Expert Online был выложен репортаж Марины Ахмедовой об одной из военных баз, на которой проходили тренировку первые бойцы Национальной гвардии Украины. Там она переговорила с одним из офицеров, просивших не называть его имя. Вчера в фейсбуке Ахмедовой появилась запись, что интервьюируемый офицер был генерал-майором Кульчицким, тем самым, который погиб днем 29 мая в сбитом ополченцами вертолете Ми-8 под Славянском.

Фрагмент статьи с интервью:

*****
Мы с Андреем возвращаемся в Киев на машине, которую прислал за мной высокий военный чин. Андрей пристально смотрит на дорогу, приглаживая рукой коротко стриженные волосы и не переставая меня инструктировать.

— Не спрашивайте, как его зовут и кем он командует. Вы сами должны понимать, какое сейчас время и чем ему разговор с вами грозит. Вы можете написать, что только что были на базе «Барса», но больше ничего такого не пишите. Называйте его просто: офицер.

В кабинете офицера чувствуется пустота. Его кресло пусто. Сам он ждет меня, сидя за столиком для гостей. На столике же лежит его фуражка. Над креслом голая стена, или она кажется такой от привычки видеть в кабинетах на этом месте портреты руководителей и президентов. Сбоку от офицера садится Андрей и почти касается локтем его фуражки.

— Нас всех объединило одно: у нас был очень непорядочный президент, — говорит офицер, этим вступлением объясняя то, что сидит за одним столом с Андреем. — Тупой, необразованный зэк. У вас президент тоже плохой, — добавляет он. — Но он хотя бы офицер с вычищенной биографией. А у нашего биография очень нехорошая. Но когда ко мне пришли и сказали: «Выйди на баррикады и скажи, что ты уволился, кинь клич, чтоб к тебе присоединились другие офицеры», я ответил: «То есть вы хотите из меня предателя сделать? А что потом вы будете со мной делать — с таким хорошим?»

— Что такое предательство для офицера?

— Ну… видите ли… мне очень больно, когда заставляют принимать вторую или третью присягу. Я вторую присягу не принимал на Украине после того, как присягнул Советскому Союзу. Я в себе выработал такую мысль, чтобы как-то жить со всем этим. В первый раз я клялся защищать родину. Родина моя была большая, советская, но потом волею судьбы стала маленькой — Украиной. Я дал присягу народу и до сих пор ей верен. А сегодня… Хотите, я каждый день присягу буду давать? Это когда я был молодым офицером, для меня такое было невозможно.

— И кому вы хотите давать каждый день новую присягу?

— А кому хотите… Хотите — той власти. Хотите — этой. Завтра придет другая — дам другой. Главное, чтобы она не была такой, как предыдущая. Я уже давно не такой принципиальный.

— Как это?

— Как это?! Как это… Вот так это! Но… я считаю, что сейчас мне больше не надо никому присягать. Какой смысл? Я и так служу народу.

— А что вы думаете о тех военных, которые перешли на сторону России в Крыму?

— Я бы не наважився давать присягу другому государству. Зачем другому государству офицер-предатель? Чтобы выбросить его, как использованный мусор? Хотя… ну, наверное, никак я к ним не отношусь. Но вообще считаю, что это измена родине.

— Без оправданий?

— Сейчас все настолько… — он задерживает дыхание, — нечестно, — выдыхает, — что погибать ради этого, может, и не стоит? Может быть… Но хотя, если задуматься… Я долго думал над тем, как в Афгане большинство наших, чтобы не попасть в плен, стрелялись. Когда я был молодым, я думал, что так правильно. Но сейчас думаю: лучше бы сдавались.

— Вы так начали думать после того, как получили свой высокий чин?

— Да. Я сразу поставил себя на место их матерей. Сейчас мне дали в подчинение этих людей с Майдана. И у нас сразу… сильное непонимание друг друга. Они видели во мне врага изначально. Говорят: «Нам ничего от вас не надо, только дайте нам оружие, и мы поедем хоть сегодня, ляжем на границе и будем стрелять по российским танкам». Патриотизм очень высокий, — говорит он, бросив взгляд вбок, на коменданта сотен. — А я сказал: «Вы меня извините, но я не хочу быть начальником похоронной команды. Не хочу на ваших крестах рисовать трезубцы героев…

— Трезубцы небесной тысячи, — поддакивает Андрей.

— …Мне не нужен ваш героизм, если вы будете мертвыми, — продолжает офицер. — Мертвые герои никому не нужны. Моя задача — подготовить вас так, чтобы как можно больше из вас осталось в живых».

— Трудно поверить, что люди с Майдана могли принять от вас эту помощь, — говорю я, — что они стали выполнять ваши приказы. Вы их враг. И за право ненавидеть вас они, кажется, заплатили кровью?

— Я видел, что они меня ненавидят и считают врагом. Но никто ведь не знает, с какими мыслями я живу…

— С какими мыслями вы живете?

— Всю Украину объединило то, что ее президент был жуликом и обормотом. Да, мы охраняли этих жуликов… Выполнять свою работу морально было очень тяжело. Но я стоял на страже закона. Я понимал, что у нас нет одного лидера и мы стопроцентным голосованием никогда не выберем себе нового президента. Значит, другого пути не было… Нас, офицеров, вывели туда, на Грушевского — стоять в шеренге. А раз мы туда пришли, полковники не будут прятаться за солдатами, чтобы вы, журналисты, опять все перекрутили. Я скомандовал встать впереди срочников. А сам, чтобы никто ничего не бзикал, вообще вышел вперед. Мне позвонили друзья: «Это ты там стоишь?» — «Я. А это вы колеса там подкатываете?» — «Мы». — «Слышь, убери вправо немножко, чтобы дым на нас не шел».

— Вы уж меня простите… но сейчас все так говорят. А чтобы вы говорили, не поменяйся власть?

— Очень сложно мне самому понять, что бы я говорил… Вы сейчас напишете, что я сказал, и для меня это будет полный звиздец. Вы можете всего этого не писать? Я вам рассказал правду, но вы же сами знаете, какая она — правда.

— Ни у кого уже нет сомнений, что в Крыму проголосуют за присоединение к России. Это может послужить толчком к началу войны? — спрашиваю я, и Андрей дергается.

— Вы не можете задавать такие вопросы военному, — говорит он. — Он может только выполнять команды главнокомандующего.

— Мы же все понимаем, — нехотя произносит офицер, — что ваш президент безбашенный. Ваш президент плохой. Вы согласны?

— Она этого не скажет, — останавливает его Андрей. — Она уже заявила на базе «Барса», что у нее принцип — не ругать свою страну в нашем присутствии.

— А мы, значит, можем своего ругать? — с осуждением смотрит на меня офицер. — Вы боитесь Путина.

— Пусть будет так, — отвечаю я.

— Скажите правду, если хотите, чтобы мы были с вами откровенны, — настаивает офицер.

— Правда в том, что вас здесь, вооруженных мужчин, много, а я среди вас женщина, и я одна. Легче всего сейчас сказать, что наш президент плохой, чтобы сделать вам приятно и расположить к себе. Но я считаю, что подобная критика возможна только внутри страны. Там меня не затруднит сказать, что я думаю о Путине. Но не здесь и не сейчас.

— Мне нравится эта позиция, — соглашается офицер. — Тогда говорим дальше… У Путина сейчас высокий рейтинг за счет того, что он поднял армию. Армия ему сейчас создает имидж. Но скоро у вашего президента рейтинг упадет очень сильно. Украинцы — хорошие воины. Трудно сказать, какую тактику мы выберем. На войне любая хороша. Лишь бы наши солдаты оставались живы, а ваши погибали. На дуэли мы драться точно не собираемся, но мы будем мочить вас в сортирах. И на вашей территории тоже. В ход будут пущены все средства. Будут рваться ваши вокзалы. А что вы на меня так смотрите? Не надо на меня так смотреть. А вы зачем к нам пришли? Путин эту войну не выиграет, и он это поймет, как только начнет вести военные действия. И мне все равно будет, кого из вас убивать: мирное население, немирное. Почему я должен вас жалеть? А вы не хотите маму мою пожалеть?

— Что может стать поводом для начала боевых действий с вашей стороны? Присоединение Крыма к России, например?

— Он не может отвечать на этот вопрос, — снова дергается Андрей. — Кто будет объявлять результаты референдума? Там распущен парламент.

— Я военный человек, — говорит офицер. — И если завтра надо будет воевать, я буду воевать. Если вы думаете, что русский сапог будет ходить по Украине, то… он не будет ходить. Если вы вдруг посчитаете Крым российским, я не исключаю, что там начнется подпольная террористическая деятельность. Я не верю в то, что нас будут спасать Америка, Европа или Англия, — они, напротив, сделают все, чтобы мы между собой воевали. Просто я не понимаю Путина… Почему он такой баран? Почему вместо того, чтобы укреплять отношения с Украиной, он пытается поставить нас на роль меньшего брата? Он считает, что, унизив украинский народ, он может стать великим самодержцем… Слухаю, товариш главнокомандуючий, — поднимает он тонко завибрировавшую телефонную трубку. Из нее отчетливо слышен голос. Офицер показывает мне руками — закрыть уши. Я закрываю уши.

— Я наблюдала за бойцами сотни, — говорю я, когда он кладет трубку на стол. — Они недисциплинированны, и они не перестали вас ненавидеть. Вы думаете, что сумеете воспитать из них настоящих солдат?

— Я сам, когда пришел двадцать лет назад в армию, был нахрапистым и… — начинает Андрей.

— Вы не приходили в армию с Майдана, — останавливаю я его. — А бойцы сотни считают, что они свергли режим.

— Я сделаю все, чтобы они стали хорошими солдатами, — говорит офицер и придвигается ко мне. Ставит локти на стол и не мигая смотрит мне в глаза. — Я уже показывал им, как вас надо убивать. Я уже сказал им: «Ребята, так воевать нельзя. Москали вас всех передушат». У нас будет много героев, но не посмертных. И я благодарен Советскому Союзу, что он научил меня военному делу. Я был хорошим советским офицером. А опыт в Афганистане показывает: это они с Майдана герои, но в условиях реальной войны это беспомощные дети. Они сразу будут липнуть к командиру, который будет четко и уверенно отдавать им команды.

— О чем вы говорите? Вы же видели этих людей, три месяца отстоявших на Майдане. Они изможденные и истощенные, — не сдаюсь я.

— Они только что прошли медкомиссию! — говорит Андрей.

— А Матросов был сильным?.. Послушайте меня… Я родом из тех мест, где до пятьдесят шестого воевали. Мой дедушка отсидел восемь лет, — офицер берет со стола ручку, рисует в открытом блокноте восьмерку, обводит ее много раз и дырявит. — А другой дедушка дошел до Берлина. А я всю жизнь думаю: кто из них был прав?

— А все были правы, — говорит Андрей, — и тот и другой. Время было такое…

— Сердце офицера какое? — спрашиваю я.

— Твердое, — отвечает офицер.

— У нас был Беслан, — говорю я, — у нас была масса других терактов. Террор — это черное зло. Объясните мне, как вы, бывший советский офицер, можете сейчас сидеть вот так, смотреть мне в глаза и оправдывать терроризм?

Офицер моргает, опуская на глаза светлые ресницы. Когда он их открывает, они из серых становятся синими.

— А что мне делать, скажите вы мне? Я вас не должен убивать, потому что вы — что?

— Люди.

— А мы?

— И вы.

— Ну так скажите своему Путину, пусть выстраивает с нами дружеские отношения. А иначе мы будем отравлять вам колодцы. Мы насыплем вам какую-нибудь гадость в водопровод. Мы будем истреблять вас в сортирах. Я буду делать это. Я буду хладнокровно вас убивать. Я буду посылать бойцов, я сам не пойду. Вы же нечестно себя ведете. Когда вы говорите, что отдали нам Крым, вы же умалчиваете, что взамен получили Белгородскую область.

— Я поняла, зачем вы меня позвали. Вы хотите через меня донести это послание до России. Так ведь? — спрашиваю я.

— Так, вы догадались. Да, я хочу, чтобы вы нас боялись.

— Но проблема в том, что вы не внушаете страха. Я знаю, что ничего этого вы делать не будете, — говорю я, вставая.

— Сядьте!.. Посидите еще. Давайте поговорим. Хм… Большинство офицеров помешаны на своей службе. В девяносто втором я вернулся на Украину. Я не хотел уезжать, я правда был хорошим офицером. Меня трижды посылали на получение досрочного звания, и трижды мне отказывали. Знаете почему? — он щелкает колпачком ручки. — Потому что я украинец.

— Это сильно отразилось на вашем сердце?

— Конечно же… А потом мне посоветовали: ты поставь две бутылки коньяка, а мы напишем, что ты русский, и через две недели у тебя уже будет звание. А знаете, сколько стоили две бутылки коньяка? Двадцать рублей. А знаете, какая у меня была зарплата? Пятьсот рублей.

— Вы согласились, чтобы написали: вы русский?

— Не-е-ет… Меня спросили: «Чего ты хочешь?» Я ответил: «Я хочу домой. Туда, где мне будут присваивать звания». Я вернулся. Моя зарплата была двадцать семь долларов. Наступило лето, а у жены вообще не было летней одежды. Мы пошли на рынок, она выбрала себе шелковую блузку, и мне тоже она понравилась. Я отдал всю… всю свою зарплату, — он снимает локти со стола и отодвигается от меня, прикрыв глаза. — Она шла сначала молча, потом как заревет. «Ты чего?» — «А как мы жить будем?» …Мне сейчас звонят мои… русские офицеры: «Ну, что вы там собираетесь делать?» — «Да мочить вас собираемся!» Смеются: «Ну, ты, брат, даешь!»
*****