1916

Немецкий солдат выделывает шкуры крыс для изготовления заплат на форму.

Пасха на войне, 1916 год

Воспоминания офицера Р.М.
У Колодца

Наш отряд занимал большой луг. Были вырыты глубокие окопы, где мы и жили. Против нас стояла венгерская пехота, тоже окопавшаяся. Мы наблюдали друг за другом, но в дело не вступали. На этом участке фронта царило полное затишье.

Галицийская весна давно вступила в свои права, покрыла землю сочной травой. Солнце жгло, в полдень стояла духота. Людей мучила жажда, воды нигде не было.

Посредине луга, между нами и венгерцами, чернел низкий колодезный сруб, а над ним — багор, одинокий, покинутый. Вероятно, раньше здесь находилась ферма, но артиллерия, свирепствовавшая в течение многих дней, сделала свое дело; уцелел только колодец и багор.

Занялся день.

— Братцы, да ведь сегодня–Пасха. Христос Воскресе! — раздался чей–то хриплый голос.

— Воистину воскрес! — вяло раздалось в ответ.

Удивительное дело: с каким нетерпением ожидался Светлый Праздник, как внимательно считали недели, дни, и вдруг… равнодушие. Вот они — лишения–то! Чего с людьми не сделают.

Кой у кого просветлели лица. Заглушенно послышались пасхальные приветствия. Где–то христосовались.

— Хорош праздничек! — иронизировал кто–то.

— Кабы водицы, то ничего бы…

Солнце поднималось все выше, становилось душно.

Вдруг в окопах народ поредел. Я высунул голову. Вижу, двое моих солдат направляются к колодцу, за ними еще человек десять, Хотел было крикнуть, да почему–то не сделал этого. Я полез к своему месту за биноклем. Смотрю — вся моя рота и другие мирно стоят у колодца, по очереди прикладываются к ведру и, напиваясь, отходят и дают место товарищам.

Никто не отдавал солдатам приказания, никто не разрешал. Как так? Мысленно ругаюсь, мысленно угрожаю, но через момент оправдываю их — жажда!

Гляжу в бинокль: венгерцы лежат, ружья у них на прицел, не сводят глаз с колодца, но не стреляют. Ждут, видно, что будет дальше.

Время тянется мучительно долго, минута кажется часом. Ну, на душе полегчало: люди мои идут обратно. Но не спешат, точно за спиной свои же. А что, если неприятель вдруг откроет огонь? Но нет — тихо.

Наконец–то! Молитвенно поднимаю глаза к небу, уста невольно шепчут благодарственные слова: все кончилось благополучно. Люди на своих местах, никто не пострадал, ничто не изменилось.

Один только солдатик еще на лугу. Что–то держит бережно в одной руке, а другой машет перед неприятельскими окопами.

Прислушиваюсь, и до ушей явственно долетает:

— Ну, честной враг, теперь твоя очередь! Выходи, напейся! Христос Воскресе!

Там поняли. Один за другим выпрыгивают из окопов венгерцы и направляются к колодцу. Противника, видно, тоже донимает жажда. У колодца повторяется та же картина, только действующие лица иные: вместо грязных хаки, пестрые венгерские куртки.

Проходит полчаса. Напились и враги. Почему–то решаю пробрать своих людей. Отнимаю бинокль от глаз — предо мною солдатик, тот самый, что задержался на лугу дольше всех.

— Ваше благородие, с великим праздничком! Христос Воскресе! Извольте испить…

У меня перед носом фляга, полная воды. Забыв все, хватаю флягу, опорожняю ее. Хочется ее самое проглотить. Но тут же бросаю ее в сторону и обнимаю солдатика:

— Воистину воскрес!

Сзади раздался сигнал о наступлении. Зашевелилось все в окопах у нас — «там» тоже. Началась перестрелка, затявкал, как злая собака, пулемет, за ним другой, третий…

Пошли в атаку, завязался бой…

Через час вокруг колодца, где так мирно утоляли свою жажду противники, валялись убитые, стонали раненые.

По–прежнему чернел колодезный сруб и возвышался багор, молчаливый свидетель столь быстро сменившихся картин боевой жизни…

(«Задушевное слово». № 24. Журнал для старшего возраста. Пасхальный номер. 10 апреля 1916 года)