Во сне была женщина. Они где-то повстречались и теперь шли по мосту через маленькое озеро в центре городка. Ветер ерошил поверхность озера, раздувая небольшие волны с белыми гребешками.
— Там, внизу, — сказала женщина.
На ней была леопардовая юбка, которая хлопала и развевалась на ветру, обнажая сочную и гладкую плоть между чулками и юбкой, и он, там, во сне, на мосту, перед лицом Господа и перед всем миром, опустился на колени и погрузился лицом в ее промежность, упиваясь пьянящим, диким женским ароматом.
Он поднял голову и посмотрел наверх: он по-прежнему не мог разглядеть ее лица. Он отыскал губами ее губы и стал упиваться их нежностью, положил ладони ей на грудь, а потом заскользил по гладкой атласной коже, пробираясь внутрь, запуская руку в чудесную расщелину, которая разгорячилась, увлажнилась и раскрылась ему навстречу, как цветок.
Женщина исступленно заурчала, протянула руку вниз и сжала его напрягшийся член. Он отшвырнул простыни, перекатился на нее и раздвинул ей бедра, а она направила его рукой к себе, а потом одним толчком, одним волшебным движением…
И вот он уже целует ее взасос в своей бывшей тюремной камере. Она крепко обвила его руками, обхватила ногами его ноги, чтобы он не смог выйти из нее, даже если бы захотел.
Он никогда не целовал губ нежнее, чем эти. Он даже не мог себе представить, что на свете могут быть такие нежные губы. Вот только язык, скользивший по его языку, был шершавым, как наждачная бумага.
— Кто ты? — спросил он.
Она не ответила, только толкнула его на спину, оседлала одним гибким движением и поехала на нем верхом. И даже не поехала, а стала наплывать на него нежно-шелковым прибоем, с каждым заходом бьющим все мощнее и мощнее; ритмичные толчки и удары, будто ветровые волны, разбивавшиеся о берег озера, сотрясали его разум и тело. Острыми как иглы ногтями она полосовала ему бока, но он испытывал не боль, а удовольствие, какая-то алхимическая реакция превращала всё в мгновения наивысшего наслаждения.
— Кто ты? — снова спросил он, с трудом произнося слова.
Она посмотрела на него глазами цвета темного янтаря, потом приблизилась губами к его губам и страстно поцеловала его, поцеловала так всеобъемлюще и так глубоко, что там, на мосту над озером, в тюремной камере, в постели похоронной конторы Каира, он едва не кончил. Он оседлал наслаждение, точно воздушный змей, оседлавший ураган. Лишь бы не достичь предела, лишь бы не взорваться, лишь бы это никогда не кончалось. Он совладал с собой. Нужно ее предупредить.
— Она тебя убьет. Моя жена.
— Только не меня, — отозвалась она.
Он хотел узнать, как ее зовут, но спросить в третий раз так и не решился. Она прижалась грудью к его груди, так что он почувствовал ее затвердевшие соски. Она каким-то образом сжимала его, сжимала его там, внизу, глубоко внутри себя, и на этот раз он не смог оседлать волну наслаждения и взобраться на гребень, на этот раз волна сама подхватила его, закрутила и откинула прочь, и он, изгибаясь, проталкивался в нее, входя настолько глубоко, насколько вообще хватало воображения, будто они были половинками единого существа, которое наслаждалось, упивалось, обладало, желало…
— Кончай, — зарычала она гортанным кошачьим голосом. — Спускай в меня. Кончай.
И он кончил, содрогаясь и растворяясь всем телом в наслаждении, и сознание его плыло. Потом он медленно, понемногу начал приходить в себя.
Наконец в какой-то момент он вздохнул и почувствовал, как глоток свежего воздуха разливается по легким, и понял, что очень долго задерживал дыхание. Года три по меньшей мере. А может и больше.
— Там, внизу, — сказала женщина.
На ней была леопардовая юбка, которая хлопала и развевалась на ветру, обнажая сочную и гладкую плоть между чулками и юбкой, и он, там, во сне, на мосту, перед лицом Господа и перед всем миром, опустился на колени и погрузился лицом в ее промежность, упиваясь пьянящим, диким женским ароматом.
Он поднял голову и посмотрел наверх: он по-прежнему не мог разглядеть ее лица. Он отыскал губами ее губы и стал упиваться их нежностью, положил ладони ей на грудь, а потом заскользил по гладкой атласной коже, пробираясь внутрь, запуская руку в чудесную расщелину, которая разгорячилась, увлажнилась и раскрылась ему навстречу, как цветок.
Женщина исступленно заурчала, протянула руку вниз и сжала его напрягшийся член. Он отшвырнул простыни, перекатился на нее и раздвинул ей бедра, а она направила его рукой к себе, а потом одним толчком, одним волшебным движением…
И вот он уже целует ее взасос в своей бывшей тюремной камере. Она крепко обвила его руками, обхватила ногами его ноги, чтобы он не смог выйти из нее, даже если бы захотел.
Он никогда не целовал губ нежнее, чем эти. Он даже не мог себе представить, что на свете могут быть такие нежные губы. Вот только язык, скользивший по его языку, был шершавым, как наждачная бумага.
— Кто ты? — спросил он.
Она не ответила, только толкнула его на спину, оседлала одним гибким движением и поехала на нем верхом. И даже не поехала, а стала наплывать на него нежно-шелковым прибоем, с каждым заходом бьющим все мощнее и мощнее; ритмичные толчки и удары, будто ветровые волны, разбивавшиеся о берег озера, сотрясали его разум и тело. Острыми как иглы ногтями она полосовала ему бока, но он испытывал не боль, а удовольствие, какая-то алхимическая реакция превращала всё в мгновения наивысшего наслаждения.
— Кто ты? — снова спросил он, с трудом произнося слова.
Она посмотрела на него глазами цвета темного янтаря, потом приблизилась губами к его губам и страстно поцеловала его, поцеловала так всеобъемлюще и так глубоко, что там, на мосту над озером, в тюремной камере, в постели похоронной конторы Каира, он едва не кончил. Он оседлал наслаждение, точно воздушный змей, оседлавший ураган. Лишь бы не достичь предела, лишь бы не взорваться, лишь бы это никогда не кончалось. Он совладал с собой. Нужно ее предупредить.
— Она тебя убьет. Моя жена.
— Только не меня, — отозвалась она.
Он хотел узнать, как ее зовут, но спросить в третий раз так и не решился. Она прижалась грудью к его груди, так что он почувствовал ее затвердевшие соски. Она каким-то образом сжимала его, сжимала его там, внизу, глубоко внутри себя, и на этот раз он не смог оседлать волну наслаждения и взобраться на гребень, на этот раз волна сама подхватила его, закрутила и откинула прочь, и он, изгибаясь, проталкивался в нее, входя настолько глубоко, насколько вообще хватало воображения, будто они были половинками единого существа, которое наслаждалось, упивалось, обладало, желало…
— Кончай, — зарычала она гортанным кошачьим голосом. — Спускай в меня. Кончай.
И он кончил, содрогаясь и растворяясь всем телом в наслаждении, и сознание его плыло. Потом он медленно, понемногу начал приходить в себя.
Наконец в какой-то момент он вздохнул и почувствовал, как глоток свежего воздуха разливается по легким, и понял, что очень долго задерживал дыхание. Года три по меньшей мере. А может и больше.
Еще на тему
