-Скажи вот, Епифрон, может ли человек жрать говно?
-Я не думаю.
-Свиньи же жрут экскременты свои?
-Несомненно.
-Их сердце человеку пересаживают?
-Почему бы и нет?
-Значит свиньи тождественны людям.
-Выходит, что так.
-Получается, что человек может жрать говно своё.
-А должен ли, Поехавид, человек, занимающийся военным делом, гордиться тем, что жрёт свои испражнения?
-Нет. Нееет.
-И ведь было такое, что во времена своей службы ты гомею в сандаль испражнился? Было такое, что после этого он заставил тебя отведать на вкус плоды своих трудов?
-Ну да ладно тебе, ну чего ты...
-И фекалии, что на вкус, как ты сказал, земле подобны.
-Тут такое было настроение у меня...
-Значит ты, Поехавид, содомит, а не философ.
("Государство" Пахома, 777 г. до н.э.)
Еще на тему
— Этот табак получше вашей махорки. Я здесь, еврейчик, высшее начальство. Если я что сказал, все дрожит и прячется. У нас в армии не такая дисциплина, как у вас. Ваш царь — сволочь, а наш — голова! Я тебе сейчас кое-что покажу, чтобы ты знал, какая у нас дисциплина.
Он открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул:
— Ганс Лефлер!
— Hier! — послышался ответ, и в комнату вошел зобатый штириец с плаксивым лицом кретина. В этапном управлении он был на ролях прислуги.
— Ганс Лефлер,— приказал писарь,— достань мою трубку, возьми в зубы, как собаки носят, и бегай на четвереньках вокруг стола, пока я не скажу: "Halt!" При этом ты лай, но так, чтобы трубка изо рта не выпала, не то я прикажу тебя связать.
Зобатый штириец принялся ползать на четвереньках и лаять.
Старший писарь торжествующе посмотрел на Швейка:
— Ну, что я говорил? Видишь, еврейчик, какая у нас дисциплина? И писарь с удовлетворением посмотрел на бессловесную солдатскую тварь, попавшую сюда из далекого альпийского пастушьего шалаша.
— Halt! — наконец сказал он.— Теперь служи, апорт трубку! Хорошо, а теперь спой по-тирольски!
В помещении раздался рев: "Голарио, голарио..."
Когда представление окончилось, писарь вытащил из ящика четыре сигареты "Спорт" и великодушно подарил их Гансу, и тут Швейк на ломаном немецком языке принялся рассказывать, что в одном полку у одного офицера был такой же послушный денщик. Он делал все, что ни пожелает его господин. Когда его спросили, сможет ли он по приказу своего офицера сожрать ложку его кала, он ответил: "Если господин лейтенант прикажет — я сожру, только чтобы в нем не попался волос. Я страшно брезглив, и меня тут же стошнит".
Писарь засмеялся:
— У вас, евреев, очень остроумные анекдоты, но я готов побиться об заклад, что дисциплина в вашей армии не такая, как у нас. Ну, перейдем к главному. Я назначаю тебя старшим в эшелоне. К вечеру ты перепишешь мне фамилии всех остальных пленных. Будешь получать на них питание, разделишь их по десяти человек. Ты головой отвечаешь за каждого! Если кто сбежит, еврейчик, мы тебя расстреляем!