Р.М. Фрагменты вечности. Продолжение первой главы
Проехав Честерский собор, старик направился дальше на север. Уставшая кобыла плелась, с трудом переставляя ноги; с каждым шагом подкованное копыто разламывало тонкую поверхностную корку замерзшей дорожной грязи, утопая в густой гадкой жиже.В тот момент, когда впереди, в ночной темноте, начали проступать очертания северных городских ворот, Чарльз увидел еще одну, бледно освещенную уличным факелом трактирную вывеску. На прямоугольной деревянной табличке виднелась едва различимая фигурная надпись «Дэрристер». Небольшое, в три этажа, здание трактира из серого городского камня аккуратно пристроилось между двумя, спящими глубоким сном, жилыми домами. Слезая с лошади, а затем, привязывая ее к временной уличной стоянке, Чарльз чувствовал себя измотанным. Будь у него с собой деньги, он бы всерьез задумался над предложением Соловья о ночлеге.
Заведение выглядело значительно лучше предыдущих – воняло здесь не так сильно, а само помещение было в достаточной мере освещено настенными масляными горелками и большим каменным камином, расположенным в самом конце длинной, но уютной комнаты. Вдоль правой стены шла роскошная высокая стойка из темного дерева, местами покрытая причудливой резьбой. Чарльз был удивлен, увидев на месте мрачного неразговорчивого трактирщика слегка некрасивую темноволосую женщину, облаченную в туго обтягивающую кожаную жилетку с высоким воротом.
- Доброй вам ночи, миледи! – практически прокричал Чарльз, пытаясь добавить голосу бодрости.
- Разве я похожа на дворянку, милый? – ехидно улыбаясь, ответила женщина. – Местные завсегдатаи зовут меня Мона. Мона Гостеприимная. Мне будет приятно, если ты будешь звать меня также. В «Дэрристер» заходят лишь друзья, а я хочу, чтобы мы подружились.
Чарльз неотрывно смотрел в голубые глаза женщины. Ему вовсе не нравился ее веселый хищный взгляд.
«Наверное, Рональд так же смотрит на лошадей, когда ходит по конюшне, выбирая свою следующую жертву».
- Хорошо, Мона Гостеприимная. Вы не могли бы…
- Потише, милый, потише, – резко зашептала она. А затем громко продолжила: – Давай мы с тобой, ты и я, милый, сядем у моего прелестного камина в мои удобные кресла. Выпьем по пинте эля, побеседуем. Ты будешь рассказывать свою историю, а я буду жадно слушать твой голос и легкое потрескивание сгорающих дров. Не зря же местные завсегдатаи зовут меня Моной, Умеющей Слушать.
Чересчур разговорчивая женщина начала раздражать Чарльза.
- Благодарю, но я вынужден отказаться. У меня срочное дело, Мона…
Женщина обиженно надула губы.
- У меня тоже срочное дело, милый – три бочки лучшего эля во всем Честере, – Мона кивнула на неприметного мужчину, сидевшего поодаль за стойкой. – Вон, Джонни пьет уже третий день и все никак не может оторваться. Правда, Джонни?
Мужчина поднял глаза, посмотрел сначала на Мону, затем на Чарльза.
«Он вовсе не выглядит пьяным. Скорее он третий день сидит тут и смотрит на полный стакан».
Мужчина недовольно поморщился, пробурчал что-то невнятное и вернулся к созерцанию пинты эля. Чарльз был уверен, что отчетливо услышал, как Джонни произнес «Мона Болтливая Сука».
Женщина звонко расхохоталась.
- Джонни-шутник, в этом он весь! – она игриво подмигнула старику. – Всегда знает, что сказать, дабы рассмешить Мону Веселую. Так о чем ты, милый?
- Я ищу врача, Мона. – Женщина уже начала открывать рот, чтобы вылить очередной поток несуразной чуши про Мону Какую-то-там, но Чарльз повысил голос, не дав ей сказать ни слова. – Врач, Мона! Это срочно! Юная девочка больна, мне очень нужна помощь.
Веселый блеск голубых глаз моментально исчез, губы женщины вытянулись в тонкую напряженную полоску, крылья ноздрей возмущенно затрепетали.
«Похоже, тебе не нравится, когда перебивают».
- Девочка, милый? – тихо сказала она. – Я очень не люблю, когда маленькие, красивые девочки болеют, иначе бы меня не звали Моной Заботливой, – женщина резко подалась вперед и яростно зашептала, широко раскрыв глаза. – Но я, Мона, Считающая Деньги, знаю, что все в этом городе и в этой стране имеет свою цену. Информация тоже, и в особенности она ценна для тех, кто ее жаждет. И ты, милый, жаждешь знать, то, что знает Мона Всезнающая.
Женщина резко заткнулась, с вызовом уставившись на старика. Чарльз смотрел в ее напряженное лицо, чувствуя, как раздражение перерастает в отчаяние и злость, холодным, густым комом прорезая горло.
- У меня нет денег. Совсем, – с трудом вымолвил он.
- Нет денег, милый? – она удивленно подняла бровь. – Люди, у которых нет денег, не заходят в «Дэрристер», милый. Нет-нет-нет. Они шастают в восточной части Честера, рыская по мусорным ямам в поисках еды, и ты не похож на одного из них, – она с сомнением осмотрела Чарльза с ног до головы. – Совершенно не похож, милый.
Старик обреченно вздохнул.
- Доброй ночи, Мона.
Чарльз развернулся и направился к выходу из трактира. Он слышал, как женщина что-то кричит ему в след, но не разбирал слов, знал только, что через каждую пару фраз до него долетало «Мона».
Отвязывая лошадь от привязи минутой позже, Чарльз, оступившись, чуть не свалился лицом в уличную грязь.
«Если я упаду, то наверняка стану похож на бедняков, про которых говорила эта бешеная женщина. Не знаю, что делать дальше. Я могу сместиться западнее и поискать нужных мне людей там, но что, если я не преуспею? Через пару часов сил у меня совсем не останется. Не останется даже на то, чтобы вернуться в Гренсфорд. Быть может, стоит повернуть обратно сейчас…»
Старик не хотел возвращаться в поместье ни с чем. Он вновь сел на сонную лошадь и продолжил двигаться на север, решив доехать до городских ворот.
- Эй, мистер!
Чарльз похолодел. Если кто-то решил напасть на него, то это конец. Он обречен, как и его милая Элизабет. Ни у старика, ни у лошади не было и шанса скрыться от преследователей. Чарльз остановил кобылу и медленно повернулся в седле. На ступенях «Дэрристера», прямо под вывеской, стоял мужчина, левой рукой опираясь на трость. Тот самый, что сидел у черной, вычурной стойки. Джонни.
- Да?
Мужчина, хромая, направился к старику.
- Я знаю, где живет врач. И покажу вам.
Чарльз испытал прилив бодрости и облегчения, вперемешку с настороженностью и безотчетным страхом. Это могло быть ловушкой – старик видел, что незнакомец, сидя за барной стойкой, совершенно не притронулся к выпивке. Быть может, он ждал свою жертву… Быть может, его трость не просто трость, и за безобидным деревом скрывается холодная, острая сталь. Что если Джонни хочет отвести слабого старика в неприметный, тихий дворик, а там перерезать ему глотку, просто ради забавы.
«Разве у меня есть иные варианты? Либо ехать в Гренсфорд пораженным, ни с чем, и отправляться на поиски завтра, потеряв кучу времени, либо довериться незнакомцу из трактира Моны Сумасшедшей».
Неожиданно, страшная мысль, которая окончательно предрешила дальнейшие действия Чарльза, пришла ему на ум – вдруг Оливия передумает. Вдруг завтра, когда старик будет собираться в путь, она позовет его к себе и вновь скажет ему, что у дочери «обычная простуда», что она не хочет видеть в Гренсфорде никаких врачей, и не будет оплачивать ненужные визиты.
«Выбора у меня и правда нет. Этот незнакомец – мой последний шанс, пусть и рискованный. И я им воспользуюсь».
- Я буду вам премного благодарен, сэр… Джон? Джонатан?
- Генри. Генри Блэкстоун, – мужчина направил трость вдоль дороги на юг. – Нам туда. Стивен Шертон, врач, живет прямо напротив собора.
- Чарльз МакУэйд из Гренсфорда. Спасибо вам, Генри.
Мужчина кивнул и отправился в путь. Хромой мистер Блэкстоун не мог идти быстро, как и старый слуга на своей старой лошади.
- Забавно, Чарльз, но мы встретились исключительно благодаря Стивену. И не только потому, что вы ищете врача, – мужчина хлопнул себя по левой ноге. – Он спас мне ногу. Три года назад во время конной охоты моя лошадь угодила копытом в нору. Я был недостаточно расторопен, и не успел вытащить ступню из стремени перед падением. В итоге проклятая скотина своей тушей рухнула на мою бедную ногу, – Генри поморщился. – Доктора хотели ее отрезать. Все, кроме Стивена. Он каким-то чудом сохранил ее.
- Должно быть, он очень хороший врач.
- Да, и впрямь неплохой, – мужчина замолчал. – Правда теперь каждую осень и перед каждым дождем я не могу спать от боли. А перед осенним дождем я жалею, что ее не отрезали, – Генри горько посмотрел на Чарльза. – И я уверен, что завтра будет дождь.
- Именно поэтому вы сидели ночью в трактире Моны Гостеприимной? – Генри кивнул. – Почему она сказала, что вас зовут Джонни?
- Потому что эта женщина является одной из самых больших загадок этого города.
Старик устало пожал плечами:
- Она и вправду ведет себя крайне странно, но, на первый взгляд, не претендует на столь высокий титул.
- О-о-о-о, Чарльз, поверьте мне, я знаю, о чем говорю, – Генри поскользнулся на дорожной слякоти и едва удержал равновесие, скривившись от боли. – Проклятье! Нога меня доконает. Сбавьте скорость, мистер МакУэйд, прошу вас.
Старик повиновался.
- Вы не ответили на вопрос, мистер Блэкстоун. Почему Джонни?
- А вы и правда думаете, что ее зовут Мона? – Чарльз вопросительно посмотрел на Генри. – Поймите меня правильно, возможно, «Мона» – действительно ее имя, по крайней мере, одно из них.
Чарльз по-прежнему ничего не понимал, в то время как в глазах его собеседника начали появляться фанатичные огоньки.
- Я увлекаюсь психологией, мистер МакУэйд. Вам знаком этот термин? – Чарльз отрицательно покачал головой. По правде говоря, ему было плевать на «Джонни», «Мону» и загадочность странной женщины. Он невероятно устал и хотел спать, но, судя по тому, как оживился его попутчик, эта тема была для Генри действительно важной и чарующей. – В конце XVI века Рудольф Гоклениус ввел этот термин – психология – наука о душе. Он считал, и до сих пор никто не оспорил его точку зрения, что тело и душа едины и неразрывно связаны, – Генри активно жестикулировал свободной правой рукой. – На одного человека одно тело и одна душа, все, что происходит с телом, имеет влияние на душу, и наоборот. И мне кажется, – Блэкстоун победно посмотрел на старика, - что наша Мона является неопровержимым доказательством неверности суждений Гоклениуса.
- Я совершенно не понимаю, о чем вы, Генри. Каким образом?
- Терпение, Чарльз, я как раз подхожу к сути. Никто не знает, кто эта женщина, и откуда она. Но каждый день, за пару часов до полуночи Мона открывает двери «Дэрристера» и начинает свою трудовую ночь. Но она не всегда представляется Моной, у нее есть, по крайней мере, три имени. Два дня назад ее звали Розмари Ольстер. Если бы вы пришли тогда, вас ждал бы совершенно иной прием – Розмари обходительна, приветлива и доброжелательна. Уверен, спроси вы ее о враче, она назвала бы вам с десяток имен проживающих в этом городе докторов. И сама бы отвела вас к тому, кого бы вы выбрали.
- По правде сказать, верится с трудом.
- Да, могу вас понять, – Генри хохотнул. – Агрессивная, хамоватая Мона оставляет неизгладимое впечатление.
Мужчина умолк, задумавшись. Складывалось ощущение, будто Блэкстоун колеблется в нерешительности – рассказывать ли дальше загадочную историю не менее загадочной женщины.
- Изначально я думал, – тихо начал он, – что она гений перевоплощений. Настоящий мэтр актерского мастерства. Что все это забавная и крайне увлекательная для нее игра.
- Именно это пришло мне в голову, – признался Чарльз.
Блэкстоун отрешенно кивнул головой.
- Первый раз я посетил «Дэрристер» осенью позапрошлого года. Нога тогда болела невыносимо, и я хотел заглушить эту боль, выпив побольше спиртного. В тот день, двадцать второго сентября 1743-го, меня приветствовала Розмари Ольстер. Она была обворожительна, мистер МакУэйд. Практически всю ночь мы сидели в пустом помещении трактира напротив горящего камина, разговаривая обо всем и ни о чем, – мужчина крутанул головой. – Вы знаете, как это бывает. На следующий день на месте Розмари была Мона, – Блэкстоун помрачнел. – И… Она совершенно меня не узнала. Это было видно во всем, особенно в ее взгляде. Прощаясь с Розмари на рассвете, я видел, как она смотрит на меня, я видел сверкающую радость в ее глазах и слышал бархатную нежность в ее голосе, мистер МакУэйд. Взор Моны был хищным, а голос холодным. Человек не может так играть. Не может так лгать.
Генри уставился куда-то вдаль.
- С того момента я стал постоянным посетителем «Дэрристера». Местным завсегдатаем, как говорит Мона. Тогда и появился Джонни. У меня тоже несколько имен, как и у нее, – мужчина печально улыбнулся. – Для Розмари я Генри, для Моны – Джонни. Я старательно изучал эту женщину, пытался понять, что с ней происходит. Вам доводилось слышать миф о доппельгенгере? – Чарльз кивнул. – В какой-то момент я был готов поверить, что этот миф – реальность, что Розмари представляет собой ту самую душу, связанную с телом, о которой писал Гоклениус, а Мона – паразитическое зло, демон, захвативший частицу души Розмари, время от времени удерживающий вверх.
Мужчина остановился.
- Что-то случилось? – спросил Чарльз.
- Вы отличный слушатель, мистер МакУэйд. Да, случилось, мы пришли.
Чарльз посмотрел налево и увидел громоздкое здание Честерского собора, скрывающееся в тенях. История Блэкстоуна и правда его заинтересовала, старик совершенно забыл об усталости, и не заметил, как они прошли большую часть пути.
- Как вы определили, что Мона и Розмари – не игра или не доппель-как-его-там? Ваши личные ощущения нельзя назвать доказательством. Или же, вы рассматривали вариант того, что это женщина просто сумасшедшая?
- Да, мистер МакУэйд, рассматривал. И сомневался в своих суждениях каждый день, прыгая от одного варианта к другому. Так было до одиннадцатого ноября 1743-го, тогда появилась она – Марлен фон Ририх. Зайдя тем вечером в трактир, я не увидел ни дикого взгляда Моны, ни приветливого взора Розмари. Женщина, стоявшая тогда за стойкой, была точной копией предыдущих двух, но в тоже время, совершенно иной.
Генри сделал затяжную паузу. В тот момент, когда старик подумал, что его собеседник закончил, Блэкстоун еда слышно продолжил:
- Марлен фон Ририх немая, Чарльз. Когда я задал ей стандартный вопрос: «Как прошел ваш день?» – она закрыла рот ладонью. Сначала я не понял, что значит этот жест; я спросил: «Розмари?» – и в ответ увидел лишь глупую, извиняющуюся улыбку. «Мона?» – тот же результат. Затем я спросил: «Как ваше имя?» К моему удивлению, женщина проворно достала из-под прилавка целую кипу желтых бумаг, затем из маленького шкафчика позади нее она извлекла небольшой кусок графита, каким крестьяне обычно помечают своих овец. Обернув графит в один из бумажных листков, на другом она старательно вывела корявым детским почерком свое имя. Marlen von Ririch.
- Еще одно имя? Еще одна игра? – предположил Чарльз.
- Если бы. Марлен фон Ририх не только немая, мистер МакУэйд. Она еще и глухая. Просидев перед ней на протяжении нескольких часов, задавая всевозможные вопросы, и наблюдая, как она прилежно карябает ответы на бумажных листочках, я заметил, что ее взгляд был прикован к моим губам. Следующий вопрос, ради эксперимента, я начал задавать прямо: «Как вы…», а затем я прикрыл рот рукой и закончил: «… умудряетесь так искусно врать?» В ответ женщина туповато улыбнулась и закрыла уши ладонями, – Генри улыбнулся. – Я оказался прав. Марлен фон Ририх живет в абсолютной тишине, мистер МакУэйд. Я мог говорить ей все, что угодно, пряча свои губы от ее читающего взгляда. И я говорил. Я осыпал ее проклятиями, признавался в любви Розмари, предлагал несметные богатства и угрожал. Она не слышала меня, Чарльз, она действительно меня не слышала. Если вы снова скажете мне, что это всего лишь игра, я назову вас глупцом. Человек не может так играть. Кроме того, в отличие от Розмари и Моны, Марлен прекрасно понимает по-немецки.
- И каков же вывод, мистер Блэкстоун?
- Вывод? Гоклениус был неправ. Возможно, даже больше, чем я полагаю. Что если внутри каждого человеческого тела, скрывается не одна душа, а несколько? Добрая, злая и невинная, живущая в полном неведении и в полной тишине. А знаете, что самое страшное? – Генри задумчиво теребил ворот своего осеннего плаща. – Марлен я не видел уже больше года. И в последнее время, за полированной стойкой «Дэрристера» я все чаще нахожу знакомую вам Мону, – мужчина мрачно посмотрел на Чарльза. – Кажется, она побеждает.
Несколько долгих минут они стояли молча – старик, переваривая и пытаясь понять услышанное, и Генри, все глубже погружаясь в свои переживания и мысли. Блэкстоун резко махнул в сторону высокого каменного крыльца четырехэтажного дома.
- Вот. Стивену принадлежит третий и четвертый этажи. Как правило, он спит на третьем, если не работает допоздна, – мужчина запрокинул голову наверх. – На четвертом у него что-то вроде лаборатории-лазарета, – Генри прищурился. – Абсолютная темень, должно быть, он спит. Постучите в дверь третьего этажа, Стив вам обязательно откроет.
- Вы даже не представляете, насколько я вам благодарен, мистер Блэкстоун.
Генри небрежно отмахнулся.
- Я не мог остаться в стороне. К тому же, я неплохо выговорился. Здоровья вам и юной девочке, мистер МакУэйд.
Чарльз не без труда слез с лошади, подошел к Генри и пожал его крепкую ладонь, облаченную в тонкую кожаную перчатку.
-Спасибо, – отчеканил старик.
В ответ мужчина кивнул головой, освободился от рукопожатия, развернулся и заковылял в том направлении, откуда они только что пришли.
В первую очередь, Чарльз намеревался привязать лошадь. С двух сторон от крыльца росли два молодых, от силы трехлетних дуба. Старик выбрал правое деревцо и направился к нему, сжимая в замерзшей руке потертый повод.
- Мистер МакУэйд, – Чарльз повернулся. – Как зовут девочку?
- Элизабет Фронсберг.
- Как красиво. Истинно английское имя с истинно немецкой фамилией, – Мужчина ухмыльнулся. – Подавайте виски…
- С графином чистой холодной воды, – закончил за него Чарльз.
Генри отрывисто засмеялся, затем поднял руку в знак прощания и направился прочь.
«Странно. Я почти уверен, что он идет обратно в «Дэрристер». Но зачем? Там сейчас вовсе не та, кого бы он хотел увидеть, хоть и выглядит она в точности также. Мне кажется, он не был готов к знанию, которое обрел. Не удивлюсь, если он надеется, что в один прекрасный день за злобной маской Моны, обнаружится милая его взору Розмари. В его мечтах она наверняка слегка улыбается ему и признается, что все это было лишь затянувшейся игрой».
- Счастья вам, мистер Блэкстоун, – в ночной тишине произнес Чарльз и начал подниматься по ступенькам.
Все последующие события Чарльз запомнил смутно, сквозь плотный туман истощения. Когда он дошел до второго этажа, поднимаясь по ветхой деревянной лестнице, усталость вернулась, навалившись на него с двойной, а то и с тройной силой. Дойдя до нужной двери и звонко постучав по старому дереву, старик в ожидании облокотился на круто уходящие вверх тисовые перила. Он готовился к худшему – врача могло не оказаться дома.
«Тогда я просто лягу здесь и усну. Мне все равно».
Спустя пару минут, показавшихся старику целой вечностью, дверь со скрипом открылась. Высокий длинноволосый мужчина, с аккуратно подстриженной бородой, обрамляющей плотные губы, стоял на пороге, сонно всматриваясь в темноту поверх дрожащего пламени восковой свечи.
- Кто вы? – сонно спросил врач.
- Я из Гренсфорда. Мне нужна ваша помощь, – ответил Чарльз.
Стивен пустил незнакомца на порог, внимательно выслушал его просьбу, предложил старику добрую порцию виски, которую тот с благодарностью принял, и уложил его спать на мягких подушках, прямо на полу четвертого этажа.
Врач задал незнакомцу лишь один вопрос:
- Как вы меня нашли?
- Генри. Мистер Блэкстоун.
- Пятый час ночи, а Генри не спит… – Стивен угрюмо покачал головой. – Значит, завтра будет дождь.
Чарльз засыпал, обволакиваемый устоявшимися запахами медицины и спиртовых настоек. Засыпал с улыбкой на губах – у него получилось, он нашел врача и вместе с ним новую надежду для Элизабет.
* * * * *
Чарльз спал в темной лаборатории Стивена Шертона, и ему снился сон.
Он твердо стоял на прочном деревянном полу второго этажа Гренсфорда, сразу возле лестницы, полого уходящей влево и вверх, вправо и вниз. Он чувствовал, что должен заметить нечто важное, нечто способное придать ярких красок двум последним мрачным годам.
«Вот сейчас все изменится. Я чувствую, я знаю это. Господь обратил свой благословляющий взор на эту семью. Они снова будут счастливы и едины», – думал Чарльз. – «Но, Господи… Почему здесь так темно?»
Старик посмотрел направо, в длинный, заполненный густыми тенями коридор восточного крыла. На фоне высокого окна, расположенного в самом конце коридора, Чарльз увидел темную фигуру. Старик не испытывал страха, он знал кто это – Рональд Вильям Фронсберг. Уже не мальчик, но еще не муж, Рональд стоял, дрожа всем телом.
«Вам холодно, Господин? Что случилось?» – спросил Чарльз и вытянул правую руку в направлении юноши. Тогда и пришел страх. Дважды. Во-первых, старик не произнес ни слова, он не мог говорить. Во-вторых, в протянутой руке он сжимал клочок чистой, ярко-белой ткани. Чарльз хотел разжать кулак, но не сумел; тогда он поднес свою ношу к глазам, наперед зная, что он там увидит.
«Это та самая салфетка, я уверен. Но все иначе», – он увидел кровь Элизабет, но на ткани не было крупных пятен – лишь две маленькие точки, размером не больше гранатного семени. Капли крови маленькой девочки светились в темноте ярким алым светом.
И тут Чарльз услышал. Смех. Рональд Вильям Фронсберг смеялся, стоя посреди черного коридора. Старик видел, как юноша начал двигаться в его направлении, и этот неуместный, пугающий смех двигался вместе с ним, нарастая, словно горная лавина. Когда между ними оставалось не больше десяти шагов, хохот Рональда грохотал, как военные барабаны. На расстоянии пяти шагов юноша начал что-то говорить, с трудом выплевывая слова, перемежая их диким смехом.
- Она, – хохот. – Боже, ты бы видел, – и еще хохот, – его лицо.
Чарльз стоял, не в силах пошевелиться, скованный либо страхом, либо необъяснимой силой этого сна.
- Прощай, старик, – сквозь уже нечеловеческое ржание произнес Рональд.
Юноша прошел мимо, и наступила полная тишина. Почувствовав тяжесть в правой руке, старик опустил глаза – пятна крови на белой ткани росли, увеличивались в размере по мере того, как Чарльз на них смотрел. «Господи». Вот уже вся салфетка пропитана светящейся кровью Элизабет. Мгновением позже густые алые капли с гулким стуком начали падать на деревянный пол. «Господи». Источающая неестественный свет лужа крови ширилась, обступала Чарльза со всех сторон. Дойдя до стены, струйки крови устремились вертикально вверх. «Господи!»
В глубине восточного коридора, который увеличился в длине на десятки, а то и сотни метров, скрипнула дверь. А затем еще одна. Комната Элизабет и комната Джонатана, распложенные практически друг напротив друга, были открыты.
«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Тв…» Чарльз не успел закончить едва начатую молитву. Тишину темных, окутанных мраком помещений Гренсфорда, разрезал вой, полный боли и безумия. Вой, который наполнил глаза старика горячими слезами, холодными когтями ужаса впился ему в затылок; вой, от которого Чарльз, щедро освещенный алым сиянием, судорожно замотал головой в беспомощной попытке истошно заорать в ответ. Вой, который предвещал только смерть.
* * * * *
Чарльз резко проснулся. Он был покрыт липким, холодным потом, в глазах стояли слезы, а его сердце бешено колотилось. Сон медленно рассеивался, но он все еще мог слышать этот крик.
Дверь в комнату немного приоткрылась, в проеме возникло хмурое, обеспокоенное лицо врача. Убедившись, что ночной гость не спит, Стивен вошел в свою лабораторию.
- Вам приснился кошмар, – Утверждение, не вопрос. – Вы очень громко мычали во сне.
Врач задумчиво смотрел на Чарльза, поглаживая бороду указательным и большим пальцами.
- Никогда такого не встречал. Крики во сне, да. Люди орут, вскакивают с кровати, хватаются за сердце и поминают имя Господа, но истошное, обреченное мычание… – Он пожал плечами и хмыкнул. – Признаться, вы меня напугали.
- Приношу свои извинения, мистер Шертон. Который час? – Чарльз посмотрел в сторону окна, но увидел лишь плотно задернутые темно-синие занавески.
- Почти девять. Свой саквояж я уже собрал, осталось лишь оседлать лошадей, и можем ехать.
Глаза Чарльза округлились – он бросил лошадь у крыльца, совершенно про нее забыв.
- Я позаботился о вашей кобыле, – Стивен криво улыбнулся. – Вы уснули за секунду, готов поклясться. А еще говорят, что у стариков проблемы со сном.
- Прошлая ночь выдалась долгой, как для меня, так и для лошади. Благодарю вас за кров и за заботу.
- Я принимаю вашу благодарность. Но, – Стивен кисло поморщился, – кляча у вас еще та. Я не встречал в Честере более старой и жалкой лошади.
- Зато она незнакома с побоями, – Чарльз увидел непонимание на лице врача. – Это долгая история. Дайте мне десять минут, мистер Шертон, и я буду готов отправляться в путь.
Мужчина громко цокнул языком, неодобрительно покачав головой.
- Во-первых, для вас я Стивен, можно просто Стив. А во-вторых, сколько вы уже не ели? Готов поспорить, что часов двенадцать. Мой отец любил говорить, что хороший день начинается с хорошей еды, – врач вновь улыбнулся своей косой улыбкой, – а я всегда слушал отца.
После плотного завтрака они двинулись в путь. Дождь не заставил себя ждать, как и предвещала больная нога Генри Блэкстоуна. Кутаясь в большой охотничий плащ с капюшоном, заботливо предложенный Стивеном перед выездом, Чарльз уныло сидел в седле, смотря по сторонам и время от времени подставляя лицо под льющуюся с неба холодную воду.
А Шертон практически не замолкал. Он бодро и уверенно сидел на своем коне со странным и ничего не говорящем старику именем Цмин, размахивал руками, кричал сквозь дождь безразличные Чарльзу истории и мощно хохотал надо своими же шутками. На протяжении последующих семидесяти минут пути по слякотной дороге, разум старого слуги занимала лишь одна мысль: «Мы идем, Госпожа Элизабет. Мы уже совсем рядом».
Внезапно слух Чарльза выхватил знакомое слово из непрекращающегося монолога болтливого спутника.
- Вы назвали фамилию Фронсберг? – перекрикивая дождь, спросил старик.
- Что? – Стивен прервался на полуслове. – Да, Фронсберг.
- Но я не называл вам имя моих господ.
- Мы же едем в Гренсфорд, верно? – опять эта корявая улыбка. – А я знаю, кто живет в этом поместье. Более того, я семь лет жил на материке, странствуя из одного большого города в другой. И, скажу я вам, фамилию Фронсбергов там знают даже перелетные птицы.
Врач буйно засмеялся собственной нелепой шутке.
- Там, в бурлящих жизнью городах Священной Римской Империи, Франции, Испании и других королевств, эта древняя фамилия творит настоящие чудеса. Она способна открывать наглухо закрытые двери любых размеров и видов, и закрывать радушно распахнутые врата навсегда. Никто не знает, насколько велик этот род, или насколько он мал, но говорят, что на западе Майнца, в Вакернхайме, целая зала фамильного особняка Фронсбергов отведена под огромное и невероятно подробное фамильное древо, выложенное чистым золотом и драгоценными камнями на старинных каменных стенах.
Чарльз непонимающе смотрел на врача.
- Неужели вы никогда не слышали этих слухов? – с удивлением спросил Стивен.
- Никогда.
- Ох-хо-хо, мой друг. Отец любил говорить, – врач театрально поднял голову, подставив лицо дождю, – что только очень тупая лошадь, тягающая плуг, мечтает стать грациозным скакуном, – Он опустил голову, посмотрев на Чарльза. Глаза Стивена алчно блестели. – Но мог ли он себе представить, что его сын будет лечить Фронсбергов? Думаю, нет.
Еще на тему
