Реконструкция бродекса 11 в. из Лангейда
1: 1 эскиз широкого топора из Лангейда. Основа для дальнейшей цифровой реконструкции.
Взято из группы:
https: //vk.com/public_ecumene
1: 1 эскиз широкого топора из Лангейда. Основа для дальнейшей цифровой реконструкции.
Взято из группы:
https: //vk.com/public_ecumene
Далее за неимением горна решил греть кислородным резаком.
Дальше в процессе всей этой вакханалии с нагревом и смачным ударами молотком по пациенту, был допущен маленький косяк, я перегрел метал и случайно открыл режущий кислород. В итоге образовалась раковина.
Заткнуть я её решили сверкой, но поскольку сварщик из меня так себе это заняло какое-то время.Но где же, чёрт его подери, топливо?! Сколько его выбросило, а сколько осталось внутри? Что происходит шахте реактора, да и существует ли реактор вообще? Эти сверхважные вопросы волновали всех, так как без достоверных ответов на них нормально проводить ликвидацию невозможно. Теоретический ответ на второй вопрос подготовили уже к лету. Для этого произвели целый ряд различных анализов. По предварительным прикидкам, за пределы блока выбросило всего около 4%, причём из этих 4% некоторая заметная часть дальше станции не улетела. Внутри же осталось 96%. Позже эти расчёты были подтверждены экспериментально.
Поиск топлива в итоге отложили на более поздний срок, а пока были куда более насущные задачи. Предполагая, что на месте бывшего реактора сейчас нечто расплавленное и неохлаждаемое, учёные пришли к выводу, что если конструкции реакторного помещения в силу тех или иных причин разрушатся (не выдержат новой нагрузки или же проплавятся), то расплавленная масса упадёт в заполненные водой бассейны-барботёры, что приведёт к мощному взрыву и новому заражению местности. Кроме того, существовали опасения, что расплав может попасть вообще на фундаментную плиту, которая такой температуры могла не выдержать. В этом случае существовал риск попадания сверхрадиоактивной массы в грунтовые воды – это совсем нехорошо, ведь тогда всё это попадёт в реку Припять, а через неё – в Днепр. Работа с обеими проблемами началась в первой половине мая. И вот здесь между разными источниками начинаются разночтения в точных датах.
Просто так откачать воду из бассейнов-барботёров было нельзя, так как их задвижки опорожнения в последний раз открывались при монтаже. Была идея расстрелять бассейны, находившиеся на уровне земли, расстрелять из самоходки ИСУ-152, даже проверяли на недостроенном пятом энергоблоке, однако пробитие стен достигнуто не было, так что отказались и вернулись к мысли открыть задвижки опорожнения. По данным “Союза Чернобыль” выполнить эту задачу поручили трём сотрудникам ЧАЭС - начальнику смены станции Борису Баранову и старшим инженерам Алексею Ананенко и Валерию Беспалову. Их снабдили гидрокостюмами, освещением (ибо света в этих помещениях, конечно, не было), приборами для измерения уровня радиации под водой, а также резервной группой. Баранов вывел группу на место, а Ананенко и Беспалов открыли задвижки. Убедившись, что вода пошла, все трое вернулись обратно. Через пару дней начальник смены блока Игорь Казачков с помощью измерительных приборов убедился в том, что бассейны-барботёры пусты.
Однако вода ушла в служебные соединительные помещения 3-4 блоков, которые представляли собой по сути единое здание. Жидкость откачивали военные, пожарная рота. Их было 11 человек под руководством капитанов Акимова и Зборовского. Ночью они в течение 24 минут проложили полтора километра труб, установили насосную станцию и начали откачку воды. И сразу же проблема – трубу передавила какая-то гусеничная машина, выполнявшая той же ночью какие-то замеры. Разрыв необходимо было немедленно заткнуть, бойцы снимали ОЗК, ремни, чтобы пережать течи и не допустить разлива радиоактивной воды. При этом насосная станция, которую расположили в закрытом помещении со сверхвысокой радиацией, постоянно глохла, и необходимо было её заново запускать. Спустя сутки её заменили. Основную массу воды за эти сутки откачали, бойцы получили высокие дозы, однако опасность взрыва и увода образовавшихся газов на Киев была ликвидирована.
По одним данным (в частности по документальной повести Ю.Щербака “Чернобыль”), работа группы Акимова и Зборовского продолжалась в течение ночи с 6 на 7 мая, следовательно группа Баранова работала раньше. По другим (в частности, так говорит ресурс “СоюзЧернобыль”), группа Баранова выполнила свою миссию 15 мая, а значит сдвигается и дата работы группы Акимова и Зборовского. Однако если вспомнить, что к 10 мая завершились операции по тампонированию реактора, к 1 мая, как считается, горящий графит наконец потух, а также принимая во внимание нижеописанные факты, я склонен считать более реальной версию с ранним завершением истории с водой из бассейнов-барботёров, то есть к 7 мая.
Что же касается охлаждения реактора снизу, то сначала решили заморозить грунт под фундаментом, создать там сплошной ледогрунтный массив. Специалистами в этой области были киевские метростроевцы. Им и поставили задачу пробурить несколько горизонтальных скважин под блоком, дабы эту заморозку осуществить. Сказано-сделано. Хотя тут надо отметить, что опыта горизонтальной заморозки метростроевцы не имели.
Пятого-шестого мая в район аварии начали прибывать метростроевцы и их оборудование. Сначала нужен был котлован, дабы под защитой третьего блока, где уровни радиации были относительно низкими, начать бурение. И уже при выкапывании котлована начались проблемы. Наткнулись на плиты, оставшиеся со времён строительства блоков – они были опорой кранов. Кое-как их вытолкали бульдозером. Приступили к бурению – и опять плита. Бур сломан. Плиты эти на схемах отмечены не были, их после строительства загнали в грунт да и забыли. В дело пошёл второй станок. Он наткнулся на щебень под плитой и сломался. Приняли решение бурить на метр глубже. Здесь уже пошло лучше. Пробурили 108 метров, однако дальше бур пошёл тяжело. Работы остановили, так как грунт отличался, а значит, равномерной заморозки не выйдет. Что делать?
На помощь призвали шахтёров. Пришла мысль – сделать ещё одну железобетонную плиту под уже существующей. В чём особенность? В плите были предусмотрены туннели и трубы, через которые предполагалось подавать жидкий азот, дабы охлаждать реактор. Что ж, метростроевцы достаточно быстро свернулись, на месте до 15 числа остались лишь их руководители – старшие инженеры, маркшейдеры. Они должны были объяснить прибывающим с Донбасса, Кривбасса, Мосбасса шахтёрам, где, что и как бурить. Работу выполняли активно, однако к июлю реактор начал затухать и охлаждаться, а потому его охлаждение уже не требовалось. Уже готовые туннели и скважины начали заливать бетоном, так как новая фундаментная плита всё же требовалась. Условия в тех шахтах и котловане были адскими: жара, забирающая и так мизерное количество свежего воздуха, высокий общий радиационный фон с отдельными очагами с мощностью дозы в 400-800 Р/ч.
А пока велись эти работы, над шахтёрами уже ходили люди. Да. Внутри аварийного блока. И не просто ходили, а работали. Их задачей было выяснение температуры расплавившегося реактора, ведь без этой информации нельзя было начать работу по строительству укрытия блока, да и работа шахтёров была не то чтобы бессмысленной, но слепой. Для температурных экспериментов необходимо проделать отверстия в стене бассейна-барботёра, дабы туда могли попасть работники ИАЭ и Института физики АН УССР. Делали эти отверстия с помощью специальных резаков, прожигавших бетонную стену толщиной с рост невысокого человека (1.6 м). К концу мая отверстия были сделаны. Замеры назначили на 29 мая, к этому времени приготовили уже оборудование для проведения эксперимента. Основной задачей было протянуть от БЩУ-3 до бассейна-барботёра через коридоры с огромным загрязнением, сложную систему люков, проходов и лазов тяжёлый толстый кабель. Фактически, путь через два энергоблока. К тому моменту, как провод и датчики были доставлены на третий блок, сварщики завершали резку труб, находившихся в соседнем с бассейном помещением. Из этого помещения предполагалось через отверстие ставить штанги с датчиками таким образом, что они упирались в потолок бассейна-барботёра. В само помещение бассейна залезать было категорически нельзя, там слишком высокий фон из-за находившихся внутри радиоактивных материалов.
…когда мы начали разгружать кабель, оказалось, что катушку нельзя пронести через дозиметрические стойки коридора, идущего вдоль первого и второго блоков. Черт знает что. Возник легкий переполох, но потом был найден довольно изящный выход: решили кабель размотать на шесть-семь бухт, катушку выбросить, каждому человеку надеть на себя эту бухту - как альпинисту в связке - и тащить ее. Кабель толщиной миллиметров 25, страшно тяжелый.
И потащили мы его, как бурлаки на Волге. На каждого приходилось килограммов по 40. Процессия была - обхохочешься. Первым шел Виктор Гаврилюк. Он бывший десантник, физически сильный, тренированный, очень большой юморист и весельчак. Потом шел Алик Никонов, а я замыкал. Расстояние между нами было метров десять. Кабель волочился по полу. Ну а самый был смех, когда мы побежали по тому коридору, где высокий уровень. Это картина! Сначала решали, как бежать: в ногу или не в ногу. Потом Витя Гаврилюк говорит: "Пошли вы… туда-то и туда-то. Главное, чтобы никто не упал, а в ногу или не в ногу - не имеет значения". Пробежали мы там совсем немного… невозможно… Тяжело очень. Пришлось просто быстро идти.
На БЩУ-3 отрубили прямо топором кусок двери и втащили кабель.
Когда вниз тащили кабель, к барботёру, - это была дьявольски тяжелая работа. Проложить вверх-вниз по такой пересеченке 360 метров кабеля, нигде его не порвать, не перегнуть - это… Замучились мы страшно с этим кабелем. А тянули мы сразу не один, а три кабеля. И когда мы наконец подошли к помещению перед барботером, откуда вышли эти ребята-сварщики, замученные, страшно злые, и сказали: "Все. Мы свое дело сделали. Теперь вы…"
Валентин Шаховцев, замдиректора института физики АН УССР, цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль»
Температуру необходимо было узнать к 19:00 29 мая. Однако сначала надо было замерить температуру потолка бассейна-барботёра, а затем рассчитать реальную температуру по ту сторону потолка. Исходя из этих данных можно было понять, проплавит ли кориум (от английского слова core – ядро, здесь - расплавленная активная зона) бетон или нет. В 16:00 приступили к установке непосредственно датчиков. Достаточно быстро завершили установку, проверили, вернулись назад, запустили… И тут сработал общий закон Мёрфи: если что-то может пойти не так – обязательно пойдёт. Система-то заработала, да только температуру не давала – оказался неисправен цифровой вольтметр. Его быстро заменили и получили данные. Затем сотрудники ИАЭ во главе с академиком АН СССР Евгением Павловичем Велиховым, руководившим оперативной группой Курчатовского института, провели расчёты, пока приблизительные. Результаты обнадёживали – самого страшного произойти не должно, температура кориума слишком мала для проплавления бетона.
Само топливо ещё предстояло найти. В первые несколько недель думали, что основную массу выбросило в машзал. В пользу этого свидетельствовало, например, высочайшее его загрязнение. Однако это необходимо было проверить. В ИАЭ быстро изготовили специальные детекторы для «топографической» съёмки с вертолётов. Измерения быстро показали, что топлива там нет, а если и есть, то это мельчайшие частицы, то есть всё же не то, что искала Оперативная группа курчатовцев. Проводилсь и другие эксперименты, направленные, в том числе, на поиск топлива, например, эксперимент с опусканием с вертолёта термопары в развал реактора, о котором я уже рассказывал. Однако результаты этих экспериментов не удовлетворяли учёных. Что делать?
Внутрь блока пошли люди. Они искали и топливосодержащие материалы, и следы закидывавшихся с вертолётов мешков. И вот в какой-то момент, в июне исследователи в одном из помещений наткнулись на очень мощный источник излучения – свыше 3000 Р/ч (реальное число прибор показать не мог, это был предел его измерения, а стрелка ушла в зашкал). Возможно, это топливо? Пока понять это было нельзя – попасть в это помещение (оно имело индекс 217/2 и являлось коридором обслуживания) было пока невозможно.
Однако учёные не отчаивались и перешли к другим насущным задачам. Поход, в ходе которого обнаружили «светящее» помещение, был не первым и не последним. Постепенно на планах блока стали появляться отметки об уровнях загрязнения в различных помещениях. Одновременно с этим через каналы бывшей СУЗ предлагалось провести диагностику радиационного состояния блока. Эта диагностика помогла найти самое грязное место – подреакторное помещение 305/2, которое, как выяснится позже, после взрыва объединилось с шахтой реактора, так как нижняя биологическая защита взрывом была проломлена. Похоже, что основная масса топлива оказалась именно там.
Но требовалось контролировать и состояние шахты реактора. Для этого была начата программа «Буй». Символичное название, как, впрочем, и множество других, связанных с ЧАЭС. Суть состояла в том, чтобы вокруг развала реактора с вертолётов и кранов установить специальные буи в форме усечённого конуса, оснащённые различными детекторами. Эти комплексы датчиков предполагалось связать кабелями с помещениями, где установлена регистрирующая аппаратура. Изначально установка велась с вертолётов, которые ставили конус весом 300 кг в нужную точку в реакторном зале (одной из таких точек стала вставшая на бок верхняя биологическая защита – Схема «Е»), после чего протянуть кабель до помещения с ЭВМ. Перед ним на улице кабель отцеплялся от вертолёта и вручную заносился внутрь. Спустя какое-то время этим стали заниматься подъёмные краны, что позволило повысить точность установки. Всего в работу было включено 15 буёв со 160 различными детекторами. Эксплуатация большинства приборов длилась до сентября 1986 года, когда их кабели были отрезаны ради строительства Саркофага. Но один буй, стойкий радиационный солдатик за номером 11, проработал до ноября. Данные гласили, что в развале реактора активность и температура снижались монотонно, что прямо свидетельствовало о том, что цепной реакции нет, а значит, дальше всё будет значительно проще.
В сентябре 1986 года учёные наконец смогли проникнуть в то самое помещение 217/2. Увидели они там живописную картину. В коридоре застыла большая чёрная капля со стеклообразной поверхностью. Подойти к ней было невозможно, по оценкам МЭД на поверхности составляла 8000 Р/ч. Похожа эта капля была на свинец, а потому именно за него её сначала и приняли. Эта капля получила наименование «Слоновья нога» - больно похожа была. Поначалу взять пробы не удалось. Дело в том, что не хватало мощности дрели, для неё Слоновья нога оказалась слишком твёрдой. Что интересно – дрель была самоходной и управляемой по проводам. Её установили на… детскую игрушку, танчик. В книге «Работы Курчатовского института, по ликвидации последствий аварии», написанной уже известным нам академиком Евгением Велиховым, а также другим работником ИАЭ, доктором физико-математических наук, участником ликвидации аварии Александром Боровым, приведено описание совершенно дикой попытки взять пробу:
Следующая попытка была произведена одним из военных, с неодобрением наблюдавшим за робкими усилиями науки... Никто не успел опомниться, как смелый офицер подбежал к «Слоновьей ноге» и начал бить по ней топором. Результаты оказались минимальными, если не считать его немедленного откомандирования из Чернобыля.
Реально пробы смогли взять только в 1988 году, для этого пришлось пойти на нестандартные решения, но об этом позже.
Отличный комментарий!