О неизбежности поражения Запада
Сразу оговоримся, что ситуацию с "ядерной ничьей" мы в этом материале рассматривать не будем. Это такой же форс-мажор, как падение на Землю астероида, размером с половину Луны, не оставляющее человечеству шансов на выживание.
Будем исходить из того, что наши враги выберут жизнь, пусть и после проигранного конфликта, а не смерть, позволяющую утешиться гибелью врага.
В такой парадигме поражение Запада в нынешнем конфликте было заранее запрограммировано, даже если бы его политики и военные были гораздо талантливее и смогли одержать какое-то количество побед. Причина в том, что после разрушения СССР Запад настолько уверовал в свою вечность и неуязвимость, в "конец истории" по Фукуяме, что перенял у поверженного противника то, что и привело казавшийся неуязвимым Союз к гибели – идеологизированный догматизм.
Идеи классиков марксизма сами по себе были не плохи. Более того, Маркс и Энгельс даже в принципе правильно определили техническое условие, обеспечивающие возможность функционирования коммунистического общества. Таким условием было максимальное развитие техники и технологий на этапе капиталистического развития. В рамках технократического мышления атеистических классиков это действительно был единственный выход, ибо религиозное воспитание "нового человека" они отрицали, хоть идеи всеобщего равенства заложены практически в каждую из монотеистических религий.
Просто религиозные мыслители осознавали, что для того, чтобы труд был радостной потребностью, человек должен заниматься любимым делом. Но трудно рассчитывать на то, что свою работу полюбят ассенизаторы, рудокопы или рабочие, монотонно выполняющие одну и ту же операцию у конвейера. Поэтому религия учила человека необходимости принесения жертвы, необходимости смирения ради спасения души. Бессмертие души было залогом награды за смирение или наказания за порочную жизнь.
На том техническом уровне, на котором существовало человеческое общество вплоть до конца XX века, только смирение перед необходимостью жертвовать своими интересами могло обеспечить теоретическое существование общества всеобщего равенства. Но несмотря на идеологическую мощь религии, даже у неё не получилось убедить всё человечество отказаться от излишеств и согласиться с приматом жертвенности. В результате, социальные мыслители XVIII и XIX веков, включая марксистов, сменили вектор поиска решения на атеистический, выдвинув постулат о вреде религии и примате науки.
Обеспечить равенство теперь должны были технические достижения. Теоретически это было корректное описание прекрасного мира будущего. Если всю грязную, непрестижную работу можно поручить роботам – бездушным механизмам, то достигший совершенства человек будет заниматься только высшей формой труда – трудом мыслителя или творца художественных ценностей. Несмотря на то, что весь опыт человеческого существования свидетельствует, что к творческой работе способно не более 10% в любом обществе (остальные "образованные" люди де факто выполняют действия не требующие не только образования, но и особого интеллекта) теоретически можно допустить, что со временем эта пропорция изменится и большая часть человечества будет способна к продуктивному творческому труду.
Но изобретатели светлого будущего не хотели ждать, когда человечество достигнет соответствующих технических высот. Они желали увидеть победу своего учения ещё при жизни. Поэтому и стали революционерами, чтобы насилием подстегнуть слишком медленно текущий исторический процесс. Но насилием можно сделать из учёного ассенизатора, а вот обратный процесс невозможен.
Таким образом, отказавшись от религиозного ответа на вопрос как создать нового человека, способного к жизни в обществе всеобщего равенства, идеологи новой системы не нашли на него и научный ответ. Как захватить власть в стране они придумали и довели теорию искусственной революции до совершенства. Но дальше в свои права вступало несовершенство человеческой природы, которое невозможно преодолеть никакими расстрелами, тем более, что расстреливающие сами были далеки от совершенства.
Такая ситуация породила догматизм революционной среды. Свободная дискуссия, в рамках которой можно было ставить под сомнение любые тезисы, логично приводила к осознанию невозможности построения нового общества "уже сегодня", а теоретическую возможность его создания в перспективе было невозможно строго доказать или опровергнуть. Поэтому термин оппортунист стал едва ли не главным ругательством революционеров. Сомнение в догме действительно было страшнейшим преступлением, ибо обесценивало идею неизбежности и благодетельности революции.
Результат известен – в создававшихся революциями обществах догма убивала развитие общественных наук, после чего теория начинала всё серьёзнее отличаться от реальной жизни, пока не приходила в полное противоречие ей. В конечном итоге противоречие между теорией и практикой оказывалось настолько откровенным, что общество не выдерживало и государство взрывалось изнутри, если не успевало провести болезненные реформы по образцу китайских и привести производственные отношения и политическую систему в соответствие с уровнем развития производительных сил. КПК совершила тягчайшее преступление с точки зрения революционных догматиков – начала строить капитализм и двинулась по пути эволюции.
Так вот, уверовав в "конец истории" Запад также приступил к консервации своей общественной мысли. Ведь окончательная победа уже одержана, спор систем решён, зачем же дальнейшая дискуссия?
В считанные годы общественное сознание на Западе прошло путь от поддержки постоянной дискуссии по всем вопросам общественной жизни, к махровому догматизму, в рамках которого идея всеобщего равенства вылилась в практику толерантности к любым девиациям.
Если западные левые столетней давности считали, что посвятивший всю жизнь науке учёный, по своей ценности для общества ничем не превосходит чернорабочего, чья квалификация ограничена выполнением самых простых операций по переноске тяжестей и уборке строительного мусора, то современные левые на Западе решили, равными правами и равным уважением к свое индивидуальности должны пользоваться и великий мыслитель, и квалифицированный работник, и педофил, и людоед, и человекообразное чудовище каждый новый день встречающее в новом гендере.
Нежизнеспособность данной концепции компенсировалось традиционным запретом на критику догмы. Поскольку же она также вступила в противоречие с учением церкви, то ещё недавно традиционалистский, консервативный, христианский Запад внезапно обнаружил себя даже не атеистическим, но богоборческим. Если левые столетней давности хотели отменить религию, так как считали её устаревшей формой общественного сознания, то современные западные левые хотят видоизменить религию, требуя признать за отвергаемыми религиозными общинами девиантами не только право на членство в этих общинах, но и на руководство ими.
Если левые столетней давности пытались, захватив власть, стабилизировать общество в нужном им формате, то современные западные леваки запустили процесс уничтожения общества, как такового. В здоровом обществе всегда присутствует определённый процент девиантов, которых это общество отрицает. Более простые патриархальные общества таких убивают, современные, боле гуманные, общества просто их отвергают, вытесняя в маргинальную нишу и следя, чтобы они оттуда не выбирались.
Общество, построенное на толерантной догме ещё менее устойчиво, чем общество, опирающееся на догму революционную. В конце концов революционная идея создания нового человека была хоть и невыполнима технически, но хотя бы благородна по замыслу. Она предполагала возвышение всего человечества до его лучших образцов.
Догма же толерантности к девиации пытается опустить человечество до его худших образцов. Раз не удалось при помощи насилия всех сделать гениями, можно упростить задачу и попытаться всех сделать маргиналами.
Сделав ставку на маргинальное равенство, Запад стремительно деинтеллектуализировался. Это немедленно отразилось на всех сферах человеческой деятельности в соответствующих странах: на культуре, науке, военном деле, политике и дипломатии.
Деинтеллектуализированные девианты не в состоянии даже поддерживать созданный предками порядок, не то, что бороться за первенство в глобализированном мире. Их поражение предопределено потому, что, не имея возможности выйти за пределы догмы, они постоянно извращают реальность. Время, когда Запад лгал миру прошло. Сейчас он лжёт самому себе, с упорством, достойным лучшего применения, пытаясь составить слово счастье из четырёх букв.
