Истории

Итак, справа мы можем наблюдать памятник Туксу. В этом памятнике авторы воплотили все свои эротические^W фантазии. Пингвин с крыльями символизирует собой такое популярное в линуксоидных кругах понятие как "зоопарк дистрибутивов". Так же он дает базовые понятия о системе Gentoo, в которой что угодно можно прикрутить к чему угодно. Стена из которой вылетает пингвин, хоть и не кирпичная, но тем не менее символизирует.
...
А теперь, после моральной подготовки, наденьте ваши каски и возьмите в руки кирки. Нам предстоит спуститься на 300 метров вниз, чтобы насладиться памятником FreeBSD.
--spacel0rd (linux.org.ru)

Она говорит – ты бы лучше убрал телефон с балкона.
Она говорит – серьезно, глупо оставлять его вот так просто.
Она говорит – голубь может прилететь и украсть его, твой телефон, а он ведь стоил недешево.
Тут он смеется, и говорит – ну что за глупости, зачем голубю мой телефон?
Она отвечает – не глупости никак, голуби все крадут, мою сестру украли когда-то. Не смейся, пожалуйста, ты вот не знаешь, а у меня и вправду украли сестру.
Не знал, что у тебя была сестра, - отвечает он, закуривая – и в голове у него мысли, что она все-таки ненормальная, какая сестра?
Ее украли, пять лет назад, - она уже плачет, а ему неловко.
Ее украли, когда она вышла так посидеть на балкон, просто посидеть в кресле и покурить, глядя на улицу.
Вышла, а через полчаса ее там уже не было, - плачет она, - и никто с тех пор сестру не видел.
Он молчит, а потом обнимает ее, долго баюкает. А потом все-таки спрашивает – но отчего ты думаешь, что ее украли голуби?
Она вздыхает. И он идет на балкон, чтобы забрать телефон.
Только его там нет.

Это случилось 17 октября 1814 года, когда на заводе пивоваренной компании Brewery произошла авария и одна за другой взорвались несколько гигантских баррелей с пивом. Огромная пивная волна обрушилась на Лондон, смыла несколько домов и разрушила стену самого популярного пивного паба Tavistock Arms. Не обошлось и без жертв – 8 человек утонули и один молодой парень умер на следующий день от алкогольного отравления. Одной из 9 жертв наводнения стала официантка разрушенного паба, к которой не смогли пробиться спасатели в результате того, что толпы людей вывалили на улицы и начали хлебать пиво прямо с дороги.

Всего на улицы города вылилось 1 470 000 литров хмельного напитка.

Тут надысь boruch, мой далекий израильский друг, выразил возмущенное непонимание, как это мы тут, на его бывшей родине живем, ежели у нас совсем пиздец. Подумавши, решил я ответ из комментов к себе, слегка развернув и дополнив, вынести, ибо он, в целом, кратко и емко отражает мое отношение к вопросу:

«Да, у нас тут пиздец. Но это, видишь ли, такой как бы фоновый пиздец. Привычный, родной и даже местами любимый. Не разовый исполненный трагизма Пиздец, который Случается или Приходит, а перманентный, который всегда с нами. Такой пиздец не откуда не «приходит», он тут абориген, раньше нас поселился, всегда был и вовеки пребудет. Еще и пращуры наши не родились, а пиздец уже витал незримо средь родных берез. Так что не он к нам пришел, а мы к нему - с тех пор и живем вместе. Он к нам частенько по-соседски заходит в гости, то к одному, то сразу ко многим. И не выгонишь, он тут хозяин.

Мы им, между прочим, даже гордимся - мол, такого пиздеца, как у нас, ни у кого нету. Вот у вас там всего лишь жарко, песок и арабы, а у нас - сам пиздец. При здешнем климате жара и арабы не приживаются, а пиздец цветет и колосится. Пиздец – он зверек пушной, ему тут уютно. Если Великий Устюг родина Деда Мороза, то вся Россия – родина пиздеца. Да и сам Дед Мороз, если вдуматься, тот же пиздец, с бородой из ваты…

А потому у кого-то может быть демократия, диктатура, социализм, олигархия, а у нас один государственный строй на все времена. И строй этот - пиздец. У кого-то кризис, экономическая депрессия или сырьевая катастрофа – а у нас все он, родимый, пиздец. «Ну, что у нас в экономике? – Да пиздец!» У кого-то царь, король, император, президент, премьер - а у нас персонифицированный пиздец на троне. И как бы он на рожу не выглядел, и как бы не назывался – должность его и суть все те же – пиздец. «Ну как тебе новый президент? - Да пиздец!» У кого-то землетрясение, наводнение, ураган, тайфун, смерч – а у нас – опа – опять он! И мы его именуем уже чисто для статистики – чернобыльский пиздец, ну или там саяно-шушенский, - но внутри всегда знаем, что это все тот же родной пиздец заходил. «Ну, что у нас опять случилось? – Да пиздец!» Мы его всегда ждем и не удивляемся, и даже говорим удовлетворенно: «Ну, давно пора было. Я ж говорил, что он вот-вот придет!». У кого-то война, или оккупация, или нашествие – а у нас опять он, пиздец. И будь у него хоть истинно арийское белесое рыло, хоть монголо-татарское немытое мурло – но мы его узнаём сразу и безошибочно. «А, это ты, родной, опять пришел?» Ну, заходи, хуле. Какой ни есть, а свой, привычный.

Я вообще не понимаю, почему б нам не переименоваться из России и в Пиздец. Пиздец Советских Социалистических Республик например. Ну, или Пиздец Независимых Государств. Ну или просто Великий Пиздец От Моря До Моря - это кому пафосу не хватает.

И живем мы тут в Великом Пиздеце, и на великом могучем пиздецком языке обсуждаем свои скорбные пиздецкие дела. И на каждый вопрос: "Ну, как жизнь?", заданный произвольно выбранному сопиздецнику, гарантированно получишь ответ: "Да пиздец!"»
http://semiurg.ru/2009/09/20/pro-pizdec-otvet-dalekomu-drugu/

Такого нового года у, практически бывшего, студента Сереги еще не было. В, затянутое байковым одеялом, окно дул пронизывающий до костей московский январский ветер. Серега поежился, кутаясь в спальник. Приятель, что снабдил его спальником, рассказал о выселенной хрущевке в районе Академической, в которой еще не отключили свет и воду. Ребята из общежития дали ему бутылку водки, два куска торта и три мандарина

Причиной всему, как это часто бывает, была роковая женщина по имени Лена. Однажды, невинно взмахнув огромными ресницами, она сказала, что ей нужно разобраться со своими чувствами и упорхнула из Серегиной жизни. Он расстроился и запил. В результате - три несданных зачета, выселение из общежития за драку и перспектива казарм весеннего набора.

Мандариновый запах было единственным, что напоминало студенту про новогоднюю ночь. Серега пил водку маленьким глотками, закусывал куском торта «Пражский» и нюхал мандариновую корку, пытаясь вызвать в памяти образ Деда Мороза. Ничего, кроме недавно увиденного пьяного толстого мужика в костюме американского Санта Клауса в затуманенную алкоголем голову не лезло. Сереге стало до слез жалко себя. Обида на несправедливость жизни переполняла его, и он даже немного всплакнул.

Потом он, ежась от холода, пошел на кухню. Из-за промерзших зимой труб вода из крана не текла, а капала. Серега подставил кружку под открытый кран и поплелся обратно в комнату. Откусил кусок торта, запил его хорошим глотком водки. И, как-то незаметно, под мерное "кап-кап" крана, уснул, прислонившись к стенке и закутавшись в теплый спальник. Он спал и не слышал, как освободившаяся ото льда труба, с шипением, стала выбрасывать белые брызги воды. Как, перелившись через край, вода побежала по неровному полу к окну. Как, просочившись через еле заметную щель в стене, она стала стекать тонкой струйкой со второго этажа, мгновенно замерзая на январском морозе. Он не слышал, как кусок стены выпал наружу, и окно, покосившись, упало внутрь залитой льдом кухни.

Серегу разбудили холод и сирены МЧС. Бывший студент увидел оранжевые отблески на стенах, и, не ожидая ничего хорошего, побросал все вещи в рюкзак, забежал на кухню, и широко раскрыл рот от вида ужасного черного провала, зияющего вместо стены. Хотел взять эмалированную кружку из раковины, но она прочно вмерзла в лед. Взяв отломанный кусок подоконника, он хотел было ударить им по кружке, но пальцами почувствовал металл. Перевернув кусок бетона, он увидел круглую коробку из под леденцов, крест на крест приклеенную к подоконнику. Он оторвал ветхую изоленту, сунул коробку в карман и сбежал по ступенькам вниз.

Через семь дней он сидел в кабинете у декана в ожидании разрешения переэкзаменовки. Почему-то ему казалось, что все удастся, как удалось уладить недоразумение с общежитием. В руках он вертел жестяную коробочку. В ней было три вещи. Зеленый пластмассовый солдатик. Письмо на бланке 1-ой Градской больницы: "Сынуля, все пройдет. Я буду любить тебя всегда. Твоя мама". И письмо, написанное неуверенным детским почерком на разлинованном тетрадном листе: "Дорогой Дед Мороз. Пожалуйста, умри мою маму обратно. Ей наверно хорошо на небесах, но я ее очень люблю и очень по ней скучаю. Миша".

Когда, дрожа от холода, Серега прочитал это в первый раз, сидя на скамейке, рядом с Академической, у него мгновенно вылетел из головы весь хмель, и пришло осознание того, насколько мелки его проблемы. Он понял, что надо делать. Перестать жалеть себя. Проблемы решаемы. Все. Кроме безвозвратных.

Имя Жанна лежало в его сознании в окружении драже морские камушки, фенечек и фигурок дельфинов из Киндер-сюрприза. Оно пахло ванилью и пряной сладостью глазури, которую отделили от арахиса. Оно звучало в ушах тихим: Папье, маше, я буду в одиннадцать! и песнью стареньких Omega The Girl With The Pearl's Hair. Оно блестело на окнах кругляшками шершавой фольги, старыми снежинками из цветной бумаги и мазками клея. Жанна проникла в его жизнь вместе со всем самым мягким и тёплым.
Этого ли он хотел?
Прошлой осенью Жанна нашла его, утверждая, что искала всю жизнь. Сначала ей приглянулся одинокий сутулый юноша с живописно унылой мордой. Он сидел на бордюре, отделявшим тротуар от пристани, а рядом пристроились четыре кошки. По спине хлестнула вспышка и щелчок. Он обернулся резко. Поодаль, у самого края дороги стояла девушка в красном пальто, а за её спиной медленно плыл поток цветных машин и жёлтых автобусов. Равняясь с ней, они окрашивались пастелью и вбирали блики скудного солнца.
— Извини! – выпалила она. – Просто ты так здорово смотрелся с этими кошками. Это твои? Ничего, что я тебя сфотографировала? Я могу стереть, если ты против.
— Да какая разница, там всё равно лица не видно. Покажи.

Как только девушка подошла, кошки покинули его.
— Меня зовут Жанна. Я собираю на зеркалку всё, что мне нравится. Когда животные любят людей, это здорово.
— Ничего подобного.
Нет, правда! Меня ни кошки, ни собаки, ни хомячки не любят. Наверное, я очень злая. Они это чувствуют.

Он не привык жалеть никого, а уж тем более незнакомых, а тут расчувствовался.
— Да перестань, ты милая.
— Правда? Хочешь конфет? Правда, они растаяли немного…
— Ничего.

Морские камушки оставляли на ладонях и кончиках пальцев цветные пятна. Они болтали обо всём, что приходило в голову, сидя на бордюре и глядя на море. Темы для разговора менялись в голове Жанны как узоры калейдоскопа. В ней всё было необычно. И он, чтобы соответствовать, назвался не своим именем, а его вариацией – Пит. Он старался выудить из своей скудной жизни хоть что-то необычное, чтобы удивить его. Возможно ли это было рядом с Ангелом Всякого бреда?
Отношения развивались неспешно. Молодые люди не хотели тратить время на поцелуи, им не хватало слов и воздуха, чтобы наговориться друг с другом. Пит посчитал потом, их ночные разговоры в аське весили больше Тихого Дона.
Казалось бы, что тут может тяготить, когда ты нашёл родную душу? Но Пит и из этого события умудрился выудить опарыша. После знакомства с Жанной к нему перестали подходить кошки. Не то, чтобы это его беспокоило, раньше наоборот раздражало же. Он просто не мог понять, что изменилось. Чтобы выяснить, он сидел один на парапете, держа ноги над водой, чтобы волны не намочили джинсы и кроссовки и наклонял голову в бок. Говорят, что когда кошки смотрят так вдаль, то видят параллельные миры. Но Пит наблюдал только закаты.
Всё было слишком хорошо. У знакомых и друзей девушки изменяли, или были непроходимо тупыми, или не любили их, или всё вместе, а к Жанне было просто не придраться. Даже родители, которых она смешно называла папье и маше хорошо относились к Питу. Он мучительно ждал подлости. Он понимал, что чем больше времени пройдёт, тем страшнее будет удар. И решил не дожидаться его.
Ангелы для ангелов, а простым смертным лучше быть с кошками. И необычной Жанне лучше было бы с простым и любящим парнем, чем с ублюдком, у которого голова полна гнилого сыра.
Пит снова сидел на парапете. Но в этот раз не дождался заката. А Жанна не дождалась Пита.

Началось всё с того, что Пу-Пу и Ме-Ме нашли в лесу синтезатор пищи. Правда, никто в племени таких сложных слов не знал - поэтому назвали волшебную машину просто и со вкусом: ныфт.

Судя по всему, синтезатор пищи валялся там со времён Великих Предков и, скорее всего, ими же был изготовлен. Но теперь от Великих Предков остались только развалины, а единого мнения насчёт прошлого в племени не было. В целом Предков уважали, но в последнее время всё меньше - так Сва-Сва, известный своими байками о прошлом, утверждал, что Великие Предки только тем и занимались, что грабили соседние племена, и волшебный ныфт они тоже утащили у какого-то соседнего племени. Старик По-По, сам родившийся в соседнем племени и потому неустанно подчёркивавший свою принадлежность к этому, разделял идеи Сва-Сва и даже призывал к публичному всеплеменному покаянию. В конечном счёте о происхождении ныфта решили не говорить вовсе.

Эксплуатировали же его на полную катушку. Кроме Пу-Пу и Ме-Ме вокруг Ныфта собрались все проныры племени, немедленно объявив себя жрецами и помощниками жрецов. Например, рыжий Чу-Чу взял на себя заботу о снабжении синтезатора божественной энергией и каждое утро несколько минут старательно размахивал руками, упрашивая солнце направить на ныфт обжигающие лучи. Другие жрецы очень уважали его за эту идею и считали лучшим в их деле. Но и остальным хватало работы - например, некогда живший на отшибе А-А взял на себя заботу о подсчёте произведённой ныфтом еды. После чего он довольно быстро стал одним из самых уважаемых людей в своём и соседних племенах, куда плавал на своей огромной и богато украшенной лодке.

Поскольку синтезатор работал круглосуточно - племени хватало еды с избытком. Большую часть, конечно, забирали жрецы, оправдывая это тяжёлой работой по управлению ныфтом, но кое-что оставалось и другим членам племени. Прожив первую зиму безо всяких запасов, на одной лишь синтезированной пище, племя утвердилось в мысли, что так будет всегда.

Находились, правда, недовольные.

Старые охотники ворчали, что ныфт не спасёт от диких зверей, поэтому нужно продолжать делать копья и укреплять частокол вокруг деревни. Их никто не слушал - ведь наделанные в прошлом копья всё ещё валялись в охотничьем доме, а часть частокола вообще была создана всё теми же Великими Предками, только прорехи несколько сезонов назад замазывались глиной вперемешку с ивовыми прутьями. Женщины судачили о том, что ныфт не производит одежды из шкур, да и самих шкур тоже, не говоря уж про украшения из когтей и клыков. Впрочем, шкуры и украшения пока что выменивали у соседних племён за еду, поэтому разговоры эти стояли в одном ряду с разговорами о погоде или о новых нарядах Ксю-Ксю, уродливой дочки одного из жрецов, погибшего на своём посту возле ныфта от обжорства.

В целом молодёжь была очень довольна: с появлением ныфта всякие нудные обязанности по обучению охоте, собирательству, выделыванию шкур были забыты. В племени широко распространилось мнение о том, что для полного счастья необходимо как можно больше ныфтов, причём не только таких ,которые производят еду, но и таких, которые производят оружие, шкуры, а также укрепляют частокол и землянки с пещерами. Теперь толпы людей целыми днями бродили по лесу и развалинам, чтобы отыскать новый ныфт. Поисковые партии снабжали усиленным питанием за эти поиски - чтобы люди были целыми днями заняты и не мозолили глаза жрецам. Многих съедали дикие звери, численность племени постоянно падала - но от этого еды для остальных становилось больше, что всех устраивало. Съеденные же объявлялись неумелыми неудачниками, которые не заслуживают жалости. В пример приводили Пу-Пу, Ме-Ме или того же Чу-Чу, которые смогли, нашли и остались живы. Так что каждое утро поисковые партии снова отправлялись на поиски.

Для тех, кто диких зверей опасался слишком сильно - пообещали наладить производство ныфтов и раскопали огромную яму с глиной прямо возле Главной Пещеры. Из глины следовало наладить серийное производство ныфтов под лозунгом "Каждой семье по собственному ныфту!" Умельцы, перемазанные глиной, сидели на краю ямы и лепили довольно кособокие изображения ныфта из глины с песком и всё тех же ивовых прутьев. У некоторых, правда, уже получалось делать довольно симпатичные горшки, но обжигать глину в племени пока ещё не умели. Так что в повседневной жизни пользоваться всё равно приходилось горшками, выменянными за рекой на всё ту же еду, произведённую ныфтом.

Глиномесы снабжались синтезированной едой по удвоенному, а то и утроенному тарифу. Вечерами у костра они рассказывали о том, что они уже близки к созданию полноценной копии ныфта. Поедая синтезированную пищу, им вторили поисковые партии, обшаривающие лес в поисках новых ныфтов. Стариков уже никто не слушал, потому что с появлением ныфта их знания об охоте, изготовлении орудий труда и тому подобном оказались не нужны. Племя теперь жило по новым правилам: кто не связан с ныфтом, тот бесполезен и должен умереть. Кроме ямы с глиной и поисковых партий появились создатели копий ныфта из дерева, из камней, на каждой стене охрой была нарисована передняя панель чудотворного изделия. Возле Главной Пещеры принялись строить огромную копию ныфта из обсидиановых осколков.

Через несколько сезонов ныфт и еда настолько прочно оказались связаны в сознании людей племени, что кроме самых старых стариков уже никто и не помнил, откуда в принципе берётся еда, шкуры и копья. Правда, некоторые всё ещё задумывались о том, как выглядел бы мир, если бы ныфта не было, откуда он взялся и что может случиться, если внезапно ныфт перестанет создавать пищу. Но эти размышления в корне пресекались жрецами. Если кто-то заговаривал о необходимости на всякий случай обучить детей изготовлению копий и охоте - на него тут же набрасывалась толпа бездельников, от зари до зари изготавливающая деревянные и глиняные копии ныфта. Поэтому большинство сомневающихся перебирались в соседние племена, где полученная доля добычи всё ещё зависела от умения охотиться, а не от близости к Главной Пещере.

Между тем дикие звери по ночам всё смелее рыскали вокруг осыпающегося частокола, самые бедные жилища начали разваливаться, а одним жарким летом из колодцев ушла вода, и никто не мог вспомнить, как же рыть новые - пришлось и воду выменивать у соседних племён за еду. В то лето у ныфта наконец-то стали западать некоторые кнопки и часть продуктов он производить перестал. Жрецы пообещали заменить эти продукты большим количеством других и отправили свои семьи в соседние племена. Из Главной Пещеры уже был прорыт подземный ход к реке, где у причала покачивалась огромная лодка небритого А-А. Со дня на день жрецы ожидали окончательной поломки ныфта, после которой им можно будет отправляться к своим семьям в богато украшенные пещеры соседних племён.

А вокруг Главной Пещеры вовсю кипела жизнь: умудрённые опытом взрослые люди учили неразумных детей, что главное в жизни - это сделать на груди татуировку с ныфтом и научиться производить как можно более точные его копии из дерева, глины или любого другого подручного материала. Ведь тогда и только тогда жизнь твоя до самой смерти будет сытой и обеспеченной.

http://asocio.livejournal.com/815668.html

"Однажды современных детей-первоклашек попросили нарисовать картинку по четверостишью Пушкина:

Бразды пушисты взрывая,
Летит кибитка удалая.
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.

В результате получилось... Ну, начнем с того, что из всех слов самыми понятными оказались "тулуп" и "кушак". Кибитка в представлении детишек оказалась летательным аппаратом. Почему? Ну как, написано же "летит кибитка удалая". У некоторых она оказалась еще и похожей на кубик (КУБитка).

Летающая удалая ки(у)битка занимается весьма воинственным делом - она взрывает. Что, или, вернее, кого? Бразды пушистые. Это зверьки такие (пушистые же!), помесь бобра с дроздом. То, что по правилам тогда должно было быть "браздов", детей не смутило - и на бедных пушистых браздов посыпались с кибитки гранаты и бомбы.

За геноцидом браздов наблюдает некая личность в тулупе и красном кушаке и с лопатой. Это ямщик. Носитель тулупа и кушака, по мнению детей, никакого отношения не имеет к кибитке и творимым ей безобразиям.

Рожденный копать летать (на кибитке) не может!

Самым трудным словом оказался облучок. Часть детей вообще не поняла, что это такое и с чем его едят, в результате ямщик с лопатой (а чем ему еще ямы копать, он же ямщик!) оказался сидящим на "пятой точке". В другом варианте ему предлагалось сесть на маленький обруч (обр(л)учок) и, балансируя лопатой, наблюдать за взрыванием браздов.

В результате нету несущейся в облаке искрящегося под солнцем снега кибитки с веселым бородатым дядькой в тулупе и кушаке на козлах. Вместо этого над землей несется кубическая летающая хреновина, под ее смертоносными ударами летят кровавые ошметки несчастных пушистых браздов, а за всем этим, балансируя на обруче на краю вырытой ямы, наблюдает люмпенская личность в тулупе и красном кушаке, с лопатой."

Мужским голосом объявляются станции при движении к центру города, а женским — при движении от центра (мнемоническое правило: босс зовет на работу, жена — домой). На кольцевой линии во время движения по часовой стрелке звучит мужской голос, во время движения против часовой — женский. Сделано это для удобства ориентирования слепых пассажиров.

У капитана дальнего плаванья спрашивают:
–А какой самый страшный случай был в вашей жизни? Наверное встреча с рыбой пилой или гигантским кашалотом? Может морской дьявол?
— Нет. Самый страшный случай произошел, когда я вез на борту большую партию кукол.
— Ну и что же в этом страшного?
— Просто когда мы попали в шторм и корабль бросало, как щепку по волнам, куклы при каждом крене открывали глаза и хором кричали "Мама!