Крипипаста

Уважаемые гомосексуалисты, помогите найти крипипасту

Почти как люди

Правила жизни в Санкт-Петербурге

Электросон

В разных тредах аноны жаловались на плохую память, мол совсем не помнят того или иного момента в жизни, всё словно в тумане, будто и не с ними происходило. Раньше меня эта проблема тоже беспокоила и я поделился ей со своей матерью. Она сказала, что у неё в одном госпитале есть знакомый врач, физиотерапевт, который по дружбе сделает мне курс процедур прямо у себя на дому, не откажет. Я согласился. На окраине города, куда я приехал, быстро отыскался нужный мне дом. Поднявшись в квартиру, я был приветливо встречен доктором, благостным таким мужичком с аккуратной бородкой, ну просто Айболитом, лол. Одна комната в его квартире была практически кабинетом физиотерапии, а в гостиной я успел заметить подшивки технических и медицинских журналов в шкафу за стёклами, проникся уважением к старику. Я прилёг на кушетку, а доктор начал готовить аппарат электросна, рассказывая мне все прелести этой охуенной, по его словам, процедуры. Из его лекции мне запомнилось то, что электросон и электронаркоз имеют давнюю историю, но всё равно используются редко, по туманным причинам, якобы люди слишком разные и эффективность слишком сильно от этого зависит. Тем временем на моём лбу, глазах и под копчиком оказались электроды, со смоченным неким раствором бинтом. Мне было велено ловить расслабон и я услышал, как щёлкнул выключатель. Лёгкое покалывание на тех местах где лежали электроды быстро прошло и я погрузился в приятную дрёму, я словно спал и не спал одновременно. Слышал птиц за окошком, изредка кашель доктора в гостиной, шелест бумаг. А с другой стороны — видел сны. Ярчайшие и реалистичные образы частично осознанных снов. Вот я лечу, вот я обнимаю обнажённую красавицу и у меня мощно встаёт, а вот я иду по сине-зелёным инопланетным джунглям в футуристическом скафандре. Сны переплетались с реальностью, размывали её. Когда наконец доктор отключил аппарат, я спал по-настоящему (бинты под электродами высохли и я вырубился обычным сном). Он меня разбудил и с усмешкой велел идти домой досыпать. Я поблагодарил и стал одеваться. Чувствовал себя не очень, но док сказал, что это только пока… На улице я впрямь ощутил безумный прилив энергии, словно отдохнул на сто дней вперёд. Приятное ощущение, что ни говори.

Так прошло две недели, я ходил к доктору домой и получал заряд за зарядом. На пятый день я понял, что могу вспомнить содержание любого фильма или книги, которые смотрел/читал. На седьмой начали приходить воспоминания детства. Анон, это было охуенно! Я будто просматривал громадный файлдетство.avi, со всеми винами и фейлами, ощущениями, запахом и вкусом. Конечно, меня заинтересовал феномен электросна. Первое беспокойство кольнуло мою жопу, когда я не смог нагуглить отзывов испытавших эту процедуру с подобными моим ощущениями. Не долго думая, я сообщил об этом доктору, на что он сообщил мне факт, заставивший мой анус испытать ещё один чувствительный укол беспокойства. Поглаживая бородку, физиотерапевт заявил, что переделал аппарат электросна на свой лад, сменил частоту, скважность (???) и ещё что-то. На мой вопрос не опасно ли это, он рассмеялся и спросил меня, не стал ли я чувствовать себя хуже. Мне стало немного совестно, он образованный специалист, а я хуй простой, который в нём сомневается. Уверил его в охуенности его методов и рассказал о удивительной свежести моей памяти. Он покивал и я снова оказался на кушетке. Всё прошло супер, как обычно. 

На второй неделе «лечения» начался пиздец. Пиздец обрушился как-то резко и внезапно, как ему и положено. Сначала во время электросна я увидел кошмар. Вместо обычных сексуально-футуристических и приключенческих мотивов я увидел что-то вроде помех на экране старого телевизора, не настроенного на программу. Всё тело онемело. Сквозь этот шум я видел эпизод своего детства, который раньше не помнил. Будто я маленький и сижу на коленях у матери на нашей старой кухне, а она ругается с женщиной в клетчатом платке. Женщина начинает открывать большую сумку на молнии, лежащую у неё на коленях, а мать кричит на неё. Слов я не понимаю, только интонации, да и то как-то странно, расплывчато. Женщина открывает сумку и вываливает на стол кучу каких-то маленьких животных, они шевелятся. У них есть глаза, рты и шерсть, но это не котята и непёсики, они все хрипят и щёлкают, я ору, ужас накатывается на меня и я слышу голос матери, монотонный, нарастающий крик: «….в и д и т». Я орал на кушетке как резаный, уже видя, что док выключил аппарат и считает мой пульс, меня колотило и нихуя не понимал. Шум перед глазами не проходил. Полегчало мне после укола, который был мне заебенен в руку прямо на кушетке. Было видно, что старый физиотерапевт напуган, но присутствия духа не теряет. Когда мне более-менее полегчало, он расспросил меня. Я заметил, что старый пидор записывает мои показания на диктофон. Злость навалилась как недавно навалился страх. Я резко попрощался, и ушёл, хлопнув дверью. Я был неадекватен как муж, заставший свою жену с чужим хуем за щекой. Через пять минут на улице я ощутил прилив сил, настолько охуенный, что затмил все прошлые разы. Я даже подумал, что не зря мучался, лол. 

Затем эйфория прошла, но воспоминание осталось. Сочное, сильное воспоминание, с ощущением дежавю. Оно пугало меня не страшненькими зверьками, а самим характером воспоминания, мистической секретностью, ощущением запрещенности. На следующий день к доктору я не пошёл. Он позвонил, мать сняла трубку и после разговора сказала мне, что аппарат сломан надолго и можно больше не ходить. Я усмехнулся и понял, что док придумал отмазку. Ночью я не спал. Смотрел телевизор на кухне. Мать пришла и начала меня гнать спать, а я спросил её про женщину и зверьков. Если до этого момента я ещё не ощущал непоправимости своих действий, то теперь ощутил. Ей словно дали поддых. Она села и начала рассказывать. Она говорила, что в детстве меня мучали галлюцинации, настолько страшные, что даже рассказы о них из моих уст звучали для взрослых людей как самое кирпичное крипи, а меня самого дважды доводили до остановки дыхания. Меня лечили у врачей и экстрасенсов, но толку не было и мне назначили гипноз. Гипноз внезапно помог и я забыл весь инфернальный пиздец. А теперь вспомнил и она боится, что всё вернётся вновь. Меня же не покидало ощущение того, что она врёт. Сказав ей, что выйду покурить, я вышел и уехал на автобусе. Я ехал к доктору и вспоминал. В ночном автобусе я вспомнил страшные вещи. Я вспомнил непонятных, прозрачных существ, живущих в доме, я вспомнил как меня кормили человечиной, как мать убила отца, как к нам приходили люди из стен и уходили в пол, как мёртвый отец сидел во дворе на лавочке, как… много всего, аноны, нет смысла перечислять. Все аномальные воспоминания отличались от обычных зеленоватым светом, будто на небе зелёный закат. А ещё они были очень реальными, более настоящими чем реальность. К доктору я приехал в час ночи. Он открыл и начал извиняться, говорил, что в аппарате транзистор перешёл в режим лавинного пробоя и в мой мозг подавались хаотичные импульсы, модулированные белым шумом, что он просит прощения. Старик боялся… Я кивал, а потом ударил его ногой в живот и когда тот упал — раздавил ему горло. Он сломал мне жизнь — я сломал ему шею, всё честно. Теперь я сижу за его ноутом и пишу свою историю, за окнами уже светает, но свет слегка зеленоват и мне не по себе, я чувствую что это конец, аноны. В гостиной, где я оставил труп, что-то шуршит и стучит, тени вокруг меня сгущаются. Сейчас я включу электросон, выставив регуляторы на максимум и одену электроды. Может, старик его успел отремонтировать и сон спасёт меня от ужасов, пусть на время, а если не отремонтировал — может это мой шанс на оригинальную электролоботомию, не знаю. Просыпаться я не собираюсь. Пиздец, какое всё вокруг странное, у͔͉̬̾̋̔ͨ͌̕д̙̫̥̤̻̳̺̯̖̓̏̓͊̈́͌̽͢͟а̩̘̣͕̰̯ͮ̔̋̏̚͟ч̟̗̑̔̉и̧̧̤̻̳̖̻̱̥̳̺́̈́̐̉͡ ̧̡̡̭̳̲̯̰̘̤̇ͮп̳̙̰̉͑̔̽̏̚а̧̢̺ͫͩ̿͘р̪͇͈̻̟͖͆̿̓͛ͭ̽̓н̸̰͇̓ͬͩи̅̀҉̤̭͙͍͕̺̟͈,͍̩̳̳͖̥̋̀̔ ̫̖̌̒̄͂̎͝н͚̠͕̩̫͆͛͐̄͜ё͍̪̣̭̭̗͙͕̋ͪ ͍̩̳̜̺̲̜̹̪̋̎̏ͭͧ́ͤ̀в̗̼̫̮̤̣͔̤͇̅͌ͦ͒̅͗̉̐͝с̳̼̱̊̔̓̇п̡̼̳̭̱͎̺̃́ͅͅо͕͎̦͈̜̦̒̾м̵̞̖͓̰͇̼̗͆͌̇͊̑͗͟ͅи̧̳̪̮̻͚͓͖̥ͮ̊ͯ͢н̡͈̭͍̆̌а̸͕͙̫͛̔̀̀̚͝й̫̘̗͚ͦ͒̊͗̆͆ͮͯ͝͠т̲̦͓͉̠̺̗̤ͦͮͥе̜̩̭̮͚̱͑̽̒ͥͥ̌ͪͭ̕ͅ?̣̥̬̮͇̗ͦ͋̈́̄ͪ̏̚С̛̜͈̝̍ͬ͌ͦ̚̕?̃̊̒ͥ̇̀͋҉̴̫̤̺̦͈̠ͅР̵̤̙̞ͧ̑̇͛ͬ̑ͩ̃͆µ͚̣̯͊́͜Р͔͔̘̞͈ͪͬ̓̽̑͂̃̓̈ґ̹̳̜̫̙̎̈͑̓͠Р̧̥͈͙̑ͣ̃̆̃ͯ̉̎̑°͉̤̜̺̯͍̮̥̿̏̾̕С̭͓͚͕̦̰̣̞ͨ̕͜͝?͒ͣ͐̎ͣ̏҉̲̖͓͈̭͠ ̥̯̳̩̠̈́̈̈ͧ͒͘Р̠͚̬̪̩̺ͦ°͓̳̻͖͇̾͌̂ͧͨ̓ͦР̢͇͈ͩ̑ͭ̍?̌ͧ̄ͣ̑҉̨̜̳̟͈͘ͅР̹͍̲͖̖̥͍̠͕̆͡?̮̻̺̟͂͌͆̀͡Р͚̰͚̼͓ͩ͒̚͘ͅ?̢̡̜͚̝̺̠ͬС̯̻̗̙͓̩̳͖̝̀͑̍ͧͮ̈ͪ͒?̨͖̜͉̩̗͎͉̥ͩ̊̏ ̣͎̝͖͊̑̃ͤͧ̑́̊̚Р̯̹̤̈̑͂̊̉́͜͞¶̛͆̿ͪ̉ͣ̍͐҉͙̤̝̮̫Р̵̳͙̤͙̦̖̍̂͑ͧͬ̊͛ͅ°̧̜̣̘͕͉̜̰̞̂́́ͥͦ͞Р̼͇̗̥̮̬ͧ̒̋̎͂ͫ͢͡"̳̈ͤͯ̃ͮ̇Р̡̘͉̰̮̖͖ͩ̈̔ͬ̀͜?̸̩̪̹͇͓̮̪ͥ̓̐͋Р̛̙͋̀̇ͩͮͨ͗̓І̹͈̪̣̤͈̑̂ͭ̉ͤ͑Р̢̛͉̝̠̏͌͠°̠̯͇̳̲ͤͨ̅̐Р̴̳̫̯̭̅ͦ͛̿ͩͪ̓ͭ́̚͘"̫͖̆ͅР̢͈͓ͧ͋̉̽͞ё̧̠̣̠̺̮ͣ̉̀ͯ̆̃̚С̱̠̺̼̗̙̺͓ͨ͛͜ͅ?̤͇̫͑ͫ̾̇̑̈̏ͬͦ͢͟С͔͔̝͑ͪ̽̃ͯ̐͛͘͠?̛͎̗̇̈ͯͣ͑ͪ͑̀̚ ̨͇̫̞̽̑̃͂͘͢Р̵ͧ̊ͯ̆̋͏͖̤͇ͅ?̛̬̳͕͓̩̇͑ͯ̃͌ͥ͠Р̛̼͓͇̫̪ͭ̌̀̕͜°̞̘̺͆ͧͬ̃̐̆ͯ͑̔ ͧͥ̈́̇҉̧̣̝̟̪̖̕Р̢̹̬͍͙̒̎͒ͪ̓͋͋͜ї͐ͤ̈́͠҉̼̻̲͖̬Р̸̵̠͙̂͆͊ͥ͌͐ͩ͠"ͭ̅̊͗҉͉̩̠̥͜Р̨͎̭̮̩̜͓͔͉̑͋͆̀?̨̡̯̹̳͉̟͍̬ͪͭ̂̄̾͡С̸̥͉͎̫̘̿̌ͨͪ̌̔̽͗̕?̹̭ͤ͌̾́С͒͊ͭ͐͂͜͏͏̤̭?̮̞̯́̏ͭ͗ͩͧС̺͉͖̺̊̂͑͜͝?̧̙͎͓͊͛̃͑ ͣͯͪ̉҉̧̤̖̝̱Р̞̪̰̖̭̭̞̾̓̓ͯͣ́̚ͅї̵̞͇̭̹͕̫̆̊Р̣̣̖͇͎ͬ̽ͯ̃̌́̀°ͯ̾̊ͥ͌͒̇͏̰̀̕Р̼͙̘͓͇͉͎̘͕̋͑͛͐͐͢͡?̐̓̇̈̔͒̊҉̤̗͟ͅС̋ͭͧ͏̮̣̗͎͇̤͖?̹̘̯͚͂̐̔̅ͧ̊С̢̜̻͕̮͔̑ͤͪ̒̓̍ͦ͜?̪̻͉̰̺͂̂͑͒̒̇̋С̣̺͔̪͍̊͑̎͗͐́?̪̜̬ͦ̈̐́͡,͇̲̩̺̜͐͒̕ ̼͕͓̦̖̦̮̉̇͑Рͨ̓ͮͣ̅҉̯̗̻͓̤̣̩̟?̰̼̳̙̘̜͂̀̍ͤ̊͠Р̿͆҉̤̼?̛̜̙̼͎͔̺͋Р̤̈̊̽ͬ̈́͢"̛̗̭͍̤̰̙̝͚ͮ̉͢ ̸̭̃̏͛͠С̛̫̫̜̀͌ͥ͑̃͘ͅ?̬̞͙̗̺̯̏̋̾́ͬ̈̊̋ͥ́Р͓͙͖͙͕̘̐ͯ̈̀́ͦ̏͛ͅ?̧̯͍͈̻̘͊̇ͩ͑̚͝Р͔̤̰̼̬̺͔̫ͩ̔ͪІ̣̺̱̼͚̟̥̳ͯͧ̈͜͡ͅС̌ͦ̌̅͗̉͝҉̡̥̼̳̝̱̯ͅ?̧̟̺̜̘̭̘͉̏̎ͧ̚Р̛̭̺̠̂̆ͦ̒ͫͪ̔ͭµͯ͐͗ͯ͝͏̜͙͝Р̛͕͖̯̥̤̖ͥ͊?̡̨̺͎̳̱̩̲͍͕ͤͣ́ͩ͞ ̸̟̼͔̫͉̬̠ͫ͌͊̊̏̃̅͘Р̯̳̞̮̥̩̳̮̍͛̓̒̃̈̇̍?̆͑̓̔̅̒ͣ҉̦̬̜̟̖͜Р̸̛̬̯͇̀͛̒ͬ̍ͫ̐̀µ̐̐̅́̃͊͗͏̞̯͎̻ͅ ͎̬̿͐̀ͅР̸̦͔̗̲͇ͤ̽̂͘͢ї̛̠̖͍͓̻̣͚̦̂͊͞Р̡͍̘͛͆ͤͨ̐͘?̴̝̗̭͔̣̺͉̱̊̈͡Р̏̀ͭ̈́̆̉ͪ͊̀͞͏̹͓͕̱̞͕̖̬̪?̵̝͕̥͖̭̖̳̯͈͐͛Р͈͙̪̙̭̠͔ͨ͑̾̿̒͋̏ͤ̏?͕̱̤̞̤ͮ̎ͤ̎ͬ̓̂̌̕ͅС͙̝̻̝͍̞͆ͭͭ͢?̭̤̼̦͍̪̗̲̗ͬ̓̑̌͒̚͡С͓͍̩̯̺̲̰̯̂ͭ͆̔͋̌͗?̢̪̟͉͉̪͈̏ͮ̈̍̿̃̂ ̴͎̫̗̼̼͖͊̑̉͗̑̽ͥͣ͜͟С̹̼̞̣̭͋̆̀͜

Чудовища

1 ноября прошлого года на сайте https://illusionism.su/text/84 автор Greenduck выложил рассказ, вдохновленный иллюстрациями Мортенсена. Разбавил от себя рисунками Джона. Они, конечно, не совсем подходят. Но чисто для атмосферы норм.

Старуха кричит каждую ночь. Яростно и громко. Пальцы у неё сухие и корявые, как будто ветки. Находят в темноте сорочку Альки, комкают ткань. Главное — вырваться. Потом начинается еженощный ритуал — принести ночной горшок, помочь спуститься с нагромождения подушек, потом подать стакан воды с щепоткой сон-травы. Старуха ругается, вертит своим единственным глазом, хрипит и поторапливает. Снова взбирается на своё ложе и засыпает. Алька тоже забывается тревожным сном. Главное — не пропустить рассвет. Дел много с самого утра. За ночь старухины волосы отрастают и большая часть выпадает. Нужно их убрать, а то будет потом беда. Расползутся по дому, забьются во все углы и сплетутся там в комки. Алька сжигает их во дворе. Палёные волосы воняют чем-то тухлым, шевелятся и трещат.

Дождаться пока проснётся, затем нужно подать платье. Старуха втискивает в него своё раздутое тело, прячет под кружевами вторую пасть. Платья предпочитает розовые или голубые, а на голову Алька повязывает ей огромный бант. Дальше завтрак, который готовит Паучиха. Подать, накрыть, убрать. Самой стянуть что-нибудь из объедков. Старуха не против, но нельзя брать еду при ней. Потом прогулка. Возможно, в Церковь Гнили, или в парк. Обед, после которого старая обычно спит. Вечернее купание и расчёсывание волос. Ужин. Ночная сказка. Старуха любит Алькины сказки. Там ведьмы едят детей и выходят замуж за принцев. Почти как на самом деле. Потом гасят фонари и свечи. И снова ждать, пока Старуха закричит в темноте.

Работа хорошая. Другие дети Альке завидуют. Старуха почти никогда не бьёт её, кричит много — но то разве проблема? Вот только выполнять обязанности нужно чётко и вовремя. Лентяев Старуха не терпит. До Альки у неё служил паренёк, так говорят она ему отгрызла пальцы, прежде чем отправить к Худым. Глядя на её жёлтые кривые зубы в это просто поверить. Ночью Алька иногда вспоминает маму и тихо плачет. Но тут ведь правило одно — работай. Служишь чудовищам и помнишь кто ты и откуда. Попадёшь к Худым — забудешь всё, что помнил о доме. Начнёшь меняться. Потому сопли подбери и молчи. Правил в Темноградье много и не все понятные. На улице дети могут разговаривать только шёпотом, и только если к ним обратится Чудовище или Худой. Нельзя называть никому своего настоящего имени. Нельзя смотреть в глаза Худым. Если побежал — то умрёшь. Если среди ночи услышишь пение, то заткни уши.

Очередное утро. Плохое утро. Старуха заболела. Вся покрылась зеленовато-синей жижей, запачкала простыни и заскулила, как только открыла глаз. Слизь стекает по её щекам, капает с подбородка, густая и пахнущая протухшим мясом.

— Да ведро же принеси! Живей, видишь, уже на пол натекло!

— Бегу, матушка.

— Да скажи Паучихе, чтобы отвар мне приготовила. Да только не сейчас, дурья башка! Ведро сначала! Ох, беда-беда.

Только и успевай тёплую воду носить. У Альки уже и руки и ноги болят, а слязь опять проступает на складках дряблой кожи. Потом ещё Паучиха прибегает со своей целебной мазью. Целый котелок. Густую дрянь надо хорошо втирать, а она щиплет руки.

— Беда-беда! Ужин же сегодня! А я хворая! — причитает Старуха. — Сюда слушай. Будешь мне на ужине прислуживать.

— Но, госпожа…

— Ничего, принеси мне мои вязальные спицы.

Алька послушно выполняет приказ.

— Теперь на колени!

Девочка дрожит, потому как холодные иглы касаются её ушей.

— Сейчас раз и всё. И будешь глухой, а значит, сможешь на ужине меня обслуживать. Не зареветь бы, иначе не только уши проткнет.

— Да, госпожа.

Старуха откладывает спицы.

— Нет, это от тебя потом вообще никакого проку не будет. Скажу гостям, что ты глухая. Только не подведи меня, девочка. А сейчас подай платье, а потом на кухню Паучихе помогать.

Алька кивает. Вот только руки предательски трясутся, когда она завязывает Старухе бант.

Порядок в доме такой. Иногда приходят гости. Господин Долгоног, Чёрная Молчунья, Сёстры-без-лиц и Шипящий. Слуг оставляют в особой комнате, а сами ужинают пару часов. Тогда-то Алька и встречает тех, кого можно было назвать друзьями, и узнаёт последние новости. Господину Долгоногу прислуживает Воробей, бойкий мальчишка со шрамом на щеке. Чёрной Молчунье — Тетёха, полная девочка, которой хозяйка отрезала язык. Сёстрам-без-лиц — Близнецы. А Шипящему — Рыжая. Никогда дети не присутствуют на ужине. Но это возможность поговорить. Прошлый раз Воробей все уши прожужжал про Грачей. Вроде бы есть дети, которые не служат Чудовищам, но и от Худых умудряются прятаться. Близнецы кивали головами, говорили, что чуть ли с Грачами за ручку не здороваются. Алька только недоверчиво дула губы: где это видано, чтобы дети по Темноградью без присмотра бегали. А если, как Воробей говорит, они в Гнилом лесу обитают, то их если не Худые, то Мокрицы либо Прозрачные сожрут. Да мало ли погани в чащобе живёт? Говорят, там даже Чеморов-двоедушников можно встретить.

Настаёт время ужина. Гости съезжаются с дальних концов, по обыкновению отправляют детей в комнату, а сами поднимаются наверх. Вот только Алька помогает Паучихе и её детям накрывать на стол. Варёные крысы, вороны, целиком запечённые и обмазанные кошачьим жиром, даже паучий сироп. Паучиха расстаралась на славу. То-то довольная, потирает мохнатые лапки и почёсывает брюшко.

— Что-то ты, матушка, свою служанку не оставила? — хором поют Сёстры-без-лиц.

— Захворала я, помощь нужна. Но так глухая она.

Долгоног щёлкает своими длинными пальцами прямо у уха Альки и качает головой. Девочка чудом не вздрагивает.

Паучихины дети, белёсые и влажные, подают подносы, разливают подогретый трупный ром по чашкам. Алька стирает слизь с лица старухи, её рук и ног и полощет тряпку в мутной воде.

— Со слугами нынче аккуратнее надо быть, — Долгоног снова смотрит на девочку, а потом стучит длинным пальцем по своей чашке. — Я вот своему позволял много, вот он и осмелел. Сбежал.

Все, кроме Молчуньи, сочувственно кудахтают, а та складывает пальцы в знак скорби. Молчунья для Альки, пожалуй, самая страшная. Как смолистая капля, из которой высовываются руки и лица.

— Опять эти Граччччи? — спрашивает Шипящий, макая кончик языка в тарелку и выискивая там что повкуснее. Больше всего он напоминает ящерицу.

Долгоног кривится. Он у них негласный лидер, похожий на пугало или причудливое насекомое.

— Никто их найти не может. Худые патрули усиливают. Поговаривают, что Грачи напали на Тифозную Лакомку. Вот только я вам не говорил.

Все опять бормочут, а Чёрная Молчунья отращивает себе второе лицо, искажённое печалью и страхом.

— Держать всё в тайне надо. Грачи знают про маски, если остальные дети узнают, то… Я даже боюсь представить, — Долгоног хмурит брови.

Маски? Рука Альки дрожит, а старуха косится жёлтым глазом. И сразу понятно, что жить Альке осталось до ухода гостей. И никакое старание не поможет. Старуха её даже к Худым отправлять не станет — сожрёт и всё. И щемит так больно-больно. Старое имя, кот на подоконнике, шум за окном и тиканье часов. А ещё приходит воспоминание. Мама прячет лицо в ладонях, потом убирает руки. «Ку-ку!» и Алька заливается счастливым смехом.

Гости вылавливают запечённых мышей из огромной тыквы, причмокивают, складывая на тарелки хвостики. Бежать? Но как? Куда? Алька смотрит на свои ладони, а потом закрывает ими лицо, немного раздвинув указательные пальцы, чтобы было удобно смотреть.

— А где твоя служанка? — Шипящий оглядывается. — Только же здесь была.

Старуха вскакивает на ноги, переворачивая ведро. Вторая пасть с рёвом разрывает платье.

— Не дайте ей уйти! — кричит.

Прижимая руки к лицу, Алька бежит к дверям. Чудовища смотрят куда угодно, но только не на неё.

— Дверь перекройте!

— Скорее! Скорее!

— Она не глухая вовсе!

К счастью девочка успевает выскользнуть в коридор, прежде, чем Чёрная Молчунья застывает в дверном проёме.

Бежать, прижимая руки к лицу, очень неудобно. Но убирать их Алька не хочет. Это её «маска». Вот о чём говорили монстры. Скорее, скорее. На миг она застывает в нерешительности, думая вернуться за остальными. Но в коридорах уже шум и толчея. Девочка бросается на улицу.Мокрая трава хлещет по ногам. Безликие каменные стражи поворачивают головы, когда Алька пробегает мимо.

За воротами город Чудовищ. Каменные мостовые, высокие дома. Кое-где клетки с Уродцами. Один из них тянет корявые пальцы сквозь прутья вслед Альке. Остальные уже не замечают ту, что закрылась «маской». Ноги сами несут к Гнилому лесу. Пусть уж лучше Прозрачные или Мокрицы сожрут, чем попасть к Чудовищам. Туда, вниз, к озеру, через мост и по тропинке. Над холмом зависли две гигантские косматые головы. Вращают глазами, перекрикиваются между собой на непонятном гортанном наречии. Наблюдающих принято побаиваться, хотя никто из них ни разу не вступил в контакт хоть с кем-нибудь кроме своих. Зато Алька узнаёт, что «маска» от них не помогает. Оба Наблюдающих провожают бегущую взглядами. 

Вот и Гнилой лес. Кривые деревья, покрытые зелёным мхом, качают листьями. Ботинки тут же промокают, под ногами чавкает грязь. Лучше не приглядываться к ней, иначе увидишь тысячи мелких червячков и насекомых. Алька задыхается, находит холмик , вскарабкивается на него и только теперь даёт волю чувствам, отнимая руки от лица. Слёзы бегут по чумазым щекам, её трясёт от пережитого. Через час она уже снова в пути. Хлюпает по грязи, продвигаясь вперёд. Лишь бы подальше от Темноградья. Но теперь на девочке маска, сделанная из кусков собственной юбки. Одни глаза поблескивают. А в руках кривая палка. Плохое оружие, но лучше, чем ничего.

Девочка всё чаще замечает птиц. То ворон усядется на сук и смотрит внимательно, то синичка-пичужка вьётся над головой. И Алька особо не удивляется, когда из чащи навстречу выходят её встречать. Странная процессия.

Их пятеро. Во главе пузатый паренёк в маске с большим клювом. В его руке длинный шест с гори-фонарём. Остальные держатся за его спиной. Все в масках из кожи, дерева и ещё неизвестно чего.

— Как зовут тебя, беглянка? — главный старается говорить грозно.

— Алька, — девочка озирается по сторонам.

— Что ищешь тут?

— Пристанища, ночлега, — она слегка дёргает плечами. — Сами не догадываетесь?

— Как про маску узнала?

— Случайно услышала разговор Чудовищ. Повезло.

Дети перешёптываются.

— Сними её, чтоб мы видели, что не Чудовище и не Уродец.

Алька послушно разматывает тряпки. Пузатый снимает свою маску, показывая хмурое и конопатое лицо.

— Добро пожаловать к Грачам, — говорит он торжественно, а потом напяливает маску, и в голосе его уже нет ничего необычного. — Ты принесла что-нибудь из Темноградья?

Алька качает головой.

— Только одежда, которая на мне. Я бежала в спешке. Там остались друзья…

— Жаль. Ладно, пошли. Это, похоже, про тебя Воробей говорил.

— Воробей? А что говорил-то?

— Что ты упрямая, и тут его доставать будешь

Алька только сердито сопит, снова наматывая свои повязки.

***

На смену лету приходит осень. Но и она уже заканчивается. Мох на деревьях серый и свисает длинными космами. Всё чаще дует холодный ветер. Грачи обосновались в пещере. Худые сюда не захаживают, но всё равно надо быть аккуратнее. Потому у входа стоят клетки с ручными птицами. Пернатые хорошо врагов чувствуют.

Зато возле Темноградья Худых теперь гораздо больше. Виной тому, конечно, стали сами Грачи, совершившие несколько удачных вылазок. В одной Алька даже участвовала, несмотря на недовольный бубнёж Воробья. И каково же было удивление девочки, когда в жалкой лачуге жила Старуха. Та самая, что когда-то держала у себя Альку. Теперь ей прислуживал Уродец. Какой позор! Наказали её, видимо, за обман с глухотой. Грачи загнали Старуху в подпол и там закололи пиками. Алька лично воткнула остриё в жёлтый глаз. Уродца повесили прямо во дворе. Запасы у ведьмы оказались скудными, но нашлись несколько выдолбленных шкур Мокриц. Пригодятся зимой.

Даже те чудовища, которые любят уединение, теперь перебирались за городские стены. Каждая вылазка в Темноградье становилась ещё опаснее. Углый не вернулся. Топотун говорит, что голову Углого над Северными воротами повесили, перед этим вынув мозг и посадив внутрь светляка. Может брешет. Топотун соврёт — недорого возьмёт. Но Углого нет и это факт, а парень был толковый. За прошедшие месяцы их отряд пополнился ещё тремя: Сивый, Каша и Костяника. Хорошие ребята. Воробей правда глупости про них говорит, всякое разное. Но даже если так, Альке особо дела нет. Воробей вообще много чего говорит. Но Альке нравится. Особенно, когда лежишь, уткнувшись носом в его плечо, а он что-то рассказывает и рассказывает. Что Прозрачные это не духи, как многие думают, а Чудовища, которые не правильно вылупились из Уродцев. А у Наблюдающие живут в большом летучем городе. И что за Широким морем есть Туманный город, жители которого не похожи ни на кого и передвигаются в повозках, запряжёнными прямоходящими птицами. Как это, Алька не знает. Да и ко всем этим историям относится скорее как к сказкам. А вот Воробей, кажется, в них верит.

Он иногда кричит во сне. Однажды ночью кричал: «Не надо, мамочка! Не надо!» Страшно так, с надрывом. Алька тогда его растолкала, а он ничего вспомнить не смог. Говорил только, что будто душа испачкалась. Выдумщик. Как душа испачкаться может, если она невесомая и прозрачная? По крайней мере так Хумус говорит. Он у Грачей вроде лидера.

Через три дня после того сна состоялся у Альки с Воробьём странный разговор. Мох на деревьях тогда начал скукоживаться, а с неба сыпалась мелкая снежная крупа.

Очаг греет плохо, потому Алька плотнее прижимается к пареньку, пряча холодный нос у него на груди.

— А что ты помнишь про маму? — вдруг спрашивает Воробей.

Надо сказать, что даже у самых близких это не принято. Мама — это неприкосновенное, сокровенное и только твоё. Потому Алька даже замирает, но находит силы ответить.

— Она тёплая, пахнет домом, когда улыбается, то у неё ямочки на щеках. Она умеет петь и звать хорошие сны. А ещё…

— А она может быть похожа на Худого? Или на Чудовище?

Алька даже голову поднимает:

— Нет, что ты! Она же мама!

— Да, ты права, — почти шёпотом отвечает Воробей. — Ладно, пора спать. Завтра идти за ягодами с утра.

Он замолкает, никаких историй и сказок. Просто лежит и смотрит в потолок.

***

Зима вступает в свои права окончательно и бесповоротно. Замела Гнилой лес, укрыла холмы белым. На снегу особенно хорошо заметна кровь.

Шесть дней назад основной костяк Грачей ушёл к Темноградью добывать еду. Собирались напасть на сторожевой домик, застать Худых врасплох и прикончить. Но так и не вернулись. Каша вызвался пойти на поиски, Алька увязалась с ним. И знала ведь, чувствовала, что больше не вернётся. И всё равно пошла.

Хумус ещё жив, хотя он насажен животом на длинные костяные пики. Зазубренные и кривые, они застряли в его внутренностях как крючки.

Худые это умеют — привязать жизнь. Если не прекратить страдания, то Хумус ещё много часов будет умирать. Мучительно и страшно. Каша держит в руках нож. Тусклое лезвие дрожит.

— Где остальные? — спрашивает Алька, боясь услышать ответ.

— Забрали всех… ооо… И Воробья твоего, и Костянику, и Топтуна. Увели к Мрачному дому. Давай, Каша, не могу уже…

Тот хмурится, но твёрдой рукой режет горло. На снегу ещё больше крови теперь, а Хумус затихает.

— Вернуться нужно, — голос Каши дрожит.

— Я не вернусь, — Алька смотрит в сторону. — Всё равно никого нет больше.

— И куда ты?

— К Худым. Или умру, или забуду всё. Всяко легче. Ты со мной?

Каша молчит, смотрит на кровавый снег. Алька кутается в свой полушубок, крепче сжимает в руках длинный нож. Тишина. Только слышно, как вдалеке подвывают Вызерги. Девушка отворачивается. Первый шаг самый трудный. Похрустывает наст под ногами. Она выдыхает, когда слышит сзади Кашу. Странное чувство, когда одновременно рада, что не одной на смерть идти, а с другой стороны Кашу за собой тянет. Сам бы не решился, хоть и любил свою растрёпанную. По-настоящему любит. Как и Алька с Воробьём друг друга.

Медленно идут. На Поляне невест невыносимо тихо. Стоят долговязые фигуры, привязанные за волосы к кривым деревьям, укрытые снегом и неподвижные. Воробей рассказывал, что Невесты принадлежали Лесному царю. Но тот ушёл из этих земель, а своих наложниц привязал к деревьям, чтоб не убежали. Летом они заодно и дорогу к Мрачному дому охраняют, лакомясь мясом незадачливых путников. А сейчас замёрзли и окоченели. Одна не спит. Следит тусклыми глазами, даже чуть голову поворачивает вслед. Ткнуть бы её ножом, суку бледную. Да только проснуться может совсем и тогда несдобровать. С поляны не выпустит.

Тропа петляет, а потом как-то незаметно превращается в мощёную дорогу. По обеим сторонам от неё столбы с гори-фонарями. Тишина здесь густая, а в морозном воздухе чувствуется запах пепла.

Обитель Худых — высокий дом, чёрный, как сажа. Каменные стены, огромные окна и покатая крыша. А ещё есть флюгер в виде глаза. За стёклами мелькают бледные лица. Худые не нападают, ждут и смотрят.

— Я пришла говорить, — голос Альки дрожит.

Бесполезная маска не совсем бесполезна — она скрывает слёзы на щеках.

— Я вас не боюсь, — тихо говорит девочка, бросая на снег горсть зубов разных размеров. Это зубы Чудовищ, её собственные боевые трофеи.

— Теперь вы бойтесь нас! — Алька срывается на крик. — Потому как будут ещё Грачи! И однажды они придут за вами!

Каша не выдерживает, бросается прочь. Алька не поворачивается, но слышит его крики и звуки разрываемой плоти. Зря побежал, нельзя ведь. Её Худые не трогают, только смотрят. Двери Мрачного дома открываются. На пороге Худой в старом цилиндре и поношенном пальто. Лицо искажено широкой улыбкой. Густая чёрная борода топорщится в разные стороны. А ещё глаза. Их Алька замечает только мельком, но даже беглого взгляда хватает. Выпученные, с огромными зрачками. Такие глаза могут быть у того, кто заходится безумным смехом или кричит от ужаса.

Худой манит Альку рукой. Тёмные коридор, а за ним широкая комната. У стен друг на друге стоят клетки с Уродцами. Алька сразу видит Воробья. Раздутая голова, рот сполз на подбородок, а редкие волосы облепляют влажный лоб. Левая рука длинная и больше напоминает птичью лапку. Но это точно он. Смотрит жалобно и пытается что-то сказать. Но Худой надолго не задерживается в комнате с Уродцами, а проходит дальше. В следующем зале высокий стеллаж, на котором стоят бутылочки разных форм и размеров.

— Что это? — спрашивает Алька.

— Воспоминания, — Худой улыбается ещё шире.

Голос у него скрипучий, как будто царапает голову изнутри куском битого стекла.

— Те, что вы забираете у детей?

— Те, что мы им возвращаем. А вот и твои. Хочешь?

Бутылочка Альки совсем небольшая, с изумрудно-зелёной жидкостью.

— Выпьешь — вспомнишь маму. Настоящую.

«Ку-ку, моя милая!»

— Я и так её помню.

— Тогда верни Воспоминание мне и можешь идти своей дорогой.

Она крепче сжимает бутылочку. Верит ли? Конечно, верит. Всем известно, что Худые не умеют лгать. Дрожащими пальцами откупоривает бутылочку и пьёт. Горькая и солёная жидкость обжигает горло.

Алька вспоминает всё. Ободранные обои и цветок на ковре, похожий на осьминога. Синие пятно на столе, от того, что кто-то когда-то перекинул банку чернил. И маму. Она совсем не такая. Нет, у неё есть ямочки на щеках, но она их никогда не показывает Альке. От неё пахнет молоком и домом, но Алька почти не знает этот запах. Мама часто кричит. За то, что Алька намочила пелёнки, за то, что разбросала игрушки, за то, что испортила маме жизнь. Той ночью девочка успевает открыть глаза прежде, чем её лицо закрывает подушка. Пыльная, старая. Когда-то Альку вырвало на неё и сейчас этот запах тоже тут. Детские ручки колотят по кровати, вцепляются в простынь. Всё слабее.

Теперь всё становится на свои места. Каждый здесь такой, преданный самым дорогим человеком. Злость закипает, бурлит в крови. Растекается гноем по венам. Они хотели забыть, но такое нельзя забывать. Такое нельзя прощать. Никогда. Пусть теперь её боятся, пусть теперь её считают Чудовищем! Пусть! Пусть! Пусть!

Где-то вдалеке мерцает слабый огонёк. И всего-то нужно просить то, что прощать нельзя. И упасть снова в мир людей. Ринуться с головой, молясь, что новая мама будет хорошей, что не предаст, не сделает больно. Что будет любить, звать хорошие сны и улыбаться с ямочками на щеках. Гораздо проще утонуть во Тьме. Дать захлестнуть ненависти с головой. Отрастить клыки, чтобы кусать первой. Когти, чтобы рвать плоть. А однажды пригласить господина Воробья на ужин с варёными мышами. И ждать, пока дети не научатся прятаться под масками.

Худой смотрит на девочку, которая застыла на границе Света и Тьмы. В его взгляде и смех и отчаянье. На его памяти ещё никто не ушёл туда, где ярко. Но, он не так давно в Мрачном доме. Может эта малышка станет первой?

Британский городок не спал по ночам из-за жуткого детского пения.


Жители города Ипсвич в Восточной Англии несколько месяцев жили в постоянном страхе. Виной тому стала детская песенка, которая внезапно начинала звучать на улицах в любое время дня и ночи.
Ночное детское пение заставляло вспомнить наиболее страшные сцены из фильмов ужасов.
Чаще всего песенка 1912 года «It’s Raining, It’s Pouring» раздавалась между вторым и четвертым часом ночи. Детский голос на всю округу пел о проливном дожде и старике, который лег спать и больше не смог проснуться после удара головой.

Поначалу власти игнорировали заявления горожан: к приезду полицейских музыка всегда смолкала. Однако жителям все же удалось убедить правоохранителей разобраться в этой истории.
Как оказалось, во всем были виноваты пауки.
Владельцы склада на окраине города установили современную сигнализацию, чтобы отпугивать воров. В качестве мелодии - та самая песенка. А запускали ее с завидной регулярностью и в самое неподходящее время большие пауки, которые ползали по датчикам движения.

Руководство фирмы, которой принадлежит склад оперативно заменило систему сигнализации.

Лыткаринский толстяк