фантастика

на рабочем стоит :D

Свеча горела

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
- Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет - костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.
- Д-даю уроки, - запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. - Н-на дому. Вас интересует литература?
- Интересует, - кивнул собеседник. - Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
"Задаром!" - едва не вырвалось у Андрея Петровича.
- Оплата почасовая, - заставил себя выговорить он. - По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
- Я, собственно... - собеседник замялся.
- Первое занятие бесплатно, - поспешно добавил Андрей Петрович. - Если вам не понравится, то...
- Давайте завтра, - решительно сказал Максим. - В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
- Устроит, - обрадовался Андрей Петрович. - Записывайте адрес.
- Говорите, я запомню.

***

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
- Вы слишком узкий специалист, - сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. - Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники - вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век... Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд.
Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем... Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом - затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский - две недели. Бунин - полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг - самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак... Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
"Если этот парень, Максим, - беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, - если он... Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду".
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.
***
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
- Проходите, - засуетился Андрей Петрович. - Присаживайтесь. Вот, собственно... С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
- С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
- Да-да, естественно, - закивал Андрей Петрович. - Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
- Нигде? - спросил Максим тихо.
- Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия - в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты... - Андрей Петрович махнул рукой. - Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
- Да, продолжайте, пожалуйста.
- В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал - стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем - люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше - за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.
- Мне нелегко об этом говорить, - сказал он наконец. - Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете... Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
- Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
- У вас есть дети?
- Да, - Максим замялся. - Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
- Да, - сказал Андрей Петрович твёрдо. - Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
- Пастернак, - сказал он торжественно. - Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела...
***
- Вы придёте завтра, Максим? - стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
- Непременно. Только вот... Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, - Максим обвёл глазами помещение, - могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
- Конечно, Максим, - сказал он. - Спасибо. Жду вас завтра.
***
- Литература это не только о чём написано, - говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. - Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
- Пушкин, - говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
"Таврида", "Анчар", "Евгений Онегин".
Лермонтов "Мцыри".
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий...
Максим слушал.
- Не устали? - спрашивал Андрей Петрович.
- Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

***

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

***

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил.
К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
- Номер отключён от обслуживания, - поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
- А, Петрович! - приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. - Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
- В каком смысле стыжусь? - оторопел Андрей Петрович.
- Ну, что этого, твоего, - Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. - Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
- Вы о чём? - у Андрея Петровича похолодело внутри. - С какой публикой?
- Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
- С кем с ними-то? - взмолился Андрей Петрович. - О чём вы вообще говорите?
- Ты что ж, в самом деле не знаешь? - всполошился Нефёдов. - Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей.
Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
"Уличён хозяевами, - с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, - в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения... По факту утилизирован.... Общественность обеспокоена проявлением... Выпускающая фирма готова понести... Специально созданный комитет постановил...".
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота. Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
- Вы даёте уроки литературы? - глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
- Что? - Андрей Петрович опешил. - Вы кто?
- Я Павлик, - сделал шаг вперёд мальчик. - Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
- От... От кого?!
- От Макса, - упрямо повторил мальчик. - Он велел передать. Перед тем, как он... как его...
- Мело, мело по всей земле во все пределы! - звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
- Ты шутишь? - тихо, едва слышно выговорил он.
- Свеча горела на столе, свеча горела, - твёрдо произнёс мальчик. - Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
- Боже мой, - сказал он. - Входите. Входите, дети.

Майк Гелприн

Последняя вахта

Часы на стене все-таки шли. Будто бы нехотя, устав кружиться, секундная стрелка отсчитывала время. Его время. На сотни километров вокруг – ни души. Здесь оно безраздельно принадлежало ему.

Три часа до отбоя. Одиннадцать часов до подъема. Шестнадцать до следующей отметки. Тысяча триста двадцать до конца смены. Целый вагон времени. Вагон и маленькая тележка.

У тайги было свое отношение со временем. Этот громадный серо-зеленый таежный лес ходил в любимцах у Его Величества Хроноса, и за пазухой имел вечность. У Роберта такого запаса не имелось, поэтому он исправно менял батарейку в настенных часах.

Он был невзрачен на вид. Щуплый, маленького роста, в любой компании смотрелся нелепо, на общение шел с трудом, друзей лучших и друзей простых не имел вовсе, весь круг знакомств ограничивался коллегами по работе. Между тем цепкий ум и упертость доводить начатое до конца, что свойственно людям науки, делали его ценнейшим кадром и незаменимым работником. Притом, был честен всегда как с окружающими его людьми, так и самим собой.

Роберт, как и все в своем советском детстве честно мечтал стать космонавтом. И, как многие, им не стал. После школы попал в Инженерное училище, потом окончил институт по специальности ядерная физика, работал на кафедре, защитил кандидатскую. В связи с нехваткой специалистов в инженерных войсках, его забрали в армию. Отслужив и пройдя сотни проверок попал в секретный проект «Абсолют», разрабатываемый Советами в те годы.

И вот теперь он, немолодой кандидат в доктора наук, каждые двадцать четыре часа нажимал кнопку отметки вахты в небольшом бункере в семи метрах от поверхности земли по соседству с такой же миниатюрной шахтой с одним единственным ракетным зарядом внутри. Где-то в самом сердце сибирской тайги.

Часы все же шли. Роберту лишь порой казалось, что секундная стрелка на мгновение замирала, как бы переводя дух, и снова пускалась в счет. Сняв их со стены, он прислушался. Тихое тиканье успокоило его. Значит, время не остановилось. Вахта закончится, и он не останется тут навсегда делить вечность с тайгой.

Одна тысяча триста девятнадцать часов. Время для размышления.

Советские истребители утром четырнадцатого июля, за день до начала вахты Роберта, нарушили воздушное пространство Соединенных Штатов. Это был показательный маневр Советов. Мол, ребята, мы настроены серьезно. Штаты поступок не оценили и сбили истребители. Холодное противостояние двух держав достигло своего апогея, грозясь перейти в горячее.

И, отправляясь на вахту, Роберт уже морально готовил себя к тому, что единственный телефон без циферблата на панели около заветной кнопки зазвонит именно в его смену. После этого инструкция проста до идиотизма. Вставить ключ в паз на панели, повернуть, открыть стеклянный колпак и вдавить до упора единственную кнопку. Ну и, наверное, молиться.

Боеголовка длиною с автомобиль стартует из шахты в стратосферу, и ложиться на заранее введенный курс. Даже если ее сбивают на подлете, еще в атмосфере, заряд активирует самоподдерживающуюся реакцию ядерного распада, который сотрет с лица земли всю Северную Америку. Теоретически. На практике есть шанс разом лишиться всей планеты. Абсолютное оружие. Фактор сдерживания в холодной войне. Жирная точка в войне настоящей.

Прошло восемьсот шестьдесят девять часов вахты. Телефон молчал.

Ночью Роберту снилась тайга. Бесконечная и одинокая.

Утро выдалось таким же, как и предыдущие тридцать шесть. Серое и мрачное, в закрытом наглухо бункере под землей. Тем не менее, в нем были созданы все условия для проживания в течении трех месяцев вахты – время, которое, опять таки теоретически, человек мог выдержать и не сойти с ума от одиночества.

Свежий кофе бодрил. С книгой в руках – а чем больше заняться? – Роберт устроился в кресле около панели с телефоном. Открыл первую страницу.

Звонок оглушительной трелью разбил тишину вдребезги. Роберт от неожиданности вскочил, пролив кофе на книгу. Сердце на миг перестало биться. Сон, это всего лишь сон. Но трезвон телефона без циферблата не оставлял никакой надежды. Это реальность. Его. Самая, что ни на есть, настоящая.

Холодный пластик трубки прижат к уху – миг – и слышится голос:
«- Код - семнадцать! Код – семнадцать! Один – три – девять! Повторяю! Один – три – девять! Как понял? Подтверди!»
Сухие губы не слушаются:
«-Код – семнадцать… Один – три – девять… Подтверждаю.. »

В трубке замолкли. На минуту Роберт потерял способность двигаться. Так и стоял с трубкой, не в силах положить ее обратно. Сейчас, вот сейчас они снова выйдут на связь и отменят приказ. Но нет, он сам прекрасно слышал: «один – три – девять - безотлагательный старт ракеты без возможности отмены приказа». Это не объявление готовности. Это старт. Поворот ключа и кнопка до упора.

С трясущимися руками попасть ключом в паз не так просто. Стеклянный колпак не хочет открываться. Но вот она кнопка. Только нажать. Одно движение – и нет континента.

Тысячи жизней. Тысячи лиц, улыбок, глаз. Смех, слезы, любовь, ненависть. Отцы, матери, братья, сестры, мужья, жены, любовники. Дети! Маленькие, большие, не родившиеся, живущие. Все в прах и навсегда… Казнить, нельзя помиловать.
Палач, каких свет не видывал. И не увидит.

И Роберт понял. В этот один единственный миг, между переходом секундной стрелки, между ударами сердца, понял, как он их всех любит. Понял, что не сможет ни под страхом смерти, ни под каким иным страхом нажать на кнопку. Он любит весь этот большой и странный мир, всех этих людей, которых никогда не видел. Он всегда был честен с самим собой. Старая задачка с перестановкой запятой.

Казнить нельзя, помиловать.

План родился сразу. Только бы успеть! Они сидят, попрятавшись в бомбоубежища, и ждут старта ракеты. Десять минут. После чего высылают ударную группу к бункеру. Группа прибудет через пятнадцать, максимум двадцать минут. Полчаса в запасе есть.
Роберт опрометью кинулся в кладовую, где хранились ключи от двери в коридор, ведущий в шахту с ракетой. При сбое аппаратуры, если таковой произойдет, необходимо согласно инструкции, активировать запальный шнур вручную. Для этого и был предусмотрен коридор в шахту.

Прихватив инструменты, он отворил дверь и впервые увидел воочию ракету, над которой работал три с половиной года, разрабатывая отдельные элементы. В частности – схему боеголовки. Поэтому он знал, в какой части ракеты находился термоядерный заряд.
На снятие верхней панели потратил десять минут. Еще десять возился с охранными замками и прошитой двойной оболочкой самого заряда. Добравшись до внутренностей боеголовки, особо не церемонясь, стал доставать пластины.

Две пластины из обогащенного урана диаметром в десять сантиметров и толщиной в один идеально плотно сходятся при активации заряда, инициируя процесс распада. Количество выделенной энергии должно хватить, чтобы Нью-Йорк отправить к праотцам. Но главное не в этом.

Маленькая неприметная коробочка в углублении между пластинами активируется при взрыве. В ней – катализатор процесса распада. После чего он и становиться самоподдерживающимся на протяжении длительного периода времени. Достаточно длительного, чтобы весь континент стал непригоден для жизни в ближайшие сто-двести лет. А может и вся Земля.

Пластины Роберт просто сломал молотком. Долбил по ним изо всех сил, зная, что уже получил достаточную дозу облучения, чтобы не беспокоиться о планах на будущее. Пришел черед черной коробочки. С ней расправился одним ударом. Вещество внутри, вступив в реакцию с воздухом, без необходимого количества энергии распалось на составляющие. Одним ударом – три года работы. Ничуть не жаль. Чтобы снова создать подобный заряд, потребуется столько же.

Все. Теперь все. Роберт бросил ненужный молоток и поплелся назад в бункер. Пусть теперь врываются, угрожают, орут. Поздно. Он полюбил весь мир. И умирает от этого.

С улыбкой на лице.

Атомная осень

Он шел уже третьи сутки. Вода была на исходе. Патроны кончались. Привкус крови во рту уже не тревожил. Понимал, что жажда может убить его раньше. Или лес. Этот нелепый лилово-синий лес, который по его расчетам должен был кончиться еще вчера. Но никак не заканчивался.

Ночью какие-то мелкие мохнатые твари с огромными глазами пытались отобрать автомат. Накинулись скопом сразу отовсюду, целая куча, повисли на шее, руках, как свора играющих ребятишек, цеплялись за ноги. Как ни странно, не пытались причинить ему вред, просто тащили оружие из рук, причем в абсолютной тишине, не издавая ни единого звука. Четырехпалые лапы мягкие, без единого признака когтей, рты беззубые. И как только они питаются. Пытался отбиваться, бодался, кусал. Бесполезно. Пришлось потратить несколько драгоценных патронов и дать очередь вверх. Звуки выстрелов разогнали непонятную мелочь. Долго успокаивал нервы.

Лучше бы пытались убить. Неизвестность пугает сильнее смертельной опасности.

Он уже ничего не понимал в этом мире. Раньше было просто. Был дом. Была работа. Был он. А теперь? Что стало с миром, который он знал? В котором рос, мечтал, взрослел, любил и ненавидел, терял и находил. Все ушло в одночасье. Мир изменился. Разом.

Много выдвигалось теорий о том, как и почему это произошло. Многие винили ядерную войну, затеянную сверхдержавами. Другие же в этом хаосе подозревали каких-то инопланетян, которых никто не видел. Третьи находили причины еще черт знает где. Ответа так и не нашли. А теперь это уже и не важно. Человеческая цивилизация угасает, догорают последние ее очаги, уступая место новому миру. Но вот, будет ли он лучше?

Наверное, есть какая-то черта. Предел натяжения, при котором мир еще способен держаться в рамках реальности. А за чертой наступает хаос. Так и случилось. Ядерная война была последней каплей. Последней ступенькой в никуда.

После сброса первых ракет отовсюду стали поступать странные сообщения. Птеродактили над Эмпайер Стейт. В Квинстаун причаливает Титаник с пассажирами на борту. Японцы видят выходящую из моря Годзиллу. Эти только первые отголоски надвигающейся катастрофы вначале пытались принимать за бред сумасшедших, фантазии, галлюцинации и тому подобное ссылаясь на панику, царившую тогда в умах людей. И успешно игнорировали, пока это оставалось возможным.

На утро дня Большой катастрофы не досчитались Южной Америки. Континент исчез с лица Земли. За одну ночь, безо всяких следов. Оставив на своем месте лишь океан. События следующих дней трудно описывать. Города пропадали и появлялись в других абсолютно неожиданных местах. Сахара пришла в движение и в течении недели перетекала из одной части Африки в другую. Всю Землю охватил дикий хаос. Ты засыпал в одном мире. И просыпался в другом.

Теперь жалкие останки человеческих поселений медленно кочуют по этому странному миру, который им не принадлежит.

Всего три дня назад он жил в одном из них. Пытался жить. Пытался еще сохранить те крохи разума, что оставались, как он надеялся, у него в мозгу. Или же он давно лежит привязанный к больничной койке, пуская слюну, а это всего-навсего его больные фантазии.

Всего три дня назад он засыпал в палатке, готовясь назавтра выступить со всеми на юг, в надежде спастись от приближающихся с севера холодов. Была осень. Кончались припасы. А зима в этом новом мире не сулила ничего хорошего. Они собирались выйти к реке через лес, который тогда еще был зеленым, и сплавиться вниз по течению на сохранившихся, как они надеялись, лодках. Крохотный шанс выжить. Маленькая надежда на спасение.

В поселок прибывали люди. По двое-трое. Кто сумел спастись после катастрофы. Подступающие холода гнали всех на юг. Продуктов не хватало. Голодные, обозленные поселенцы с каждым днем становились все мрачнее. В ту ночь перед походом случилось страшное.

Он проснулся от криков. Кричали от боли. На стенках палатки, в которой он спал, играли зарницы пламени. Поселок горел. Схватив автомат и сумку с припасами, он выскочил наружу.

Вокруг все горело. Мелькали фигуры в огне. Мимо с криками пробежала женщина. У нее горели волосы. Он дернулся было следом, но замер на месте. Он увидел.

Увидел, как в центре, окруженные огнем, дрались люди. Жители поселка, мужчины и женщины, избивали друг друга руками, рвали волосы, пытались выколоть глаза, кусались. Ведомые животным инстинктом рвать, вцепиться в горло противнику. Кто-то раненый ползал по земле и выл, другие фигуры лежали неподвижно. Разум тоже покидал человека. Может быть, в поисках нового пристанища.

У него в глазах застыл страх. Не страх смерти. А страх стать таким же безумцем как и все вокруг, броситься убивать или быть убитым. И он бросился бежать. Спасаясь от страха. Спасаясь от безумия.

Через полчаса и нескольких километров, когда уже не было сил бежать, он обнаружил себя в глубине леса. Все еще знакомого, зеленого с желтой проседью листьев. Тогда он сел на траву и заплакал. Плакал, утирая руками слезы, вздрагивая и не в силах остановиться. Почему его пощадили и не забрали разум? Кто там наверху решал, кому стать безумцем, а кому умирать в муках? Кто и зачем оставил его смотреть, как умирает мир? Он плакал от бессилия и злобы на тех, кто уготовил ему такую участь. К утру он забылся в беспокойном сне.

А наутро проснулся в лиловом лесу.

Лиловая кора, сине-лиловые листья, пожухлая фиолетовая трава. Этот новый лес, успевший сменить окрас за ночь, вгонял в уныние. Давил всей своей невероятностью, невозможностью. Всем своим видом говорил: ты здесь чужой.

Первый день он прошагал, стараясь сохранить спокойствие. Получалось плохо. На каждый шорох, вздох чудного леса вскидывал оружие. Что-то непонятное все время мелькало в ветвях, позади то и дело слышался топот, но как он ни старался, как ни вертел головой, ничего подозрительного заметить не удавалось. Если не брать в расчет окружающие цвета.

К вечеру набрел на кусты малины. Самой обычной малины. Только синего цвета и размером с яблоко. Сами же кусты были в рост человека.

В кустах что-то ворочалось. Что-то огромное и мохнатое шумно сопело и трещало в зарослях. Он наверное обрадовался бы обычному лесному медведю, даже соберись тот им закусить, но то, что ворочалось в кустах, отнюдь не являлось медведем. Странное существо, ростом с автобус, покрытое сплошным серо-зеленым мехом, стоя на одной конечности-колонне, другой загребало малину и отправляла в огромный, лишенный зубов рот, занимавший всю переднюю часть круглого туловища. Причем никаких других органов на «лице» и вообще где-либо на теле существа видно не было. Этакий шар на ногах.

Он замер перед чудищем с трудом подавив желание пуститься наутек. И медленно, стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимание – кто его знает, чем оно там видит или слышит – стал его обходить, держа автомат наготове. Обойдя – благо заросли оказались небольшими – он уже собирался дать деру, как вдруг увидел, что существо замерло. Чувствуя, как мурашки ползут по спине, он медленно поднял автомат и поймал в прицел широкую спину гротескного чудовища.

На зеленой спине во всю ширь открылся гигантский глаз с огромным лиловым зрачком.

Очнулся он задыхающимся, лежа на земле. Сколько пробежал сквозь чащобу, не разбирая дороги, он не знал. Не мог остановиться, дикий иррациональный страх гнал его вперед, и он бежал до тех пор, пока не свалился от усталости. В ушах все еще стоял трубный крик чудовища, когда автомат выстрелил. Он что-то кричал сам, зажимая курок, пуская очередь за очередью, пока не расстрелял половину магазина, только тогда бросился бежать, а следом слышал жалобные завывания умирающего монстра.

Лежал еще долго на фиолетовой траве, временами проваливаясь в беспамятство. Так наступил второй день.

Как ни странно, он умудрился не растерять по дороге рюкзак с запасами и оружие. Все было рядом, когда он наконец пришел в себя и нашел силы двигаться дальше. Оказалось, что и не сильно-то отклонился от нужного направления. Только вот лес все не хотел заканчиваться.

Второй день прошел без происшествий. Все тот же сине-лиловый лес. Успел свыкнуться с местным однообразием цветов и поэтому ночную встречу с мохнатой мелочью, которая пыталась отнять у него оружие, он перенес более или менее стойко. По крайней мере, сумел воздержаться от беспорядочной пальбы.

На третий день он встретил человека.

Это была девочка лет шести в легком белом платьице и на фоне лиловых зарослей смотрелась абсолютно нелепо. Она вышла из за кустов, так что он чуть не подпрыгнул от неожиданности. Рефлексы сработали сами, он вскинул автомат, поймал в прицел милое личико, и отпускать оружие не спешил. С ним снова пытались сыграть злую шутку.

- Как... Кто... Ты откуда?.. – пробормотал он, пытаясь сохранить самообладание. Детей он не видел давно. После Катастрофы их осталось совсем мало, но и оставшиеся стали пропадать непонятно куда из поселений. Последний ребенок пропал из его поселка месяца два назад.

- Что ты тут делаешь?.. – хриплый голос выдавал волнение.

- Я от своих отстала, - зеленые глаза девочки смотрели немного с грустью, но ни капельки страха в них не было.

- От своих?! – чуть не сорвался он на крик, сжимая ствол крепче, - сколько вас тут?!

- Я тут с братьями и сестрами. Мы на юг шли. Я отстала.

Рассудок твердил, не верь тому, что видишь, это обман. Чувства же говорили иное. Что перед ним девочка. Маленькая. Потерянная. Беззащитная.

Поверив чувствам, он медленно опустил ствол. Но руку с курка убрать не решился.

- Как тебя зовут?

- Алька. А тебя?

Смелая девочка. Совсем ничего не боится. Интересно, откуда она взялась.

- Меня Тимом зовут. Я тоже на юг. Идем, догоним твоих братьев.

Алька подошла, взяла его за руку. Этого он не ожидал и чуть снова не схватился за автомат. Но теплая детская ладонь привела его в чувство. И он решил, что сделает все, чтобы вернуть ее незадачливым братьям.

К вечеру они вышли из леса.

Он ожидал увидеть лиловую равнину, и уже успел отвыкнуть от зеленого и желтого цветов. И резкий переход в нормальные цвета растительности сбил его с толку. Но равнина была чудесна. Солнце медленно клонилось к закату, заставляя реку полыхать в ее лучах. Все в округе будто светилось внутренним светом, желто-зеленая трава – какой оказывается приятный оттенок – покрывала равнину до самого побережья. Ветер гулял по ней, в этом раздолье, подгоняя неторопливые воды могучей реки.

Где-то посередине, между лесом и рекой, до которой оставалось совсем немного, брела толпа ребятишек.

- Ну, вот мы и догнали твоих, - улыбнулся он, и закричал вслед детям, - эхееееей!..

Его крик унесся к воде. Шедшие дети обернулись.

- А где взрослые? Почему вы одни? – спросил он Альку.

- Мы не одни. Нам сказали идти на юг. Там мы сможем выжить. Там нас встретят.

Наивный ребенок. Кто мог их так просто оставить на произвол судьбы. Как они вообще прошли через лес.

- Как вы прошли лес? Там же чудища всякие бродят! – они разговаривали на ходу. Толпа их терпеливо ждала впереди. Кто-то двинулся навстречу.

- Чудища? – вскинула удивленные глаза девочка. – Мы не видели чудищь.

- Я встретил одного. Огромный такой, две ноги. И глаз на спине.

От воспоминаний о глазе его замутило.

- Так это же Ло!

- Какой еще Ло?! – от такого ответа он даже остановился.

- Это Ло! Он доообрый. – с достоинством произнесла Алька, будто представляя ему любимого щенка.

- Я его застрелил! – не выдержал он, в конец растерявшись.

Дети, два мальчика, отделившиеся от толпы, приближались.

- Нет, ты его обидел. Он мне жаловался потом. Он же хотел просто поздороваться. – насупила губы Алька.

Жаловался?! Поздороваться?! Бред. Просто бред маленького ребенка с больной фантазией.

- А те, мохнатые… - начал он.

-Пушистики! – с радостью откликнулась Алька. - Они хотели забрать у тебя ружье, чтобы больше никого не обидел.

Бред. Бред. Бред. Сказать три раза, станет легче. Он сел на траву. Лиловый лес. Девочка в белом платье. Пушистики. Ло. Он явно перегрелся на солнце. Или давно уже сошел с ума и это ему все кажется. Самое простое объяснение. Так и есть.

Мальчишки подошли. Один, старший, на вид лет пятнадцати. Другой пониже ростом, явно младше. Оба белокурые и загорелые. Давно идут наверное.

Алька подошла к старшему и молча встала рядом, взяв его за руку.

- Лен, - произнес старший.

- Что? – не понял он.

- Меня зовут Лен. Спасибо, что помогли сестре. Хотя этого и не требовалось.

Мальчишка. С виду. А говорит как взрослый. Твердо. Осмысленно. Правильно строит фразы. Нет, тут явно что-то не чисто. Он сидел на траве, обхватив голову руками, и пытался привести мысли в порядок. Дети пропали. Теперь они находятся в лесу, живые и невредимые. Какое этому может быть объяснение? Кто-то помог? Сами они вряд ли бы смогли продержаться столько времени.

- Нам пора, - сказал Лен. - Мы торопимся. На реке есть лодка, мы видели.

Это его повторяющееся «мы» слегка раздражало.

- Кто вы такие? – произнес он севшим голосом.

- Мы дети. Только уже не ваши.

- А чьи?

- Их.

Замечательный ответ. Именно его он и ждал. Ну конечно, а чьи же еще раз не их?! Бред…

Поднялся он с трудом.

- Ладно. Идем. Не бросать же вас одних, – выдавил из себя.

-В этом нет необходимости. Нас встретят. О нас позаботятся.

- Кто?! Кто позаботится?!

- Они.

Ах, да. Как же он забыл. Конечно, раз они их дети, то они и позаботятся. Все вполне логично. Все укладывается в рамки нового логичного мира. Только логика эта теперь чужая. Их. А кого их?

-Так… - произнес он, - так…

Он что-то собирался сказать. Но мысль так и не оформилась в слова. Потому что он услышал крик. И обернулся.

Из леса выбегали люди. Человек пятнадцать, не меньше. Все они дико кричали, размахивали руками, падали, соскакивали и снова падали. Это бежали уже не люди. Животные. Обычные двуногие животные. Тот, кто наверху, продолжал забирать разум у хомо сапиенс. Видимо, уже навсегда.

Он обернулся на детей. Они стояли тесной кучкой, мальчики и девочки, взявшись за руки и без тени страха смотря на приближающуюся разъяренную толпу. Тогда он понял. Их воспитают. О них позаботятся. Для нового мира. Они станут другими. И есть шанс, что у них, да-да, у них все получится. То, что не получилось у нас. Надо только дать им этот шанс.

- В лодку! – закричал он, перехватывая автомат. – Скорее!

Лен понял, что-то коротко сказал детям, и они взявшись за руки по двое, мальчик-девочка, побежали к берегу. Лен, убегая, обернулся:

- Спасибо!

- Не за что. – произнес он сквозь зубы, вскидывая оружие и ловя в прицел ближайшую бегущую фигуру. – Нам не за что…