Может быть, когда мы будем летать дальше, к другим планетам, (…) когда будем летать в другие звездны / рассказ :: день космонавтики :: 12 апреля :: много букв :: Истории

Может быть, когда мы будем летать дальше, к другим планетам, (…) когда будем летать в другие звездные миры, в это время нам понравится больше, чем голубой, и черный цвет неба, так как мы привыкнем к нему. А пока, конечно, приятнее, пока голубое.

Ю. А. Гагарин



Александр Васильевич Юрков, капитан первого ранга космического флота России, командир экипажа космического челнока «Восход» стоял у входа в сверкающее голубым стеклом здание Центра Управления Полетами. За его спиной, на скрытом махиной ЦУП посадочном поле остывал после посадки верный челнок, на котором капитан Юрков летал последние пять лет в качестве командира и еще три года до этого — штурманом. До «Восхода» были три других корабля — каждый из них Александр Васильевич вспоминал порой со светлой ностальгической грустью.

Однако, сейчас он не думал о челноке, предоставив его чутким рукам техников. Пока прочие члены команды проходили послеполетное обследование, капитан улизнул из комнаты отдыха персонала на улицу. Здесь он с наслаждением вздохнул полной грудью, в очередной раз удивившись тому, что воздух на космодроме отличается на вкус в зависимости от того, прилетел ты или собираешься улетать. Космодром прощался с улетающими в голубое небо сынами земли запахами машинного масла, солярки, раскаленного металла и свежей краски, кислой химической вонью ракетного топлива и едким запахом нагретой изоляции.

Сейчас же легкие Александра Васильевича омыл нежный аромат зеленой листвы. Запах влажной почвы и еще чего-то непонятного, но бесконечно родного. Запах Земли.
Капитан повернул вправо и прошел несколько десятков шагов. Здесь в небольшом закутке, образованном стенами ЦУП, находился небольшой цветочный садик. Юрков вновь с удовольствием вздохнул — теперь воздух пах сладковатой смесью цветочных ароматов — и, присев на скамейку, откинулся на спинку и прикрыл веки.

Минуту спустя гравий, которым были посыпаны дорожки, заскрипел под чьими-то шагами. Юрков открыл глаза — кого это там принесло — и тут же вскочил навстречу.

— Здравия желаю! — произнес он, повинуясь отточенным за годы службы рефлексам.

— Вольно, Саш, — махнул рукой пришедший и, чуть прихрамывая, подошел к скамейке и сел. — Присаживайся.

Его звали Юрий Алексеевич Орлов, и он был заметно старше Юркова, практически старик; последние тридцать лет этот человек бессменно руководил Аэрокосмическим Агентством России.

Он был почти на голову ниже Юркова, и ходил, прихрамывая. Перед ухудшением погоды сустав начинал беспокоить его сильнее, что заставляло Орлова ходить, опираясь на трость. В Агентстве ходила шуточная примета: Орлов с тростью — быть дождю.

— Как оно? — отечески поинтересовался Орлов, с отеческим беспокойством оглядывая капитана.

— Нормально все, Юрий Алексеевич.

Орлов улыбнулся, но его глаза остались серьезными, пытливо осматривая каждую складочку на мундире коллеги.

— Слышал, Марс вчера отчитался о первом урожае в теплицах?

Юрков удивленно вскинул брови.

— Нет еще. Ну, круто же, Юрий Алексеевич! Марс переходит на самообеспечение. А проект «Проксима» утвердили?

— На доработку отправили. Что-то комиссии в рециркуляторах опять не понравилось, — Орлов пожал плечами. — В таком деле спешить нельзя. Кстати, с прошедшим тебя, Саш. Сорок пять — срок немалый, как-никак.

Юрков дернул уголком рта, словно был недоволен чем-то, но потом все же улыбнулся.

— На пенсию спровадить пришли?

Орлов вскинул густые седые брови.

— А хочешь?

На лице капитана промелькнула растерянность. Некоторое время он размышлял, а потом вновь улыбнулся и проговорил, глядя не на начальника, а вверх, в бездонное голубое небо.

— Знаете, Юрий Алексеевич, я в детстве наткнулся как-то раз на видеозапись интервью Гагарина. Старая запись такая, черно-белая. И он там в числе прочего сказал такие слова… Что-то вроде «В космосе черное небо, но нам привычнее голубое». А я увлекался космосом тогда, прямо болел им. И подумал: «Неправ Гагарин, хоть и космонавт». Казалось мне, что голубое небо — вот оно, чего в нем такого… А черное — оно там, за пределами атмосферы, его увидеть не каждому дано.

Капитан повернул голову и посмотрел на улыбающегося Орлова.

— А вот пару лет назад вспомнил эту фразу и вдруг понял, что скучаю. Двадцать лет любил черное небо, но вспомнил земное, голубое — и аж слезы на глазах навернулись. Наверное, так и надо уходить на пенсию — когда вместо черного неба начинаешь мечтать о голубом.

Мужчины помолчали, думая каждый о своем. Несколько минут спустя тишину нарушил Орлов.

— Знаешь, Саш, я ведь тоже видел это интервью. Лет десять мне было… И вот смотрю я на Юрия Алексеевича, молодого, живого, веселого. И так мне сердце вдруг защемило… Он говорил: «Когда мы будем летать дальше, к другим планетам… когда будем летать в другие звездные миры». Он верил в это, Саш, в полеты к другим планетам, он жизнь был готов отдать за эту мечту. Готов был сгореть там, в модуле. А мы…

Орлов гневно сжал пальцы в кулак.

— Это было такое время, Саш, когда считалось нормальным пускать редкоземельные металлы на экраны для смартфонов, которым суждено было оказаться на свалке через год. Когда врач, учитель или инженер получал меньше продавца. Это было время тоски и какого-то внутреннего отчаяния, Саш, когда мода на развлечения менялась раз в месяц, и полгода спустя все говорили: « А помните…» И я был таким же неприкаянным… Вместе со всеми играл в игры, послушно удивляясь улучшенной графике, крутил спинеры, слушал баттлы… Ты, наверное, и не знаешь, что это такое.

Старик усмехнулся.

— Так получилось, что месяц спустя мы были на экскурсии в Звездном. Кто-то до нас написал на памятнике Гагарину: «Юра, мы все про…» Потеряли. Мои одноклассники гоготали, глядя на похабную надпись — матерного слова им было достаточно, чтобы фраза стала смешной. А я читал эту надпись и чувствовал, всей душой, понимаешь, чувствовал бессильную скорбь этого неизвестного мне человека. Я смотрел и видел осколки чьей-то мечты. Мечты всего человечества.

Со стороны стартовых модулей раздался рев взлетающего челнока. Мужчины помолчали, вслушиваясь в шум, мысленно отмечая: все хорошо, полет нормальный; и лишь когда звук стал едва слышным, растворившись в зените, Орлов продолжил.

— Тогда, у памятника, я дал себе клятву. Себе и Гагарину, моему тезке и брату по мечте. Я нашел фотографию памятника с той надписью — она гуляла по всему интернету — распечатал и повесил над кроватью. Я написал на ней маркером: «Юра, мы все вернем!» Для космонавта я был слишком хилым, поэтому решил стать инженером и строить космические корабли. Я зубрил математику и физику целыми днями, растерял всех так называемых «друзей» — им было скучно со мной, а мне вдруг стало бесконечно скучно с ними.

Орлов поднялся со скамейки и в возбуждении принялся расхаживать перед скамейкой: два шага в одну сторону, разворот, два шага в другую. Так же он расхаживал, когда читал лекцию в университете или произносил напутствие отправляющемуся в полет экипажу. Юрков из уважения тоже встал.

— Конечно, мечта одинокого мальчишки не могла изменить мир, как бы яростно он ни штудировал учебники. Но что-то изменилось. Писатели стали писать о космосе — не склизкую как бы фантастику с сисястыми инопланетянками на дешевой обложке, а хорошую, твердую «ЭнЭф», как в середине двадцатого века, как те книги, на которых я вырос. Люди снова стали мечтать о космосе. Правительства стали выделять деньги на космическую программу. Оказалось, что выгоднее сложиться и запустить экспедицию, например на Луну, чем грызть друг друга за клочок истощенной земли.

Его спич прервало появление молоденькой медсестры. Словно валькирия в белом халате, она подбежала к Юркову и начала гневно его отчитывать:

— Александр Васильевич, ну куда вы подевались? Телефон не берете, в корпусе вас нет! Что за безответственность?! Командир экипажа, каперанг, а ведете себя, как мальчишка, сбегаете с комиссии! Живо в смотровую!

Этому маленькому урагану возмущения неведомо было понятие субординации, и капитану пришлось подчиниться. Прощание с Орловым в результате оказалось довольно скомканным. Минуту спустя Юрков вместе с возмущенной медсестрой, которая продолжала отчитывать капитана, как нашкодившего котенка, скрылся в здании, оставив улыбающегося Орлова в одиночестве.

Продолжая улыбаться, министр опустился на колено перед клумбой и осторожно погладил подушечкой пальца гладкий розовый лепесток. Словно почувствовав это касание, из глубины большого лохматого цветка выполз маленький зеленовато-бронзовый жук, недовольно посмотрел на человека, крутя длинными усами. Беззвучно высказав все, что думал об огромных двуногих, мешающих питанию мирных насекомых, жучок поднял закрылки, расправил длинные прозрачные крылья, и, сорвавшись с цветка, с недовольным жужжанием улетел прочь.

Орлов со старческим кряхтением распрямился, посмотрел вслед жуку и подумал вслух:

— Иди, Саш, на пенсию… Погуляй, отдохни, внука повидай… А местечко инструктора я тебе поберегу.

Орлов направился ко входу в ЦУП, но у самых дверей остановился. Развернувшись, он пошел прочь от входа, туда, где на полпути к КПП стоял титановый бюст Гагарина. Обойдя памятник, Орлов посмотрел на открытое улыбающееся лицо первого космонавта, а потом перевел взгляд ниже, туда, где на полированной гранитной плите постаменте резцом скульптора было выведено:

ЮРА, МЫ ВСЕ ВЕРНУЛИ!