Разсказъ донэповскаго спекулянта.
А вот и обложка с той газетки:
Подробнее
Еврейское счастье. ° Разеказъ донэповскаго спекулянта. — Такъ 'Нто вы думаете? Изъ за такого парпшваго кусочка карандашной записки я уже былъ разстр-Ьлянъ. То есть меня еще не разстреляли, но это же все равно. Когда еврей попалъ на Лубянку за спекулящю, такъ онъ у нее •см'Ьло можетъ смотреть на себя какъ на/ трулъ. Ты уже не живешь. Ты уже не дышешь. У тебя уже в'Ьтъ ни ногь, ни рукъ, ни глазъ, ни ушей. Кушаешь этоть знаменитый холерный супъ съ воблой и горохомъ, такъ онъ ужъ не въ желудокъ идегъ, а прямо въ душу и дЬлаеть тамъ холеру. Одшшъ словомъ, хорошенькое Д'Ьло, я вамъ скажу! Конечно,-я не говорю: все евреи какъ я! Возьмите Мошковича — вы же знаете Мошковича? Этоть, тевсюй? Форменный ндютъ. Ыо надо же иметь счастье Мошковича. Вы слыхали его и crop i ю въ KieBt? ЧеловЬкъ отправляется къ шурину въ гости, на обр’Ьзаше, какъ полагается), въ сюртуке, въ манишке съ манжетами, а у шурина засада и вс-Ьхъ хватаютъ и ешравляютъ въ тюрьму. На датой день уже рано утромъ, прнходятъ, забираютъ Мошковича я увозить. Ну, такъ вы уже знаете, куда они увозятъ рано утромъ человека. Но я вамъ уже сказалъ, что надо иметь счастье Мошковича! Зам-Ьсто ст-Ьики его прнводять на ассенизацюнный дворъ, даютъ ему ассенизашонную бочку съ двумя дохлыми клячами и говорить: вези! Ну!... Паршивое д-Ьло, но это же не сгЬнка! Можете уже себе представить, какъ онъ влезъ на козлы, какъ онъ взялъ вожжи и какъ онъ сказалъ: «но!» — въ своемъ сюртук-Ь, въ котелк-Ь и крахмальныхъ манжетахъ!... Но черезъ три дня онъ уже сид-Ьлъ на бочк-Ь, какъ будто только это всю жизнь его настоящая лрофессш была. Мало того, онъ даже не скрывалъ свою радость, что его не поставили къ стЬнк'Ь и когда про-Ьзжалъ по городу и встречать знакомыхъ, такъ снимать котелокъ съ головы, махалъ кнутомъ и кричачъ на всю улицу: — Здравствуйте! Ура! Да здравствуетъ Сов-Ьтская федеративная власть! И на всю улицу п-Ьлъ не бо.тЬе, не мен-Ье какъ интер-нацюналъ. □ Вс-Ь знакомые на него какъ на щцота смотр-Ьли. -Такъ что же вы думаете? Вотъ какой онъ есть идшть, такъ его все такн очень скоро совс-Ьмъ отпустили. Почему? Потому что онъ съ ассенизацюнной бочки щкша-ганду д-Ьлалъ полезную для сов-Ьтской власти... Однимъ Phot. Graudenz. Левъ Дейтчъ въ доме отдыха „ветерановъ революц!и“. словомъ, я вамъ говорю, надо им-Ьть счастье Мошковича, Я такого счастья не лм-Ьлъ и я таки просидЬлъ на Лубянка четыре месяца, пока дождался допроса. II каждый день и каждый часъ н каждую секунду я уже стоялъ около сгЬпкн и меня уже разстр-Ьлпвали и я уже былъ трулъ. Вы уже можете представить себе, что я пм-Ьлъ въ дупгЬ, какъ я обрадовался, что меня на допросъ вызвали. Прихожу къ сл-Ьдователю. Надо было вамъ видЪть этого следователя! Зверь. Рыдай какъ тигръ. Какъ 45
пела! Я уже умеръ, какъ только посмотрйлъ на него... Да! я вамъ не разск-азалъ, какое у меня дйло было. Такъ раз сказывать нечего. Но если продается вагонъ сахару, такъ вы уже знаете, что нужно, чтобъ продавецъ не зналъ кто покупатель, чтобъ покупатель не зналъ, кто прода-вецъ, чтобы сахаръ былъ вовсе не сахаръ, чтобъ я былъ не хомнссюнеръ. Однимъ словомъ: меня арестовали. Дома перерыли все вверхъ ногами. Конечно, ничего не надпля. Я же знаю, что у меня ничего такого дома нйшь. Но авсетаки чертъ нхъ знаеть... Ну, слушайте дальше. Этотв тигръ рыж1й закурилъ папироску, откинулся себй важно на спнпку стула и дйлаетъ мий пальцемъ: — Идите сюда поближе къ столу, Каценеленбогенъ. Я уже не помню, ногами или чймъ подошелъ къ столу. Тогда онъ напустилъ столько дыму, какъ занавйску едйлалъ, и черезъ дымъ дйлаетъ вопросъ: —‘ Такъ что вы мнй разскажете, Каценеленбогенъ, про вашу темную сдйлку съ сахаромъ? И кто это Кр — ? Что у меня сделалось въ* животй оть этого вопроса, такъ вы ужъ сами можете понять. Но я же знаю, у него шшакихъ доказательствъ нйтъ, такъ я рйшилъ, что я совсймъ откажусь отъ этого дйла, что я ничего не знаю. Я такъ п отвйтилъ ему: — Какую сделку. Какой сахаръ, Какой Кр.? Что я вамъ буду разсказывать! Въ полчаса онъ изъ меня вей кишки выыоталъ! Но я какъ рыба все (время говорить: пашшштО свою фшмил110. Я лаписалъ. И тутъ, что я совсймъ напрасно попалъ въ эту гадость. Тогда онъ мий даетъ кусочекъ чистой бумаги и карандашъ и говоришь: на лишите свою фамилпо. Я палшеалъ. И тутъ, Божо мой —• я вижу онъ достаегь изъ папки маленыий кусочекъ бумажки, паршивенький кусочекъ изъ записной книжки, мою собственную записку, какъ разы насчешь сахару, мою смерть! И начинаешь сравнивать подпись и говорить: «мгмъ». Потомъ кладешь! мою записку да папку и опять все сначала. Скажи eery, па сколько это была сдйлка и кто этоть Кр ... Но я уже вижу, что все равно все пропало, чтобы я ему не сказалъ, такъ все равно сшйнка. Такъ что я ему буду говорить? Чтобъ друигхъ людей тоже къ стйпкй поставили? Такъ я ему говорю опять тоже самое. Черезъ мои отвйгы онъ такой бйше-пый сталъ, какъ сумасшедший, вскочилъ и началъ бйгать л о комнатй какъ угорал ал лошадь. Но вы уже сами пони* маете, что я уже больше смотрйлъ на свою записку, чймъ слушалъ его н Mirk только нужно было, чтобъ опъ отошелъ отъ стола подальше. Тутъ мий уже самъ Богъ помогъ. То есть: не уепйлъ онъ оглянуться, какъ я уже схватилъ ее п проглотплъ. Но опъ все таки что то замйтишъ, вы-хватплъ револьверъ и вьгетрйлилъ прямо на меня въ упоръ. Такъ что я даже на колйня ушаль. Потомъ онъ бросился къ столу, увпдйлъ, что нйшь записки, схватилъ меня за горло н сталъ трясти и орать: —1 Ты записку взялъ- Ты проглотплъ ее! Я изъ тебя, жидовская твоя морда, вытряхну ее! Я тебя наизнанку выверну! Я въ тебя мерзавецъ ведро касторки волью, а добуду ее!... Я развй -помню вей сумасшюдппя слова, который онъ •говорилъ? Но ясебй зналъ свое и думалъ: кричи сегодня, кричи завтра — записки нйту и копчено все дйло. Когда уже онъ охрилъ оть крику, такъ опъ ейлъ и кричитъ мнй: •— Пошелъ вонъ! Чтобъ я твоей морды поганой не вн-Д'Ьлъ. А что мнй ещо нужно было?... Это уже счастье. Но на другой день опять за мной: па додросъ. Прихожу опять ни живой, ни мертвый, а онъ сидитъ себй и что вы думаете-смйется. 46 — А, Каценеленбогенъ! Ну, какъ бумажка <въ желудкй? Ничего? А ловко это ты молодедъ. —j И хлопаешь меля по животу, какъ будто я его товаршцъ. — Садись. На, кури. Я закурилъ и говорю: «Спасибо, я не курю». Я уже не зналъ па какой землй я... Потомъ нагнулся ко мнй тихо: Слушай, Каценеленбогенъ, хочешь совсймъ на волю? Какъ опъ только сказалъ, такъ меня прямо въ голову ударило. Я уже сразу понялъ, что съ ни-мъ можно торговаться п спрашиваю: «А сколько?» Такъ онъ даже глаза не сморгнулъ. —1 А сколько ты даешь? — Я же говорю — не знаю какая цйна? — А сколько ты можешь? —j1 Сколько я могу! Я нисколько не могу. Но сколько нужно — я достану... •— Пятьдесяшь мнллюновъ можешь? —I Пятьдесяшь мнллюновъ! Но я же ему не долженъ показать, что я ему сто далъ бы. Такъ я едйлалъ ужасное лицо и говорю: — Ой, пятьдесяшь! Я же немогу. Сорокъ -пять, ну, сорокъ восемь я достану... Я еще не договор и лъ далее, такъ онъ опять вдругъ какъ тигръ сталъ. «А—а! Ты меня подкупить хочешь! А—а! А—а!». Я думалъ, онъ меня проглотить, такой ’ ротъ онъ открьглъ. Ну, ну! Троцкому и Зиновьеву я желаю всю жизнь безъ -передышки чувствовать, что я пере-жилъ въ эту минуту... Такъ что вы думаете? Когда я закрыть глаза оть страху, слышу вдругъ, онъ опять смеется. Хорошенъюй с.мйхъ!... Однимъ словомъ, что in- вамъ скажу? Онъ опять выматывалъ изъ меня кишки два часа подрядъ, секунда въ секунду, если не больше. А въ концй концовъ онъ мнй сказалъ, что вообще онъ меня совсймъ освободишь, но я только долженъ буду за это* немножко помогать ему. А чтобы вы на это ответили? А чтобы отвйтилъ каждый, если онъ ые круглый шиотъ к если онъ хоть немнолско хочешь* еще пожить... Вйдь это же счастье само въ руки лйзеть! Но что я вамъ буду долго говорить? ... Кончилось тймъ, что я долженъ былъ пожать его каторжную руку. На прощанье онъ мнй говоришь: «Да, вчера я тебя немножко нехорошо... жидовской мордой назвалъ, такъ ты пожалуйста никому не говори»... Я его, конечно, успокой лъ, чоршь съ нкмъ, что Mirk жалко, Вы же говорю, красный, а не какой нибудь бйлый! И я же знаю, говорю, что вы говорите наоборошь тому, что ДУ--маете. Я далсо говорю, не слыщалъ, что вы это сказали. Однимъ словомъ черезъ день я уже былъ на свободй, а черезъ шесть дней въ Лидой. И пусть себй этошь ры-жШ тигръ бьется день п ночь головой объ стйнку и пусть онъ себй откусишь локти, что онъ меня вылустнлъ, такъ Mirk жалко? Однимъ еврейскимъ погромщикомъ будетъ меньше... Что Мошковичъ? Я же вамъ сказалъ, что это форменный идюшь. Человека отпускаютъ на волю за полезную пропаганду, человеку открыты вей входы л выходы, — другой взялъ бы и убйжалъ заграницу. Такъ вйдь это лее Мошковичъ. Ид1отъ. Онъ рйшаешь себй, что теперь онъ можешь жить у болыпевиковъ, какъ у Ленина! за пазухой и опъ можешь пойхать въ Москву и тамъ уже начать дй-лать настояния дйда. Въ Шевй онъ такн хоропйя вещи накопить и сохрашглъ. Все это онъ кладешь въ* чемодаы-чикъ д уйзжаетъ въ Москву. Въ Москвй уже па .вокзалй его хватаюгь, находяшъ въ чемоданчикй брнлл 1анпы, золото н я знаю что? — везутъ на Лубянку, а черезъ три •дня разстрйливають. Я вамъ говорю: надо же имйть счастье Мошковича! 1 о с и ф 7э Матусевичъ. D
Страстная неделя — Се челоВ’Ькъ (Ессе Homo) У Знаменитая картина Гвидо Ренн. j i □ 41
газета,раньше,Евреи,рассказ,Истории
Еще на тему
0.0
