Мэвис голая

Внезапный Книжный Реактор. Потому что чем еще может заниматься успешный молодой человек субботним вечером (воскресным утром лол)

Или не гробить себе глаза и скачать весь сборник рассказов этого замечательного автора в fb2 себе на читалку например здесь :http://booksbest.org/knigi/12-shekli-robert-obmen-razumov

Роберт Шекли : "Из Луковицы в Морковь"

Вы, конечно, помните того задиру, чтошвырял песком в 97-фунтового хиляка? А ведь, несмотря на притязания ЧарльзаАтласа, проблема слабого так и не была решена. Настоящий задира любит швырятьпеском в людей; в этом он черпает глубокое удовлетворение. И что с того, что вывесите 240 фунтов (каменные мускулы и стальные нервы) и мудры, какСоломон, – все равно вам придется выбирать песок оскорбления из глаз и,вероятно, только разводить руками.
 Такдумал Говард Кордл – милый, приятный человек, которого все всегда оттирали изадевали. Он молча переживал, когда другие становились впереди него в очередь,садились в остановленное им такси и уводили знакомых девушек.
 Главное,люди, казалось, сами стремились к подобным поступкам, искали, как бы насолитьсвоему ближнему.
 Кордлне понимал, почему так должно быть, и терялся в догадках. Но в один прекрасныйлетний день, когда он путешествовал по Северной Испании, явился ему богТот-Гермес и нашептал слова прозрения:

– Слушай, крошка, клади в варево морковь, а томясо не протушится.

– Морковь?

– Я говорю о тех типах, которые не дают тебежить, – объяснил Тот-Гермес. – Они должны так поступать, потому чтоони – морковь, а морковь именно такая и есть.

– Если они – морковь, – произнес Кордл,начиная постигать тайный смысл, – тогда я. .

– Ты – маленькая, жемчужно-белая луковичка.

– Да. Боже мой, да! – вскричал Кордл,пораженный слепящим светом истины.

– И, естественно, ты и все остальныежемчужно-белые луковицы считаете морковь весьма неприятным явлением, некоейбесформенной оранжевой луковицей, в то время как морковь принимает вас зауродливую круглую белую морковь. На самом же деле...

– Да, да, продолжай! – в экстазе воскликнулКордл.

– В действительности же, – объявилТот-Гермес, – для каждого есть свое место в Похлебке.

– Конечно! Я понимаю, я понимаю, я понимаю!

– Хочешь порадоваться милой невинной белойлуковичкой, найди ненавистную оранжевую морковь. Иначе будет не Похлебка, аэтакая... э... если так можно выразиться...

– Бульон! – восторженно подсказал Кордл.

– Ты, парень, кумекаешь на пять, – одобрилТот-Гермес.

– Бульон, – повторил Кордл. – Теперь яясно вижу: нежный луковый суп – это наше представление о рае, в то время какогненный морковный отвар олицетворяет ад. Все сходится!

– Ом мани падме хум, – благословил Тот-Гермес.

– Но куда идет зеленый горошек? Что с мясом?

– Не хватайся за метафоры, – посоветовалТот-Гермес. – Давай лучше выпьем. Фирменный напиток!

– Но специи, куда же специи? – не унималсяКордл, сделав изрядный глоток из ржавой походной фляги.

– Крошка, ты задаешь вопросы, ответить на которыеможно лишь масону тринадцатой ступени в форме и белых сандалиях. Так что...Помни только, что все идет в Похлебку.

– В Похлебку, – пробормотал Кордл, облизываягубы.

– Эй! – заметил Тот-Гермес. – Мы ужедобрались до Коруньи. Я здесь сойду.
 Кордлостановил свою взятую напрокат машину у обочины дороги. Тот-Гермес подхватил сзаднего сиденья рюкзак и вышел:

– Спасибо, что подбросил, приятель.

– Да что там... Спасибо за вино. Кстати, какой ономарки? С ним можно антилопу уговорить купить галстук, Землю превратить изприплюснутого сфероида в усеченную пирамиду... О чем это я говорю?

– Ничего, ерунда. Пожалуй, тебе лучше прилечь.

– Когда боги приказывают, смертные повинуются, –нараспев проговорил Кордл и покорно улегся на переднем сиденье. Тот-Гермессклонился над ним; золотом отливала его борода, деревья на заднем плане венцомобрамляли голову.

– Как ты себя чувствуешь?

– Никогда в жизни мне не было так хорошо.

– Ну тогда привет.
 ИТот-Гермес ушел в садящееся солнце. Кордл же с закрытыми глазами погрузился врешение философских проблем, испокон веков ставивших в тупик величайшихмыслителей. Он был несколько изумлен, с какой простотой и доступностьюоткрывались ему тайны.
 Наконецон заснул и проснулся через шесть часов. Он забыл все решения, все гениальныедогадки. Это было непостижимо. Как можно утерять ключи от Вселенной?.. Нонепоправимое свершилось, рай потерян навсегда.
 ЗатоКордл помнил о моркови и луковицах и помнил о Похлебке. Будь в его властивыбирать, какое из гениальных решений запомнить, вряд ли бы он выбрал это. Ноувы. И Кордл понял, что в игре внутренних озарений нужно довольствоваться тем,что есть.
 Наследующий день с массой приключений он добрался до Сантандера и решил написатьвсем друзьям остроумные письма и, возможно, даже попробовать свои силы вдорожном скетче. Для этого потребовалась пишущая машинка. Портье в гостиниценаправил его в контору по прокату машинок. Там сидел клерк, превосходновладеющий английским.

– Вы сдаете по дням? – спросил Кордл.

– Почему же нет? – отозвался клерк. У негобыли маслянистые черные волосы и тонкий аристократический нос.

– Сколько за эту? – поинтересовался Кордл,указывая на портативную модель «Эрики» тридцатилетней давности.

– Семьдесят песет в день, то есть один доллар.Обычно.

– А разве мой случай не обычный?

– Разумеется, нет. Вы иностранец, и проездом. Вамэто будет стоить сто восемьдесят песет в день.

– Ну хорошо, – согласился Кордл, доставаябумажник. – На три дня, пожалуйста.

– Попрошу у вас еще паспорт и пятьдесят долларов взалог.
 Кордлпопытался обратить все в шутку:

– Да мне бы просто попечатать, я не собираюсьжениться на ней.
 Клеркпожал плечами.

– Послушайте, мой паспорт в гостинице у портье.Может, возьмете водительские права?

– Конечно, нет! У меня должен быть паспорт – наслучай, если вы вздумаете скрыться.

– Но почему и паспорт, и залог? – недоумевалКордл, чувствуя определенную неловкость. – Машинка-то не стоит и двадцатидолларов.

– Вы, очевидно, эксперт, специалист по рыночнымценам в Испании на подержанные немецкие пишущие машинки?

– Нет, однако...

– Тогда позвольте, сэр, вести дело, как я считаюнужным. Кроме того, мне необходимо знать, как вы собираетесь использоватьаппарат.
 Сложиласьодна из тех нелепых заграничных ситуаций, в которую может попасть каждый.Требования клерка были абсурдны, а манера держаться оскорбительна. Кордл ужерешил коротко кивнуть, повернуться на каблуках и выйти, но тут вспомнил оморкови и луковицах. Ему явилась Похлебка, и внезапно в голову пришла мысль,что он может быть любым овощем, каким только пожелает.
 Онповернулся к клерку. Он тонко улыбнулся. Он сказал:

– Хотите знать, как я собираюсь использоватьмашинку?

– Непременно.

– Ладно, – махнул Кордл. – Признаюсьчестно, я собрался засунуть ее в нос.
 Клерквыпучил глаза.

– Это чрезвычайно удачный метод провозаконтрабанды, – продолжал Кордл. – Также я собирался всучить вамкраденый паспорт и фальшивые деньги. В Италии я продал бы машинку за десятьтысяч долларов.

– Сэр, – промолвил клерк, – вы, кажется,недовольны.

– Слабо сказано, дружище. Я передумал насчетмашинки. Но позвольте сделать комплимент по поводу вашего английского.

– Я специально занимался, – гордо заявилклерк.

– Это заметно. Несмотря на слабость в «р-р», выразговариваете как венецианский гондольер с надтреснутым нёбом. Наилучшиепожелания вашему уважаемому семейству. А теперь я удаляюсь, и вы спокойноможете давить свои прыщи.


 Вспоминаяэту сцену позже, Кордл пришел к выводу, что для первого раза он неплоховыступил в роли моркови. Правда, финал несколько наигран, но по существуубедителен.
 Важноуже само по себе то, что он сделал это. И теперь, в тиши гостиничного номера,мог заниматься не презрительным самобичеванием, а наслаждаться фактом, что сампоставил кого-то в неудобное положение.
 Онсделал это! Он превратился из луковицы в морковь!
 Ноэтична ли его позиция? По-видимому, клерк не мог быть иным, являясь продуктомсочетания генов, жертвой среды и воспитания...
 Кордлостановил себя. Он заметил, что занимается типично луковичным самокопанием. Аведь теперь ему известно: должны существовать и луковица, и морковь, иначе несваришь Похлебки.
 Иеще он знал, что человек может стать любым овощем по своему выбору: и забавноймаленькой зеленой горошиной, и долькой чеснока. Человек волен занять любуюпозицию между луковичничеством и морковщиной.
 Надэтим стоит хорошенько поразмыслить, отметил Кордл. Однако продолжил своепутешествие.


 Следующийслучай произошел в Ницце, в уютном ресторанчике на авеню Диабль Блюс. Там былочетверо официантов, один из которых в точности походил на Жана-Поля Бельмондо,вплоть до сигареты, свисавшей с нижней губы. Остальные в точности походили наспившихся жуликов мелкого пошиба. В зале сидели несколько скандинавов, дряблыйфранцуз в берете и три девушки-англичанки.
 Кордл,объясняющийся по-французски ясно, хотя и несколько лаконично, попросил уБельмондо десятифранковый обед, меню которого было выставлено в витрине.
 Официантокинул его презрительным взглядом.

– На сегодня кончился, – изрек он и вручилКордлу меню тридцатифранкового обеда.
 Всвоем старом воплощении Кордл покорно принял бы судьбу и стал заказывать. Илибы поднялся, дрожа от возмущения, и покинул ресторан, опрокинув по пути стул.
 Носейчас...

– Очевидно, вы не поняли меня, – произнесКордл. – Французский закон гласит, что вы обязаны обслуживать согласновсем утвержденным меню, выставленным в витрине.

– Мосье адвокат? – осведомился официант,нагло уперев руки в боки.

– Нет. Мосье устраивает неприятности, –предупредил Кордл.

– Тогда пусть мосье попробует, – процедилофициант. Его глаза превратились в щелки.

– О'кей, – сказал Кордл.
 Итут в ресторан вошла престарелая чета. На мужчине был двубортный синий вполоску костюм. На женщине – платье в горошек.

– Простите, вы не англичане? – обратился кним Кордл.
 Несколькоудивленный, мужчина слегка наклонил голову.

– Советую вам не принимать здесь пищу. Я –представитель ЮНЕСКО, инспектор по питанию. Шеф-повар явно не мыл рук снезапамятных времен. Мы еще не сделали проверку на тиф, но есть все основаниядля подозрений. Как только прибудут мои ассистенты с необходимымоборудованием...
 Вресторане воцарилась мертвая тишина.

– Пожалуй, вареное яйцо можно съесть, –смилостивился наконец Кордл.
 Престарелыймужчина, очевидно, не поверил этому.

– Пойдем, Милдред, – позвал он, и четаудалилась.

– Вот уходят шестьдесят франков плюс пятьпроцентов чаевых, – холодно констатировал Кордл.

– Немедленно убирайтесь! – зарычал официант.

– Мне здесь нравится, – объявил Кордл,скрещивая руки на груди. – Обстановка, интим...

– Сидеть, не заказывая, не разрешается.

– Я буду заказывать. Из десятифранкового меню.
 Официантыпереглянулись, в унисон кивнули и стали приближаться военной фалангой. Кордлвоззвал к остальным обедающим:

– Попрошу всех быть свидетелями! Эти людисобираются напасть на меня вчетвером против одного, нарушая французскуюзаконность и универсальную человеческую этику лишь потому, что я желаю заказатьиз десятифранкового меню, ложно разрекламированного!
 Этобыла длинная речь, но в данном случае высокопарность не вредила. Кордл повторилее на английском.
 Англичанкиразинули рты. Старый француз продолжал есть суп. Скандинавы угрюмо кивнули иначали снимать пиджаки.
 Официантыснова засовещались. Тот, что походил на Бельмондо, сказал:

– Мосье, вы заставляете нас обратиться в полицию.

– Что ж, это избавит меня от беспокойства вызыватьее самому, – многозначительно произнес Кордл.

– Мосье, безусловно, не желает провести свойотпуск в суде?

– Мосье именно так проводит большинство своихотпусков, – заверил Кордл.
 Официантыопять в замешательстве сбились в кучу. Затем Бельмондо подошел стридцатифранковым меню.

– Обед будет стоить мосье десять франков.Очевидно, это все, что есть у мосье.
 Кордлпропустил выпад мимо ушей.

– Принесите мне луковый суп, зеленый салат и мясопо-бургундски.
 Покаофициант отсутствовал, Кордл умеренно громким голосом напевал «ВальсирующуюМатильду». Он подозревал, что это может ускорить обслуживание.
 Заказприбыл, когда он во второй раз добрался до «Ты не застанешь меня в живых».Кордл придвинул к себе суп, посерьезнел и взял ложку.
 Этобыл напряженный момент. Все посетители оторвались от еды. Кордл наклонилсявперед и деликатно втянул носом запах.

– Чего-то здесь не хватает, – громко объявилон.
 Нахмурившись,Кордл вылил луковый суп в мясо по-бургундски, принюхался, покачал головой инакрошил в месиво пол-ломтика хлеба. Снова принюхался, добавил салата и обильнопосолил.

– Нет, – сказал он, поджав губы. – Не пойдет.
 Ивывернул содержимое тарелки на стол. Акт, сравнимый разве что с осквернениемМоны Лизы. Все застыли.
 Неторопливо,но не давая ошеломленным официантам время опомниться, Кордл встал и бросил вэту кашу десять франков. У двери он обернулся.

– Мои комплименты повару, место которому не здесь,а у бетономешалки. А это, друзья, для вас.
 Ишвырнул на пол свой мятый носовой платок.
 Какматадор после серии блестящих пассов поворачивает тыл к разъяренному быку, таквыходил Кордл. По каким-то неведомым причинам официанты не ринулись вслед заним и не вздернули его на ближайшем фонаре. Кордл прошел десять или пятнадцатькварталов, наугад сворачивая направо и налево. Он дошел до Променад Англяйс исел на скамейку. Его рубашка была влажной от пота.

– Но я сделал это! – воскликнул он. – Явел себя невыносимо гадко и вышел сухим из воды!
 Теперьон воистину понял, почему морковь поступает таким образом. Боже всемогущий нанебесах, что за радость, что за блаженство!


 Послеэтого Кордл вернулся к своей обычной мягкой манере поведения и оставался такимдо второго дня пребывания в Риме. Он и семь других водителей выстроились в рядперед светофором на Корсо Витторио-Эммануила. Сзади стояло еще двадцать машин.Водители не выключали моторы, склонясь над рулем и мечтая о Ла-Манше. Все,кроме Кордла, упивающегося дивной архитектурой Рима.
 Светпеременился. Водители вдавили акселераторы, как будто сами хотели помочьраскрутиться колесам маломощных «Фиатов», снашивая сцепления и нервы. Все,кроме Кордла, который казался единственным в Риме человеком, не стремившимсявыиграть гонки или успеть на свидание. Без спешки, но и без промедления, онзавел двигатель и выжал сцепление, потеряв две секунды.
 Водительсзади отчаянно засигналил.
 Кордлулыбнулся – тайной, нехорошей улыбкой. Он поставил машину на ручной тормоз ивылез.

– Да? – сказал Кордл по-французски, ленивымшагом добредя до побелевшего от ярости водителя. – Что-нибудь случилось?

– Нет-нет, ничего, – ответил тотпо-французски – его первая ошибка. – Я просто хотел, чтобы вы ехали, ну,двигались!

– Но я как раз собирался это сделать, –резонно указал Кордл.

– Хорошо! Все в порядке!

– Нет, не все, – мрачно сообщил Кордл. –Мне кажется, я заслуживаю лучшего объяснения, почему вы мне засигналили.
 Нервныйводитель – миланский бизнесмен, направлявшийся на отдых с женой и четырьмядетьми, опрометчиво ответил:

– Дорогой сэр, вы слишком медлили, вы задерживалинас всех.

– Задерживал? – переспросил Кордл. – Выдали гудок через две секунды после перемены света. Это называется промедлением?

– Прошло гораздо больше двух секунд, –пытался спорить миланец.
 Движениетем временем застопорилось уже до Неаполя. Собралась десятитысячная толпа. ВВитербо и Генуе соединения карабинеров были приведены в состояние боевойготовности.

– Это неправда, – опроверг Кордл. – Уменя есть свидетели. – Он махнул в сторону толпы, которая восторженновзревела. – Я приглашу их в суд. Вам должно быть известно, что вы нарушилизакон, засигналив в пределах города при явно не экстренных обстоятельствах.
 Миланскийбизнесмен посмотрел на толпу, уже раздувшуюся до пятидесяти тысяч. «Божемилосердный, – думал он, – пошли потоп и поглоти этого сумасшедшегофранцуза!»
 Надголовами просвистели реактивные чудовища Шестого флота, надеющегосяпредотвратить ожидаемый переворот.
 Собственнаяжена миланского бизнесмена оскорбительно кричала на него: сегодня он разобьетее слабое сердце и отправит по почте ее матери, чтобы доконать и ту.
 Чтобыло делать? В Милане этот француз давно бы уже сложил голову. Но Рим – южныйгород, непредсказуемое и опасное место.

– Хорошо, – сдался водитель. – Подачасигнала была, возможно, излишней.

– Я настаиваю на полном извинении, –потребовал Кордл.
 ВФорджи, Бриндизи, Бари отключили водоснабжение. Швейцария закрыла границу иприготовилась к взрыву железнодорожных туннелей.

– Извините! – закричал миланскийбизнесмен. – Я сожалею, что спровоцировал вас, и еще больше сожалею, чтовообще родился на свет! А теперь, может быть, вы уйдете и дадите мне умеретьспокойно?!

– Я принимаю ваше извинение, – сказалКордл. – Надеюсь, вы на меня не в обиде?
 Онпобрел к своей машине, тихонько напевая, и уехал.
 Мир,висевший на волоске, был спасен.
 Кордлдоехал до арки Тита, остановил автомобиль и под звуки тысяч труб прошел подней. Он заслужил свой триумф в не меньшей степени, чем сам Цезарь.
 Боже,упивался он, я был отвратителен!


 Влондонском Тауэре, в Воротах Предателя, Кордл наступил на ногу молодой девушке.Это послужило началом знакомства. Девушку звали Мэвис. Уроженка Шорт-Хилс (штатНью-Джерси), с великолепными длинными темными волосами, она была стройной,милой, умной, энергичной и обладала чувством юмора. Ее маленькие недостатки неиграют никакой роли в нашей истории. Кордл угостил ее чашечкой кофе. Остатокнедели они провели вместе.
 Кажется,она вскружила мне голову, сказал себе Кордл на седьмой день. И тут же понял,что выразился неточно. Он был страстно и безнадежно влюблен.
 Ночто чувствовала Мэвис? Недовольства его обществом она не обнаруживала.
 Втот день Кордл и Мэвис отправились в резиденцию маршала Гордона на выставкувизантийской миниатюры. Увлечение Мэвис византийской миниатюрой казалось тогдавполне невинным. Коллекция была частной, но Мэвис с большим трудом раздобылаприглашения.
 Ониподошли к дому и позвонили. Дверь открыл дворецкий в парадной вечерней форме.Они предъявили приглашения. Взгляд дворецкого и его приподнятая бровьнедвусмысленно показали, что их приглашения относятся к разряду второсортных,предназначенных для простых смертных, а не к гравированным атласным шедеврам,преподносимым таким людям, как Пабло Пикассо, Джекки Онассис, Норман Мейлер, идругим движителям и сотрясателям мира.
 Дворецкийпроговорил:

– Ах да...
 Еголицо сморщилось, как у человека, к которому неожиданно зашел Тамерлан с полкомЗолотой Орды.

– Миниатюры, – напомнил ему Кордл.

– Да, конечно... Но боюсь, сэр, что сюда недопускают без вечернего платья и галстука.
 Стоялдушный августовский день, и на Кордле была спортивная рубашка.

– Я не ослышался? Вечернее платье и галстук?

– Таковы правила.

– Неужели один раз нельзя сделать исключение? –попросила Мэвис.
 Дворецкийпокачал головой.

– Мы должны придерживаться правил, мисс. Иначе...
 Оноставил фразу неоконченной, но его презрение к вульгарному сословию меднойплитой зависло в воздухе.

– Безусловно, – приятно улыбаясь, заговорилКордл. – Итак, вечернее платье и галстук? Пожалуй, мы это устроим.
 Мэвисположила руку на его плечо.

– Пойдем, Говард. Побываем здесь как-нибудь вдругой раз.

– Чепуха, дорогая. Если бы ты одолжила мне свойплащ...
 Онснял с Мэвис белый дождевик и напялил на себя, разрывая его по шву.

– Ну, приятель, мы пошли, – добродушно сказалон дворецкому.

– Боюсь, что нет, – произнес тот голосом, откоторого завяли бы артишоки. – В любом случае остается еще галстук.
 Кордлждал этого. Он извлек свой потный полотняный носовой платок и завязал вокругшеи.

– Вы довольны? – ухмыльнулся он.

– Говард! Идем!

– Мне кажется, сэр, что это не...

– Что «не»?

– Это не совсем то, что подразумевается подвечерним платьем и галстуком.

– Вы хотите сказать мне, – начал Кордлпронзительно неприятным голосом, – что вы такой же специалист по мужскойодежде, как и по открыванию дверей?

– Конечно, нет! Но этот импровизированный наряд...

– При чем тут «импровизированный»? Вы считаете,что к вашему осмотру надо готовиться три дня?

– Вы надели женский плащ и грязный носовойплаток, – упрямился дворецкий. – Мне кажется, больше не о чемразговаривать.
 Онсобирался закрыть дверь, но Кордл быстро произнес:

– Только сделай это, милашка, и я привлеку тебя заклевету и поношение личности. Это серьезные обвинения, у меня есть свидетели.
 Кордлуже собрал маленькую, но заинтересованную толпу.

– Это становится нелепым, – молвил дворецкий,пытаясь выиграть время. – Я вызову..


– Говард! – закричала Мэвис.
 Онстряхнул ее руку и яростным взглядом заставил дворецкого замолчать.

– Я мексиканец, хотя, возможно, мое прекрасноезнание английского обмануло вас. У меня на родине мужчина скорее перережет себегорло, чем оставит такое оскорбление неотомщенным. Вы сказали, женский плащ?Hombre, когда я надеваю его, он становится мужским. Или вы намекаете, что я –как это у вас там... – гомосексуалист?!
 Толпа,ставшая менее скромной, одобрительно зашумела. Дворецкого не любит никто, кромехозяина.

– Я не имел в виду ничего подобного, – слабозапротестовал дворецкий.

– В таком случае это мужской плащ?

– Как вам будет угодно, сэр.

– Неудовлетворительно. Значит, вы не отказываетесьот вашей грязной инсинуации? Я иду за полицейским.

– Погодите! Зачем так спешить?! – возопилдворецкий. – Он побелел, его руки дрожали. – Ваш плащ – мужской плащ,сэр.

– А как насчет моего галстука?
 Дворецкийгромко засопел, издал гортанный звук и сделал последнюю попытку остановитькровожадных пеонов.

– Но, сэр, галстук явно...

– То, что я ношу вокруг шеи, – холодноотчеканил Кордл, – становится тем, что имелось в виду. А если бы я обвязалвокруг горла кусок цветного шелка, вы что, назвали бы его бюстгальтером?Полотно – подходящий материал для галстука. Функция определяет терминологию, нетак ли? Если я приеду на работу на корове, никто не скажет, что я оседлалбифштекс. Или вы находите логическую неувязку в моих аргументах?

– Боюсь, что я не совсем понимаю...

– Так как же вы осмеливаетесь судить?
 Толпавосторженно взревела.

– Сэр! – воскликнул поверженныйдворецкий. – Молю вас...

– Итак, – с удовлетворением констатировалКордл, – у меня есть верхнее платье, галстук и приглашение. Может, высогласитесь быть нашим гидом и покажете византийские миниатюры?
 Дворецкийраспахнул дверь перед Панчо Вилья и его татуированными ордами. Последнийбастион цивилизации пал менее чем за час. Волки завыли на берегах Темзы,босоногая армия Морелоса ворвалась в Британский музей, и на Европу опустиласьночь.
 Кордли Мэвис обозревали коллекцию в молчании. Они не перекинулись и словом, пока неостались наедине в Риджентс-парке.

– Послушай, Мэвис... – начал Кордл.

– Нет, это ты послушай! – перебилаона. – Ты был ужасен! Ты был невыносим! Ты был. . Я не могу найтидостаточно грязного слова для тебя! Мне никогда не приходило в голову, что тыиз тех садистов, что получают удовольствие от унижения людей!

– Но, Мэвис, ты слышала, как он обращался со мной,его тон...

– Он глупый, выживший из ума старикашка, –сказала Мэвис. – Таким я тебя не считала.

– Он заявил...

– Не имеет значения. Главное – ты наслаждалсясобой!

– Ну хорошо, пожалуй, ты права, – согласилсяКордл. – Но я объясню.

– Не мне. Все. Пожалуйста, уходи, Говард. Навсегда.
 Будущаямать его двоих детей стала уходить из его жизни. Кордл поспешил за ней.

– Мэвис!

– Я позову полицейского, Говард, честное слово,позову!

– Мэвис, я люблю тебя!
 Она,вероятно, слышала его, но продолжала идти. Это была милая девушка иопределенно, неизменяемо – луковица.


 Кордлтак и не сумел рассказать Мэвис о Похлебке и о необходимости испытатьповедение, прежде чем осуждать его. Он лишь заставил ее поверить, что то былкакой-то шок, случай, совершенно немыслимый, и... рядом с ней... такое никогдане повторится.
 Сейчасони женаты, растят девочку и мальчика, живут в собственном доме в Нью-Джерси ивполне счастливы. Кордла оттирают и задевают чиновники, официанты и прислуга.
 Но...
 Кордлрегулярно отдыхает в одиночку. В прошлом голу он сделал себе имя в Гонолулу. Вэтом – он едет в Буэнос-Айрес.

Парни, у меня для вас плохие новости. Сегодня в России, обнимать бабу голым - пропаганда ЛГБТ

Твич не перестает удивлять.

Перезалив. Моя первая НЮ фотосессия в качестве модели