Чернобыль ч.12. О том, как юристы, учёные и власти отвечали на два вечных вопроса / vk :: реактор образовательный :: интернет :: длиннопост :: Cat_Cat :: История :: АЭС :: рбмк :: Чернобыль :: Чернобыль Старостина

Чернобыль ч.12. О том, как юристы, учёные и власти отвечали на два вечных вопроса

Предыдущая часть

Чернобыль, Москва, далее INSAG

Снова вернёмся в 26 апреля 1986 года. Как мы с вами помним, уже в день аварии была создана правительственная комиссия по ликвидации аварии, в которую вошёл целый ряд учёных. Она прибыла в Припять вечером 26 апреля и начала активную работу сразу же. Основной задачей этой комиссии на первом этапы было определение масштабов аварии, её причин и путей ликвидации. Возглавил её заместитель председателя Совмина СССР Борис Евдокимович Щербина, в её состав были включены и министр энергетики А.И.Майорец, в чьём ведении находилась станция, и замминсредмаша А.Г.Мешков, и бывший замминистра здравоохранения Е.И.Воробьёв, и делегация от ИАЭ в составе первого замдиректора ИАЭ В.А. Легасова и В.А. Сидоренко, тогда зампредседатель Госпроматомнадзора.

По прибытии комиссию встретил хаос и невероятных размеров объём работ, каждая из которых должна была быть выполнена вот прямо сейчас. Невозможно делать всё и сразу, поэтому комиссия быстро разделилась на оперативные группы с разными задачами. В частности, ОГ под руководством А.Г.Мешкова должна была выяснить, что же стало причиной аварии.

ОГ работала неделю, и к 5 мая на свет появился акт расследования. Согласно этому акту

Наиболее вероятной причиной взрыва явилось запаривание активной зоны реактора с быстрым обезвоживанием технологических каналов, вследствие возникновения кавитационного режима работы ГЦН.
Цитируется по воспоминаниям Анатолия Дятлова

Иначе говоря, началось интенсивное парообразование, вследствие которого ГЦН попросту перестали нормально работать, снабжая реактор паром вместо воды. Ну а осушенный по сути реактор в результате взорвался, так как стало перегреваться топливо.

Версия ОГ Мешкова активно подвергалась критике. Причём критике изнутри коллектива ОГ, так как сразу два её члена, а именно замглавы Минэнерго Г.А.Шашарин и директор ВНИИАЭС А.А.Абагян отказались подписать акт расследования. С другой стороны выводы ОГ Мешкова критикует Дятлов.

Дятлов указывает на то, что в акте игнорируются данные системы “Скала”, которая показывала, что насосы, в общем-то, работали нормально, снабжая реактор теплоносителем вплоть до 1 часа 23 минут 43 секунд, то есть практически до самого взрыва, который, согласно акту, произошел в 1 час 23 минуты 46.5 секунд.

Оператор также указывает и на ещё одну ошибку ОГ.

И считать НИКИЭТ как бы вовсе разучился. В акте утверждается, что весовое содержание пара в теплоносителе при четырех работающих на сторону ГЦН и мощности 200 МВт будет составлять 2%, на самом деле -менее 1%. И цифры вдруг подзабыли. Для доказательства срыва ГЦН в акте указывают гидравлическое сопротивление опускного тракта - 8 м водяного столба при расходе 21 тыс. м3, а в другой справке по другому поводу дают 4 м при большем расходе.
Анатолий Дятлов

Исходя из этого, он делает вывод, что предложенная Мешковым версия о срыве ГЦН недостоверна. Больше того, по его мнению, авария вследствие срыва как минимум половины ГЦН была вполне возможной, но для этого должна была произойти последовательность событий отличная от предложенной ОГ.

Комиссия искала не причины аварии, она искала пути наиболее приемлемого показа. И наиболее приемлемым посчитала срыв ГЦН. Дело в том, что после снижения мощности реактора расход насосов возрос и у 2-3 из восьми превышал допустимый для такого режима. Оператор Б.Столярчук просмотрел, может и видел, да не успел снизить, занятый другим. Есть нарушение Регламента персоналом! Остальное дело техники. Могло при таком нарушении сорвать эти насосы? Могло. Не было? Неважно. Виновен оперативный персонал!
Анатолий Дятлов

В Минэнерго приняли решение провести своё внутреннее расследование, ведь по всему выходило, что атомное министерство (Минсредмаш то есть) пытается любой ценой возложить вину на эксплуатационщиков, то есть энергетиков, которым станция и принадлежала (ЧАЭС, как и другие станции с РБМК кроме ЛАЭС, находилась под ведомством Минэнерго). Либо же, как предположил Дятлов, Минсредмаш пытается оттянуть изучение реальных причин аварии до исправления всех недостатков.

Энергетики написали свой документ, который является, формально, “Дополнением” к заключению ОГ Мешкова, а по факту полноценным самостоятельным заключением. В чём суть этого важнейшего документа? А в том, что уже в мае Минэнерго раскрыло реальные причины, приведшие к развитию аварии.

Первым делом опровергается срыв ГЦН, так как до самого момента взрыва расход на них шёл нормальный, резкого снижения количества теплоносителя, проходящего через реактор не было.

Однако главное в “Дополнении...” не это. Комиссия Минэнерго пошла по пути изучения низкого ОЗР и выявила несколько интересных фактов. Собственно, энергетики сразу же указали в сторону, как принято считать, истинной причины аварии:

Как следует из расчетов ВНИИАЭС, основной причиной неконтролируемого разгона реактора является сброс A3 в конкретных условиях: при запасе реактивности, равном восьми стержням, находившимся в активной зоне, и при малом недогреве до кипения теплоносителя на входе в реактор.
Такой разгон возможен из-за одновременного действия следующих факторов:
11.1 Принципиально неверная конструкция стержней управления и защиты, приводящая при начальном их опускании вниз с целью прекращения цепной реакции деления к внесению положительной реактивности в нижнюю часть активной зоны. При некоторых конфигурациях нейтронного поля и большом числе выведенных из активной зоны стержней это может привести как к локальному, так и общему разгону реактора, вместо его остановки.
11.2 Наличие положительного парового эффекта реактивности.
11.3 Наличие, как показала рассматриваемая авария, положительного быстрого мощностного коэффициента реактивности, вопреки утверждению.
11.4 Работа ГЦН на малой мощности реактора с расходом до 56 тыс. м3/ч при малом расходе питательной воды. (Это не запрещено технологическим регламентом).
11.5 Непреднамеренное нарушение персоналом требований регламента в части поддержания минимального запаса реактивности и программы испытаний в части поддержания уровня мощности реактора.
11.6 Недостаточность в проекте реакторной установки технических средств защиты и оперативной информации персоналу, а также указаний в материалах проекта и в технологическом регламенте об опасности выше указанных нарушений.
Перечисленные факты показывают, что в проекте реакторной установки не были выполнены важнейшие требования пунктов 2.2.2. и 2.3.7. ОПБ.
«Дополнение к акту расследования причин аварии на энергоблоке № 4 Чернобыльской АЭС, происшедшей 26 апреля 1986 г.», цитируется по книге А.Дятлова “Чернобыль. Как это было.”

Иначе говоря, с точки зрения Минэнерго, версия Минсредмаша не имеет права на существование. Более того, эксплуатационщики, по сути, указывают на недостатки в конструкции реактора.

И здесь у старшей комиссии во главе с Щербиной появилась проблема. У неё на руках были два документа, говорящих о том, что именно привело к аварии. Именно на основе этих документов можно говорить о наказании виновных и прочая, и прочая. Однако документы эти по сути противоположные по своей сути и содержанию, да и виновные из них выводятся абсолютно разные.

Здесь важно упомянуть специфику расследования и аппаратной борьбы. Минсредмаш был одним из тех министерств, которому “не перечат”. Поэтому к такому подходу Минэнерго там оказались не готовы. В итоге материалы расследования были быстро засекречены. А в условиях двух противоречащих версий на руках у комиссии расследование отправилось в руки всесильного Политбюро ЦК КПСС.

Но параллельно со всем этим происходят и другие процессы. Так, один из сотрудников ИАЭ им. Курчатова - В.П.Волков - писал письма на имя академика Александрова, в которых высказывалась всё та же причина аварии, то есть ошибки в конструкции реактора, из-за которых на определённых режимах он попросту разгонялся при вводе аварийной защиты в активную зону. И здесь (по крайней мере, так считает Дятлов) у Александрова сработало желание свою репутацию защитить. После того, как уже 1 мая Волков написал Александрову одно и писем, ему был закрыт доступ в ИАЭ. Дальше у Волкова остался только один путь, и он пишет уже напрямую Горбачёву.

А Минсредмаш и после засекречивания продолжал давить своё в рамках развивающейся подковёрной борьбы за свою версию причин аварии. 2 и 17 июня состоялись два заседания Межведомственного научно-технического совета (МВНТС) под председательством Александрова. Не стоит обманываться названием - по сути это был орган Минсредмаша, а значит и продавливал его решения, так что неудивительно, что на обоих заседаниях версия Минэнерго и её ВНИИАЭС была отклонена, а эксплуатация была сочтена виновной. Атомщики всё ещё надеялись задавить энергетиков и пробить то итоговое заключение, какое им было нужно.

В свою очередь энергетики всё ещё не собирались сдаваться. Шашарин написал письмо Горбачёву, где заявил, что истинные причины аварии Минсредмашу известны, что в своём расследовании Мешков поспешил и не дождался принципиально важных данных, опровергающих или как минимум снимающих часть вины с персонала, что причина кроется в несовершенстве реактора, что МВНТС - это подконтрольный Минсредмашу орган. Судя по всему, письмо возымело свой эффект, однако однозначно это сказать нельзя.

3 июля 1986 года состоялось заседание Политбюро, в ходе которого члены комиссии (в частности, например, Шашарин) отчитались перед Горбачёвым и озвучили ему, что причиной аварии явились проблемы устройства РБМК.

Горбачёв: Что нужно сделать институту физики Курчатова?
Александров: Считаю, что это свойство (разгон) реактора может быть уничтожено. У нас есть соображения по решению этой проблемы.Это можно было бы сделать за один-два года.
Горбачёв: Это касается ныне действующих реакторов?
Александров: Ныне действующие реакторы можно обезопасить. Даю голову на отсечение, хоть она и старая, что их можно привести в порядок. Прошу освободить меня от обязанностей президента Академии наук и дать мне возможность исправить свою ошибку, связанную с недостатком этого реактора.
Протокол заседания Политбюро ЦК КПСС от 3.07.1986 г. Цитируется по книге Н.В. Карпана “Чернобыль. Месть мирного атома”.

Больше того, в ходе совещания было прямо озвучено, что в промышленность был передан недоработанный реактор, что Минсредмаш был малоподконтролен руководству страны, что необоснованно были прекращены исследования безопасности реактора, причём эти тезисы в основном называл лично Горбачёв.

Оценивая эксплуатационную надёжность реактора РБМК, группа специалистов, работавшая по поручению Комиссии, сделала вывод о несоответствии его характеристик современным требованиям безопасности. В их заключении сказано, что при проведении экспертизы на международном уровне реактор будет подвергнут “остракизму”. Реакторы РБМК являются потенциально опасными… Видимо, на всех действовала настойчиво рекламируемая якобы высокая безопасность атомных станций <...> Следует принять нелёгкое решение новых атомных станций с реакторами РБМК <...> Коллегия министерства энергетики и электрификации с 1983 г. ни разу не обсуждала вопросы, связанные с безопасностью АЭС.
Борис Щербина, цитируется по отрывку протокола заседания Политбюро ЦК КПСС от 3.07.1986 г., приведённому в книге Н.В. Карпана “Чернобыль. Месть мирного атома”.

Казалось бы, эксплуатация могла праздновать пиррову, но победу. Однако СССР и мир спустя 17 дней прочитали совершенно иной вывод.

«Политбюро ЦК КПСС на специальном заседании обсудило доклад Правительственной комиссии о результатах расследования причин происшедшей 26 апреля 1986 года аварии на Чернобыльской АЭС, мерах по ликвидации ее последствий и обеспечению безопасности атомной энергетики.
Установлено, что авария произошла из-за целого ряда допущенных работниками этой электростанции грубых нарушений правил эксплуатации реакторных установок. На четвертом энергоблоке при выводе его на плановый ремонт в ночное время проводились эксперименты, связанные с исследованием режимов работы турбогенераторов. При этом руководители и специалисты АЭС и сами не подготовились к этому эксперименту, и не согласовали его с соответствующими организациями, хотя обязаны были это сделать. Наконец, при самом проведении работ не обеспечивался должный контроль, и не были приняты надлежащие меры безопасности.
Министерство энергетики и электрификации СССР и Госатомэнергонадзор допустили бесконтрольность за положением дел на Чернобыльской станции, не приняли эффективных мер по обеспечении требований безопасности, недопущению нарушений дисциплины и правил эксплуатации этой станции…»
Газета “Правда” за 20 июля 1986 года, цитируется по книге Н.В.Карпана “Чернобыль. Месть мирного атома”.

Таким образом, зарубеж и в народ пойдёт именно версия виновности персонала.

Международное агентство по атомной энергетике (МАГАТЭ) не могло остаться в стороне от аварии на ЧАЭС. Ханс Бликс, тогда директор Агентства, летал над Зоной на вертолёте. Но главное случилось с 25 по 29 августа в Вене, где состоялась конференция экспертов МАГАТЭ по аварии на ЧАЭС. Естественно, что гвоздём программы выступила советская делегация, возглавил которую академик Валерий Легасов, сотрудник ИАЭ и участник правительственной комиссии по ликвидации аварии. Общий объём доклада составил порядка 20 печатных листов (где 1 печатный лист составляет от 8 до 16 страниц). Документ получился всесторонним и освещал устройство реактора, ход аварии, описывал её моделирование на математической модели, причины аварии, ход ликвидации, контроль за загрязнением и рекомендации к повышению уровня безопасности.

На основе доклада Легасова Международная консультативная группа по ядерной безопасности (англ. INSAG - International Nuclear Safety Advisory Group) выпустила отчёт INSAG-1.

Оба документа сводились, вместе с тем, к одной общей мысли.

В процессе подготовки и проведения испытаний <...> персонал отключил ряд технических средств защиты и нарушил важнейшие положения регламента эксплуатации в части безопасности ведения технологического процесса.
Основным мотивом поведения персонала было стремление побыстрее закончить испытания. Нарушение установленного порядка при подготовке и проведении испытаний, нарушение самой программы испытаний, небрежность в управлении реакторной установкой свидетельствуют о недостаточном понимании персоналом особенностей протекания технологических процессов в ядерном реакторе и о потере им чувства опасности.
Разработчики реакторной установки не предусмотрели создания защитных систем безопасности, способных предотвратить аварии при имевшем место наборе преднамеренных отключений технических средств защиты и нарушений регламента эксплуатации, так как считали такое сочетание событий невозможным.
Таким образом, первопричиной аварии явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации, допущенных персоналом энергоблока.
Катастрофические размеры авария приобрела в связи с тем, что реактор был приведён персоналом в такое нерегламентное состояние, в котором существенно усилилось влияние положительного коэффициента реактивности на рост мощности.
Информация об аварии на Чернобыльской АЭС и её последствиях, подготовленная для МАГАТЭ, журнал «Атомная энергия» (том 61, выпуск 5, ноябрь 1986г.). Выделение моё - прим. А.С.

Осталось только наказать виновных.

Суд

7 июля 1987 года 23 советских и 15 иностранных журналистов сидели в образцово отремонтированном доме культуры чисто помытого города Чернобыль, ожидая начала громкого судебного процесса. На скамье подсудимых шесть мужчин: директор ЧАЭС Виктор Брюханов, главный инженер ЧАЭС (ГИС) Николай Фомин, заместитель главного инженера (ЗГИС) Анатолий Дятлов, начальник реакторного цеха № 2 Александр Коваленко, инспектор Госатомэнергонадзора (ГАЭН) на ЧАЭС Юрий Лаушкин и начальник смены станции (НСС) Борис Рогожкин. Они только на суде узнали, что их шестеро. Брюханов и Фомин были арестованы ещё летом 86 года, Дятлов - в декабре, через месяц после выписки. Сам процесс начался с задержкой в несколько месяцев в связи с попыткой самоубийства Фомина. У каждого обвиняемого был свой адвокат, при этом трое адвокатов были москвичами, а трое - киевлянами.

На скамье подсудимых должны были оказаться ещё три человека - Александр Акимов, Леонид Топтунов и начальник смены реакторного цеха Валерий Перевозченко. Однако они умерли ещё в мае 86-го.

Сторону обвинения представлял советник юстиции 2-го класса Юрий Шадрин — старший помощник Генпрокурора СССР и начальник Управления по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах.

Судейская коллегия состояла из четырёх человек - трёх народных заседателей (Константин Амосов и Александр Заславский и запасной заседатель Татьяна Галка), а также председателя - судьи Верховного суда СССР Раймонда Бризе.

Ещё одной стороной процесса стала судебно-техническая экспертная комиссия, сформированная Генпрокуратурой Советского союза.

Начали искать экспертов, что оказалось тоже непросто. Многие отказывались, ссылаясь, кто на болезнь, кто еще на какие-нибудь объективные причины. Но в итоге удалось собрать 11 человек, все известные специалисты.
Руководитель следственной бригады Ю.А.Потемкин, цитируется по материалам доктора технических наук Виктора Дмитриева, бывшего начальника реакторного отдела (отделения) во ВНИИАЭС.

Четверо экспертов являлись сотрудниками Минсредмаша, причём двое занимались разработкой РБМК. Ещё четверо - из связанных с министерством организаций. Лишь один был выходцем из Минэнерго, но он не имел отношения к РБМК.

Оголтелая компания. В чём-то некомпетентная, в основном тенденциозная и в любом случае необъективная. Откровенно, не хочется писать об этой комиссии. Видел её в критические моменты своей жизни, о которых забыть бы лучше всего да не получается.
Анатолий Дятлов

Сам процесс длился 18 дней с 11:00 до 19:00, однако журналисты присутствовали только на первом и последнем заседаниях, иначе говоря на предъявлении обвинения и вынесении приговоре. Могли посещать суд сотрудники ЧАЭС, чем воспользовался, например, Николай Карпан, который вёл стенограмму ряда заседаний. На части он присутствовать, впрочем, не смог, но по крайней мере он зафиксировал показания всех обвиняемых.

В первый день в зале заседания присутствовали, по некоторым данным, только Брюханов, Фомин и Дятлов. В 13:00 началось заседание. Секретарь два часа зачитывал обвинительное заключение, согласно которому все шестеро обвинялись по статьям 220 УК УССР (нарушение правил безопасности на взрывоопасных предприятиях и во взрывоопасных цехах), 165 УК УССР (злоупотребление властью или служебным положением) и 167 УК УССР (халатность).

Появление в обвинении статьи 220 было для обвиняемых дополнительным ударом.

По обвинению в нарушении техники безопасности на взрывоопасном оборудовании. Ни технологический регламент, ни СНиП (строительные нормы и правила - прим А.С,), ни паспорт ПБЯ (правила ядерной безопасности - прим А.С.) на реакторную установку не относят РЦ (реакторный цех - прим А.С.) к взрывоопасным предприятиям.
<...>
Народный заседатель: В вашем цехе (то есть реакторном - прим. А.С.) какое установлено оборудование, в обычном исполнении или взрывобезопасном?
Коваленко: В обычном исполнении.
Александр Коваленко, показания на заседании, цитируется по книге Н.В. Карпана “Чернобыль. Месть мирного атома”.

В ответ, уже в ходе судебных прений, прокурор заявил, что он оперирует постановлением Пленума Верховного суда СССР, уточняющим толкование взрывоопасного предприятия.

В ходе допросов обвиняемые, да и свидетели вели себя абсолютно по-разному. Так, Брюханов, Фомин и Дятлов частично себя признавали виновными, а вот Коваленко, Лаушкин и Рогожкин считали себя абсолютно невиновными.

Прокурор - Почему в письме партийным и советским органам не было
сведений о 200 р/ч?
Брюханов - Я невнимательно посмотрел письмо, нужно было добавить,
конечно.
Прокурор - Но ведь это самый серьезный Ваш вопрос, почему Вы этого не
сделали?
Брюханов молчит.
<...>
Председатель - Брюханов, мы Вас спрашивали после предъявления
обвинения, считаете ли Вы себя виновным. Вы ответили - да, виновен. А
сейчас Вы говорите, что не виноваты.
Брюханов - Я виновен в халатности, как руководитель. Но по этим
статьям - их я не понимаю.
Председатель - Сегодня Вы говорите, что все было хорошо, что Вы все
делали, т.е. Вы не виноваты и себя таковым не признаете. С
тренажером было трудно, о программе Вы не знали, акт готовности
блока подписали не зная о невыполнении программы. Где же Вы
усматриваете свою вину, чтобы мы знали Вашу позицию?
Брюханов - В недоработках и упущениях.
Председатель - Где недоработки и упущения?
Брюханов - По всем вопросам, поднятым следствием.
Виктор Брюханов, показания на заседании, цитируется по книге Н.В. Карпана “Чернобыль. Месть мирного атома”.
Помощник прокурора - Брюханову было известно, что будут
виброиспытания?
Фомин - Не знаю.
Помощник прокурора - Скажите прямо, Брюханов знал о выбеге?
Фомин - Нет.
Помощник прокурора - Это ваша вина, что Вы не сказали ему?
Фомин - (долго молчит) - моя.
Николай Фомин, показания на заседании, цитируется по книге Н.В. Карпана “Чернобыль. Месть мирного атома”.
Председатель - В какой части обвинения Вы признаете себя виновным?
Уточните свою позицию. Конкретно.
Дятлов - 1) по двум- трем ГЦН расход превышал 7 тысяч м3/час;
2) опоздание с нажатием кнопки АЗ-5;
3) не стал говорить - повысить мощность до 700 мвт после
провала;
4) по запасу реактивности меньше 15-ти стержней на
момент сброса.
Все это я могу пояснить.
Председатель – Значит, по статье 220 признаете свою вину только
частично?
Дятлов - Да.
Анатолий Дятлов, показания на заседании, цитируется по книге Н.В. Карпана “Чернобыль. Месть мирного атома”.

В целом же, атмосфера на судя царила, судя по всему, сдержанно гнетущая, как на партсобрании по итогам какой-то неудачи. Защита не слишком пыталась спорить с обвинением. По статье 220 (то есть по эксплуатации взрывоопасных предприятий) вопрос почти не поднимался, а ведь казалось бы, АЭС не строились как взрывоопасные предприятия. Наоборот, считалось, что реакторы взорваться не могут. И об этом упомянул только Коваленко. Защита (да и сами подсудимые) на суде вопросов о составе и компетенции судебно-технической экспертной комиссии не задавали, хотя она почти вся состояла из людей, которые были кровно заинтересованы в защите своих интересов, то есть в обвинении эксплуатантов.

Обвинение в свою очередь занималось защитой результатов экспертной комиссии, которая считала, что подсудимые довели реактор до взрыва, создав пресловутое крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации, а также недостаточно хорошо исполняли свои обязанности с точки зрения защиты персонала и жителей близлежащей местности после аварии. Суд же, в свою очередь занимался поиском противоречий в показаниях обвиняемых, а также предъявлял претензии к личностным качествам Брюханова и Фомина.

Ключевой пункт обвинения - это отказ от глушения блока днём 25 апреля, когда был зарегистрирован ОЗР ниже 15 стержней, то есть ниже регламентного положения, а также в дальнейшем работа на недостаточной мощности и низком ОЗР (в частности, в ночь на 26 апреля). Во многом, именно на этом и строит своё обвинение прокурор (хотя и не только на этом). С его точки зрения ещё тогда реактор должен был быть заглушен, так как длительная эксплуатация реактора на таком низком показателе запрещена. Однако почему-то эксплуатация этого не делает. Почему? Во-первых, ОЗР тяжело контролировать, прибор, который его рассчитывает, делает это пять минут, при том, что ОЗР может быстро, гораздо быстрее меняться. Во-вторых, работа на таком низком ОЗР согласно регламентам, не должна была привести к нарушению работы аварийной защиты. В-третьих, требования регламента можно было интерпретировать по-разному, и разные пункты документа приводили к тому, что в одном и том же режиме создавались разночтения в том, надо ли тут же глушить реактор при ОЗР меньше 15 стержней или нет. Поподробнее об этом вот здесь (http://accidont.ru/reactiv.html). В-четвёртых, Киевэнерго запрещает остановку реактора в данный конкретный момент времени. В-пятых, остановка реактора вызывает срыв ряда важнейших испытаний, как того самого испытания на выбег (которое не получается провести уже 4 года), так и некоторых других.

Но суд эти факторы не учёл, подойдя максимально формально к этим обстоятельствам. Не заглушили? Вот вам и причина аварии, вот вам и нарушение.

Больше того, сами эксперты говорили, что у реактора есть ряд недостатков, которые в теории делают его опасным, но только “при ошибках в работе обслуживающего реактор персонала”, что несколько противоречит регламентам, так как в инструкциях для персонала этих отметок нет.

В конечном итоге, 29 июля 1987 года суд вынес приговор. Все шестеро были признаны виновными по статьям 220 УК УССР (все, кроме Лаушкина, получившего только статью 167). Кроме того, Брюханов также был призван виновным по статье 165, а Рогожкин - по 167. Как итог, Брюханов и Фомин получили по 10 лет общего режима, Дятлов - 5, Коваленко и Рогожкин - по 3, Лаушкин - 2 года.