Живые контейнеры
Оспа, натуральная оспа, черная оспа — это разные имена смертельно опасного вирусного заболевания, которое в силу неизвестных причин эволюционировало из сравнительно безобидной болезни одомашненных животных.
Натуральную оспу, кроме прочих сомнительных ништяков, в Европу из Ближнего Востока притащили крестоносцы. До некоторых пор такая оспа средневековых лекарей особо не беспокоила, и считалась обычной детской болячкой, типа ветрянки. Но все изменилось с началом европейской экспансии в Америку. Различия в организмах европейцев и местных жителей повлекли определенную мутацию вируса и оспа начала косить всех американцев – и приезжих, и коренных. Уже к концу XVIII проблема выросла до масштабов потенциального вымирания колонистов и вообще населения Америки, но до не которых пор спасения не было.
Francisco Javier de Balmis
Пока однажды, совершенно случайно, английский врач Эдвард Дженнер случайно не заметил, что переболевшие коровьей оспой доярки не заболевали оспой натуральной. Проверив свои наблюдения экспериментально, Дженнер установил, что если привить здоровому человеку коровью оспу, то другая оспа к этому привитому уже не пристает. Результаты исследования доктор опубликовал в 1798 и после этого в Европе началась прививочная кампания.
Болезнь свирепствовала на всех континентах, но привезти вакцину, например, в Америку или Китай тогда было невозможно, просто за отсутствием холодильников, термосов или иных пригодных технологий. Как же ее туда доставить?
Проблему решил испанский военврач Франциско Хавьер де Бальмис. Родился в Аликанте в 1753 году, в семье цирюльника Антонио Бальмиса. По семейному завету Франциско пять лет учился в военном госпитале Аликанте и в 1775 году поступил на флотскую службу. В 1781 году он получил звание хирурга и перевелся в полк в Заморе, с которым отправился в Америку в составе экспедиции маркиза Сокорро: Ла-Гуайра, Гавана, Веракрус, в течение трех месяцев был директором больницы Халапы, потом главным хирургом военного госпиталя Сан-Хуан-де-Диос в Мехико, тогдашней столице Новой Испании. В Мексике долго изучал местную флору и туземные средства лечения, после чего, по возвращении в Мадрид в 1794 опубликовал Трактат о пользе агавы и бегонии. В общем, человек в медицинской профессии был вполне заслуженный и в скорости стал врачом короля Испании Карла IV.
Конечно, Франциско знал об открытии и успешном применении вакцины против оспы. Знал и проблему ее транспортировки. И все же, убедил короля Испании в 1803 году отправить экспедицию в Америку для доставки вакцины. Как он обошелся без холодильников? Для него решение было очевидным – он перевез вакцину в живых «контейнерах».
Дело в том, что среди прочих симптомов у больного появляются своеобразные пузырьковые высыпания на коже и слизистых оболочках, примерно на десятый день инфицирования. Из своего опыта Франциско определил примерное время океанского плавания до Южной Америки и отобрал в экспедицию около двадцати здоровых мальчишек-сирот, возрастом 8-10 лет. При отплытии экспедиции он привил первого мальчика, а дальше примерно каждые десять дней забирал из созревших пузырьков лимфу и прививал следующему мальчику, через десять дней - следующему, и так далее.
Благополучно дойдя до Америки, он побывал в Пуэрто-Рико , Гаване, Каракасе, Пуэрто-Кабельо, Веракрусе и Мехико – королевский врач и его маленькие пациенты помогли вакцинировать более ста тысяч поселенцев. Потом вакцина была доставлена в Техас на севере и Новую Гранаду на юге. Затем по той же технологии ее привезли на Филиппины и в Китай.
По современным меркам, такой способ транспортировки сочли бы бесчеловечным и аморальным. Но в начале XIX века на такие вещи смотрели иначе, да и колонии надо было реально спасать.
Вот так, двадцать безвестных мальчишек спасли жизни миллионов.
_____________________________________________
Автор: Сергей Левашов
Ну и да, 10 мальчиков-сирот дешевле и места меньше занимать будут, да и есть и пить в дороге меньше требуют.
ну да, был значительный риск, что корабль не доплывёт.
@ На вопрос, почему не девочек, и не взрослых мужчин приводишь десятки научных доводов.
Долистываю до поста.
-Много текста - скип.
*листаю ниже*
-О, сиськи.
*залип на пару секунд*
*осознаю что сиськи привлекли больше внимания чем историческая информация*
*возвращаюсь и читаю пост ибо стыдна*
Дженнеровская работа "Исследование причин и действия Variolae Vaccinae, болезни, обнаруженной в некоторых западных графствах Англии, в частности, Глостершире, и известной как коровья оспа", в которой он пытался доказать пользу коровьей оспы для защиты от оспы натуральной, была ему возвращена даже из преступно благоволившего к нему Королевского общества, как не имеющая решительно никаких научных оснований — и это по более чем скромным критериям научности конца XVIII века!
Дженнер прекрасно знал и в 1802 г., когда выпрашивал деньги у английского парламента за свое "открытие", и в 1807 г., когда получал дополнительную награду от него же, что коровья оспа, даже если верить в то, что она на какое-то время и защищает от оспы натуральной, пожизненного иммунитета к ней не дает.
К 1807 г. уже было немало публикаций о том, что ничто не мешает натуральной оспе поражать привитых так же успешно, как и непривитых, не говоря уже о разносортных болезнях после прививки. Можно отметить книги д-ров Мозли (1804), Роули (1805, третье изд. в 1806) и Сквиррела (1805), а также хирурга Голдсона (1804), в которых они на многочисленных примерах показывали полную бесполезность и одновременную опасность прививок коровьей оспы. Если бы только люди хоть когда-нибудь научились руководствоваться не эмоциями, а здравым смыслом и опытом — скольких несчастий смогло бы избежать человечество! Но в итоге на волне ни на чем не основанного энтузиазма английские законодатели дали Дженнеру 30 тыс. фунтов стерлингов — несколько миллионов в пересчете на сегодняшний день — за открытие средства, обеспечивающего пожизненную невосприимчивость к натуральной оспе. Позднее, еще при жизни Дженнера, было объявлено, что прививка коровьей оспы недостаточна для постоянной защиты, и ее необходимо многократно повторять, и при этом без гарантии, что эта защита в итоге состоится. Как думают посетители сайта, вернул ли Дженнер хотя бы пенни из той фантастической суммы, которую ему дал парламент? Догадайтесь...
II. Сифилис, натуральная оспа и коровья оспа
Давайте разберемся, однако, почему коровья оспа так именовалась простыми людьми еще до Дженнера и почему оспенные эпидемии, пришедшие в Европу с Востока, получили такое название. ...
Как у французов vérole предшествовала появлению petite vérole, так и у англичан сифилис ("pox") появился до оспы ("smallpox"). Эту последовательность можно отследить не только благодаря филологии, но и благодаря истории. С 1494 по 1498 годы по всей Европе свирепствовала эпидемия странной и незнакомой болезни — сифилиса, и она с неослабевающей силой продолжалась где-то до 1520 года. Названия странной болезни менялись и были различны. В воззвании Джеймса IV Шотландского от 22 сентября 1497 года говорится об изоляции инфицированных Эдинбурга на острове Инч Кит, болезнь названа по-французски Grandgor "and the greit uther Skayth"19.
Однако во Франции сифилис стали называть vérole, а в Англии pox. По крайней мере, в прошении Саймона Фиша Генриху VIII в 1530 году против священников-папистов используется термин the Pockes20 [англ. щербины, пустулы, то есть сифилис. — Прим. перев.] Во времена Шекспира это слово было у всех на слуху и использовалось применительно к позорной болезни, известной уже более века. В XVII веке оно иногда использовалось для названия натуральной оспы, но это всего лишь небольшое отступление от обычного значения. Сегодняшнее мнение, что под the pox изначально подразумевалась натуральная оспа, происходит из-за забавной ошибки, ее я опишу в сноске21.
Lues venereal [сифилис. — Прим. перев.] по-английски назывался pockys, pockes или pox [каждое из этих слов также означает "рябинка", "оспина", "пустула", "щербинка". — Прим. перев.], и любой студент, изучающий историю английского языка, может понять, почему, хотя для знакомых с болезнью в ее современной форме подобное название может показаться неточным. Отличительной чертой эпидемии, начавшейся в 1494 году, были кожные высыпания по всему телу. Для большинства отчетов того времени подобные высыпания (теперь считающиеся "вторичными") заслонили собой все остальные признаки болезни. В 1566 году Луизини опубликовал в Венеции два тома отчетов о той эпидемии22.
Другие отчеты (опубликованные Ле Мэром) сообщают, что в Савойе болезнь называлась la clavela — из-за высыпаний твердых узелков, папул, волдырей и тому подобного на коже; в современном французском языке la clavelée означает овечью оспу — по той же причине. В монографии венецианца Николаса Масса (долгое время она считалась самой авторитетной, хотя Хенслер сомневается, что в ней содержатся сведения из первых рук23) дается формальное определение болезни, и первые строчки его описания болезни таковы: pustulæ diversæ etaliæ infectiones cutaneæ [лат. различные пустулы и прочие кожные болезни. — Прим. перев.] В пятой главе, посвященной пустулам, Масса пишет, что они возникают по всему телу — на конечностях, лице и голове, а также у корней волос. Именно в этом описании используются такие термины как "вздутые", "распухшие", "сочащиеся жидкостью"; "красные", "синюшные", "беловатые"; "маленькие", "сухие", "вызывающие зуд"; "широкие", "плоские", "мягкие". У заболевших пустулы появлялись сравнительно рано (уже на вторую или третью неделю), и сыпь часто являлась сигналом к ослаблению печально известных головных болей и ломоты в конечностях. Во многих случаях пустулы настолько затмевали все остальное, что о первичной язве даже не думали. Понятно, что Масса считал болезнь кожной, и именно из-за этой точки зрения Хенслер не доверял его труду. Но термин pustulæ широко используется современными авторами24, и от них мы знаем, что "пустулы" прорываются и гноятся, превращаются в разъедающие кожу язвы, у их основания разрастаются бородавки и нарывы, и иногда из этих язв на лице может начаться кровотечение, оказывающееся смертельным.
Можно предположить, что тот же термин (pustulæ) применялся к первичным язвам, и что в основном описываются именно они, но выражение pustulæ malæ per totum corpus [лат. болезненные пустулы по всему телу. — Прим. перев.] дает настолько красноречивую и подробную формулировку, что не оставляет никаких сомнений.
Сыпь, как мы теперь знаем, являющаяся вторичным проявлением сифилиса, была ужасной чертой большой эпидемии; появление на коже pustulæ дало фрацузское название vérole и английское pox. Таким образом, когда появилась болезнь, известная в Аравии и на Востоке на протяжении веков, совершенно другой природы и патологии — заразное кожное заболевание, вызывающее пустулы (оспины), прозванная в Европе на средневековой латыни variola25, то из-за присущих ей пустул, очень схожих с сифилитическими по своей отталкивающей природе и распространенности, но различающихся в деталях и имеющих свои характерные особенности, она была названа малым сифилисом. Эти так называемые pustulæ, особенно на лице, были самой характерной чертой большой эпидемии, известной изначально как эпидемия сифилиса, и по этой причине болезнь получила свое обиходное название26. В дальнейшем сифилис утратил свои самые страшные формы высыпаний на коже, но в Англии сохранилось его простонародное название, имеющее отношение только к вторичной стадии болезни, пустулам. Сифилис сохранил свое название; не обязательно слово pox должно означать variola, иначе не было бы такого уточнения как small-pox или lesser-pox [малый сифилис или меньший сифилис. — Прим. перев.]
Таким образом, когда обитатели молочных ферм Англии назвали (точно неизвестно, когда) коровьей оспой (cow pox) некое типичное и характерное заболевание коровьих сосков, то Шекспир использовал его в качестве характеристики конкретного "язвительного" персонажа27 — из-за гнойных, едких и язвенных болячек на коровьих сосках, а также из-за их заразности. Ни в коем случае нельзя исключить, что болезнь назвали так из-за язв, перешедших на руки дояров от прикосновений к коровьим соскам, и нет никаких сомнений, что повсеместное использование названия закрепилось из-за сходства высыпаний, хотя оно и не несло в себе оскорбительного смысла, присущего классическому названию. Коровья оспа была заболеванием коровьих сосков и была заразна для дояров, в Норфолке ее называли оспенными нарывами. Благоприятные условия возникновения болезни и способ ее передачи будут описаны позже словами простого глостерширского ветеринара, жившего во времена Дженнера (глава 3, стр. 56).
...
Трудно оправдать легкомыслие или преступную небрежность Дженнера, даже если рассматривать лишь отправную точку. Только одно может служить смягчающим обстоятельством для его заблуждения: форма везикулы, появляющаяся на руках дояров в первые дни после заражения коровьей оспой. Благодаря экспериментам Рикорда, Генри Ли и других, нам теперь известно, что язва на коже, появившаяся после инокуляции сифилиса, вначале напоминает такую же беловатую везикулу на руках дояров, заразившихся коровьей оспой, и что классический сифилис и коровья оспа в этом и прочих аспектах очень схожи (см. главу 5, стр. 119). У Дженнера не было имеющихся сегодня средств для проведения опытов, чтобы пойти по верному пути, хотя один из его самых ранних критиков, Мозли, в 1798 году заявил совершенно ясно, "основываясь исключительно на аналогии и патологии", что коровья оспа — это lues bovilla [лат. бычий сифилис. — Прим. перев.], и что натуральная и коровья оспы "совершенно непохожи". Дженнеру могли бы помочь и заурядный здравый смысл, не противоречащие друг другу свидетельства, умение обобщать, простое следование очевидным фактам, не унесись он в облака, очарованный словесной иллюзией.
...
Эксперименты состояли из двух этапов. Сначала пожилым доярам, когда-то перенесшим коровью оспу, делалась инокуляция натуральной оспы, чтобы проверить, "возьмется" ли она. На втором этапе следовало заразить коровьей оспой ребенка, а затем провести вариоляционный тест. Почему для установления истины с перенесшими коровью оспу пожилыми доярами потребовалось пренебречь опытом ради эксперимента, это выше всякого понимания. На самом деле настоящей, но не провозглашаемой публично и, вероятно, неосознанной, целью эксперимента с доярами было обойти опыт и найти "научное" обоснование удобной иллюзии. Поэтому Дженнер хранил молчание о переболевших коровьей оспой доярах, которые позднее заболели натуральной оспой, хотя он легко мог собрать сообщения о множестве подобных случаев со своего собственного района. Дженнер обращал внимание только на тех дояров, перенесших коровью оспу, кто по воле случая или из-за личных особенностей не заболел натуральной оспой. Эти-то данные и стали экспериментальными доказательствами защитной силы коровьей оспы.
В двух или трех случаях экспериментом было "воздействие" инфекции натуральной оспы на перенесшего коровью оспу человека, словно в то время большинство взрослых и пожилых людей не подвергались одинаковому воздействию и не обладали одинаковой сопротивляемостью. В нескольких случаях экспериментальное доказательство находилось ретроспективно, когда не удавалась инокуляция натуральной оспой, при том что у других она была успешной, но цели доказать, что подобные неудачи происходили чаще у перенесших коровью оспу взрослых, чем у не перенесших ее взрослых, не ставилось. Еще двоим или троим Дженнер собственноручно привил натуральную оспу, чтобы проверить их сопротивляемость, полученную с помощью коровьей оспы. Чтобы доказать, что за прошедшее время сопротивляемость не снизилась, были выбраны довольно пожилые дояры, включая изможденных бедняков, словно прожитые годы не ослабляют восприимчивость и к вирусу натуральной оспы.
Но больше всего поражает нравственная сторона первоначальных экспериментов Дженнера, с помощью которых он доказывал защитные свойства коровьей оспы. Если его логика была никудышной, то объективность еще худшей. "Я придумал, — писал он, очень важную вещь: проводя эксперименты, нужно сначала обратить внимание на состояние оспенного гноя, а потом вводить его в руку перенесшего коровью оспу". Внимание, которое Дженнер обращал на "состояние оспенного гноя", описано им самим у Джона Филипса (случай № 3), перенесшего коровью оспу в девятилетнем возрасте, а затем в шестьдесят два года проверенного на сопротивляемость с помощью инокуляции оспенного гноя, "взятого из руки мальчика как раз перед появлением у него сопровождаемой сыпью лихорадки". Полностью смысл этого трюка будет раскрыт в главе 6 "Вариоляционный тест", а пока что могу сказать, что метод инокуляции, предлагаемый Дженнером своим читателям для использования в их собственных опытах во избежание "многих последующих неудач и путаницы", был всего лишь высшим выражением мошеннических методов Гатти и Даниэля Саттона, когда эффект от инокуляции был сведен к бледной тени или простой видимости натуральной оспы35. Гной для инокуляции брали не из естественно или случайно появившихся пустул натуральной оспы, а исключительно из местной пустулы, образовавшейся в результате искусственной инокуляции, причем делали это немедленно, как только появлялась хоть какая-то жидкость, или "как раз перед возникновением сопровождающей сыпь лихорадки". Это означает, как сообщает французский вариолятор того времени, что "натуральная оспа ослабляется до полного исчезновения, и последние инокуляции не имеют никакой силы"36. Умышленный забор одной лишь серозной жидкости из пустулы, появившейся в месте предыдущей инокуляции на руке, позволяет с уверенностью утверждать, что настоящей вариоляции там не было. Вот так Дженнер экспериментальным методом обошел изобличающую правду жизненного опыта, и вот почему он теперь так искренне желал, чтобы и другие вслед за ним провели вариоляционный текст. Тип инокуляции, который должен был произвести минимальный эффект, был тщательно подобран, а когда производился минимальный эффект, то предыдущее заражение человека коровьей оспой приобретало доверие.
Неудивительно, что Королевское общество должно было найти представленные Дженнером экспериментальные доказательства защитных свойств коровьей оспы сомнительными по качеству и скудными по количеству. Но сама по себе работа все еще могла быть полезной, если бы там содержались точные данные о коровьей оспе, болезни довольно любопытной и еще не описанной. Такие точные данные в работе отсутствовали. Вряд ли она могла быть заполнена голым теоретизированием о лошадином мокреце, как мы видим в более позднем варианте "Исследования" от 1798 года, однако возможность дать полное, объективное и научное описание коровьей оспы не была использована. Похоже, Дженнер не обладал глубокими знаниями о коровьей оспе у коров и никогда не имел с ней дело, как, например, Клейтон, ветеринар из Глостера (см. главу 3), или как Сили, усердно изучавший эту болезнь в округе Эйлсбери сорок лет спустя37. Тем не менее Дженнер знал, что коровья оспа приводит к изъязвлению коровьих сосков, и "ветеринар обычно контролирует это состояние с помощью прижиганий"; что это местная болезнь, и передается она доярам и другим коровам только посредством контакта с ее веществом. О язвах на руках дояров он имел более точное представление, так как язвы были обычным делом и их было проще изучить. Дженнер знал о болезненности фагеденических язв различной интенсивности или застарелости, и о том, что иногда они нуждались в долгом лечении. Сначала они выглядели как большой беловатый или беловато-голубоватый волдырь размером почти с шестипенсовик, как Дженнер и изобразил на своем наброске руки Сары Нельмс, затем через неделю-другую распухшая кожа сморщивалась и волдырь либо лопался, становясь открытой язвой, либо превращался в струп (что обычно происходит с ранами на коровьих сосках) и из-под него некоторое время продолжал сочиться сероватый вонючий гной. БОЛЕЗНЬ БЫЛА НЕПРИЯТНОЙ, КАК НА НЕЕ НИ ПОСМОТРИ, И ДЖЕННЕР ДОЛЖЕН БЫЛ ЗНАТЬ, ПОЧЕМУ ДОЯРЫ ИНСТИНКТИВНО НАЗЫВАЛИ ЕЕ СИФИЛИСОМ.
https://1796web.com/vaccines/opinions/creighton/creighton2.htm