мао мао герои чистого сердца

1 мая 1941 года. Москва, Красная площадь. Союзники приехали. Шел второй год мировой войны.

9 мая. Мои писульки

Будем считать, что лишаю себя девственности на реакторе, спустя 9 лет. Писал этот небольшой рассказ-эссе года 3 назад в вузе для зачета по истории. Мне он кажется достаточно неплохим, а на фоне происходящего, еще и малость актуальным, но об этом посудите сами. 

Герой?

На старом продавленном диване, сгорбившись, сидел почти вековой старик. Через приоткрытое окно слышались радостные голоса, отголоски песен военных лет. 

На его коленях лежал бережно хранимый долгие годы, украшенный множеством медалей и орденов, китель. Быть может за тяжестью прожитых лет он мог забыть какие-то детали того, чем он заслужил каждую из этих отметок, но их внешний вид не позволил бы никому сказать, что с момента вручения прошло без малого три четверти века. Забота об этих кусочках металла была уже глубоко въевшейся в самую глубину его костей привычкой. Старик всегда хотел забыть ту боль, которую тогда пережил он лично и весь народ некогда великой страны, но такой роскошью не должен обладать никто в целом мире. 

Среди всех наград особое место занимала одна. Колодка цвета свежей крови и под ней звезда из металла, который сопровождает эта же кровь всю его историю. Символ Великой Победы. Герой Советского Союза. Победа? Да, победили, но уплаченная цена была невообразимо велика. Был ли на самом деле победитель? Миллионы погибших, развороченная, разрушенная земля, пропитанная тоннами бурой вязкой жидкости, что и по сей день заставляет почувствовать металлический привкус во рту. Герой? Он просто солдат, которому, в отличие от необъятного количества товарищей и противников, посчастливилось выжить. Может ли солдат считаться героем? Способен ли хоть один человек говорить о героизме, пройдя через те кошмарные годы вместе со всем миром? 

Существование этой войны абсурдно. Простые люди, будучи уверенными в правильности лишь своей идеологии, с гордостью шли убивать врагов, что были угрозой для их великого народа, врагов, по сути, являвшихся такими же простыми людьми. И такая картина была с обеих сторон. Да, мы не нападали, лишь защищались, мы не хотели этой войны. Но хотели ли ее ничем не отличавшиеся от нас простые люди, что были по другую сторону баррикад?Одни солдаты, глубоко убежденные в правоте своей и своего лидера, шли выполнять приказ, совершая поступки, противоречащие всему человеческому, другие солдаты, будучи убежденными ничуть не меньше, точно так же следуя приказам, желая защитить своих соотечественников и свершить акт праведной мести, иногда поступали вряд ли более человечно. За всю свою отнюдь не короткую жизнь он не позволил сорваться с языка ни воспоминаниям, ни словам о войне ни разу. Это не то событие, которое можно воспевать или превозносить, оно заслуживает лишь долгого и грузного молчания. 

Пусть его зрение потеряло былую остроту, пусть слух его подводит все чаще, но даже так было невыносимо наблюдать, во что превратился день, что должен был стать Днем Всемирной скорби. Яркие фейерверки, веселье, горделивые предложения о повторении от людей, совершенно не представляющих себе, о чем они говорят, нелепые надписи на автомобилях и прорва другой атрибутики, выглядящей совершенно неуместно. 

Лишь оглушающая тишина может передать весь ужас разрывающихся снарядов и свистящих пуль. Звенящая, словно контузило взрывом, тишина. Только так есть возможность навсегда запечатлеть этот ужас, не забыв о том, чего никогда нельзя допустить вновь. 

Блеск золотой звезды каждый раз возвращал его в те злополучные времена, что ужасали более всего остального. В отражении на начищенной медали можно было увидеть лицо, чья кожа напоминала, скорее, кору древнего дуба, настолько оно было испещрено морщинами. Раз из раза, окунаясь в столь трагичные события, от мыслей о пролитой крови и положенных жизнях, словно зажатое ржавым затвором старой винтовки, щемило сердце, а на мутные, почти незрячие глаза наворачивались крупные слезы. 

Продираясь сквозь глубокие овраги морщинистых щек, то и дело застревая в них, слеза скатывалась по направлению к кителю, все так же лежащему на коленях. Неправдоподобно чистая и прозрачная, словно живая, капля сорвалась вниз. Глубоко внутри, если внимательно присмотреться,можно было увидеть всю боль и страдания, все воспоминания, никогда не обличенные в словесную форму. 

Коснувшись кровавого металла, картины прошлого, что бесконечно сменяли друг друга, замерли, открывая взору именно тот момент, который старик не мог вспоминать без содрогания. Что же могло тогда случиться? Никому и никогда не суждено об этом узнать.

Послесловие: Родители мои, спустя долгое время размышлений, назвать своего ребенка решили в честь отца отца моего отца, то бишь мужчины, приходящегося мне прадедом. О нем много не рассказывали, да я и сам не расспрашивал, а заинтересовавшись недавно, понял, что поведать уже осталось некому. Дед с бабушкой ушли почти следом друг за другом, с разницей в пару лет, отец его не застал, вот и остается мне сидеть, ломать голову, излагая свое мнение и отношение к тем ужасающим событиям потрясшим мир, напрягать память в попытках собрать хотя бы те обрывки фраз и фактов, сказанных совершенно вскользь, в какое-то подобие четкого образа человека. 

Звали его Степаном. Каким он был, этот сложившийся из образа человек, хорошим или не слишком? Любил ли он свою семью? Хотел он воевать или всем сердцем желал мирного неба? Мне доподлинно не известно, не любили в нашей семье ворошить прошлое, а уж тем более годы военные. В 41-м ушел на фронт, оставив дома жену да сына Колю шести лет от роду и его братьев и сестер. Был ли Степан в то время энергичным юнцом с огнем в глазах или уже взрослым мужчиной, постепенно начинающим излучать мудрость прожитых годов? Не знаю, но воевать идти пришлось. Представить не выходит, да и не хочется особо, страшно, как жила семья в течение этого четырехлетнего периода, но в 45-м пришла пора для живых возвращаться домой. И Степан вернулся. Контуженный и лежачий. До самой своей кончины так и не сумевший подняться с кровати. 

Спасибо за внимание, товарищи пидоры.

Крик души после 9-го мая

Здравствуй, Реахтур. 

Пришел сюда в теперь уже далеком 2011-м году, когда ни о каком "Крым наш" или войне в Украине никто даже подумать не мог. 

Прекрасно помню борьбу с наплывом ваты и ботов в 2014 году, когда даже Реахтур захлестнула волна ура-патриотизма и бесконечных "Няш мяш".Очень рад, что сегодня, когда почти весь рунет превратился в Ватный Ад - здешние пидоры продолжают придерживаться адекватных и человеческих взглядов. Но это было вступление.

Внутренний раскол:

На сегодняшний день, почти весь мой привычный круг общения - включая родителей, семью, друзей и коллег, оказался не просто расколот, а разрушен до основания. 

Я ожидал, что когда начнется война - у нас начнутся сильные разноглазия, с существенным количеством близких. Не ожидал, что разногласия будут настолько фундаментальны, и затронут 99% людей. С этим можно было жить до 24-го февраля, стало очень тяжело мириться после, а после 9-го мая - просто невозможно. 

Что было вчера? Вчера было всё: 

1. Я слышал, как мои родители радуются, что в Одессу вечером тоже прилетает "праздничный салют". 

2. Как подвыпившая родня кричит, что им не жалко хохлов, пусть сдохнут. 

3. Какой молодец какой-то мой, через три пизды колено родственник, который сейчас воюет под Изюмом. 

4. Как друзья и коллеги радовались военному параду и расстраивались, что не будет (сука!) самолетиков.

И в итоге пришло понимание, что никого рядом, кому можно доверять, рядом не осталось. И это пиздец какое отвратительное чувство.

Заключение:

Сейчас потихоньку планирую отъезд и уже осознанно рву контакты с теми, с кем не сложилось. Если 75 дней назад была вера, что ситуация может измениться, то сейчас пришло понимание :"Неа, эта хуйня в головах надолго". 

 К чему это всё...

Во-первых, хотелось просто крепко обнять всех здешних пидоров. Вы буквально последнее, что не дает мне свихнуться и озвереть окончательно.

А во-вторых, хотел узнать, особенно у жителей РФии - как обстоят ваши дела в общении с близкими? Много ли отсеялось, и как справляетесь?

Для тех, кто говорил, что хотел бы пойти и поддержать народ вчера, но нигде про мероприятие не слышал - сегодня будет такая возможность.

SUP реактор!

Дисклеймер. Я знаю, что за этот пост я нахватаю минусов, но мне, собственно, похуй. 

Чтобы огонь был вечен

К монументам с Вечными огнями в День Победы несут и несут цветы. Пока они горят, мы не забудем о цене мирного неба над нашей головой. А ведь в начале 90-х звучало мнение, что Вечные огни надо на какое-то время погасить – в стране разруха, а поддержание их в рабочем состоянии требует затрат. Но в обществе возникло такое сопротивление, что Вечные огни действительно оказались вечными…

В Туле несколько монументов с огнем, я снимал каждый.

1957 в поселке Первомайский Щекинского района зажжен первый в СССР Вечный огонь

На фасаде Мемориала Защитникам неба Отечества расположены 26 бронзовых табличек с именами 2420 лётчиков-героев.

В основе скульптурной композиции комплекса лежит реальный боевой эпизод из фронтовой биографии Героя Советского Союза Ивана Алексеевича Вишнякова.

В этом бою он сбил 2 немецких самолёта-разведчика Фокке Вульф Fw-189 («Рама»), за этот беспрецедентный подвиг лётчик и его ведомый Александр Шевцов были награждены орденом Александра Невского.

На площади Победы семиметровые фигуры защитников города – одна в шинели, другая в стеганном ватнике – символизируют крепкий союз фронта и тыла.

В состав мемориала входит и четырёхметровая скульптура «Солдат и рабочий».

Она установлена на невысоком гранитном постаменте серого цвета и имеет надпись – посвящение героическим защитникам города оружейников. Здесь же расположены семнадцать стел, облицованных чёрным гранитом. Тринадцать из них — в честь городов-героев, а четыре – в честь воинских частей, оборонявших Тулу. 

А самый последний по времени открытия Мемориал энергетикам – героям Великой Отечественной войны выглядит наиболее современно и празднично.

Состоит из 5 площадок — по одной на каждый год Великой Отечественной войны — на каждой из которых расположена стела. На стелах высечены имена 72 героев-энергетиков.

В центре — обелиск в виде вышки высоковольтной линии электропередач, высота которой — 1418 см. Столько дней шла война.

Памятный комплекс с живым пламенем – совсем другой, чем просто памятник. Как будто души павших реют в таких местах.

Поздравляю всех с Днем Великой Победы! Особенно ветеранов, которые еще с нами. О вашем подвиге мы никогда не забудем.

Пока не накрыла ежегодная волна победобесия, многим будет полезно прочитать этот отрывок из воспоминаний: 

"Степан Кашурко — бывший помощник по особым поручениям маршала Ивана Конева, генерал–полковник, Президент Центра розыска и увековечивания без вести пропавших и погибших защитников Отечества: 

В канун 25–летия Победы маршал Конев попросил меня помочь ему написать заказную статью для "Комсомольской правды". Обложившись всевозможной литературой, я быстро набросал "каркас" ожидаемой "Комсомолкой" победной реляции в духе того времени и на следующий день пришел к полководцу. По всему было видно: сегодня он не в духе. 

— Читай, — буркнул Конев, а сам нервно заходил по просторному кабинету. Похоже, его терзала мысль о чем–то наболевшем. 

Горделиво приосанившись, я начал с пафосом, надеясь услышать похвалу: "Победа — это великий праздник. День всенародного торжества и ликования. Это..." 

— Хватит! — сердито оборвал маршал. — Хватит ликовать! Тошно слушать. Ты лучше скажи, в вашем роду все пришли с войны? Все во здравии вернулись? 

— Нет. Мы недосчитались девятерых человек, из них пятеро пропали без вести, — пробормотал я, недоумевая, к чему это он клонит. — И еще трое приковыляли на костылях. 

— А сколько сирот осталось? — не унимался он. 

— Двадцать пять малолетних детей и шестеро немощных стариков. 

— Ну и как им жилось? Государство обеспечило их? 

— Не жили, а прозябали, — признался я. — Да и сейчас не лучше. За без вести пропавших кормильцев денег не положено... Их матери и вдовы глаза повыплакали, а все надеются: вдруг хоть кто–нибудь вернется. Совсем извелись…

— Так какого черта ты ликуешь, когда твои родственники горюют! Да и могут ли радоваться семьи тридцати миллионов погибших и сорока миллионов искалеченных и изуродованных солдат? Они мучаются, они страдают вместе с калеками, получающими гроши от государства... 

Я был ошеломлен. Таким я Конева видел впервые. Позже узнал, что его привела в ярость реакция Брежнева и Суслова, отказавших маршалу, попытавшемуся добиться от государства надлежащей заботы о несчастных фронтовиках, хлопотавшему о пособиях неимущим семьям пропавших без вести. 

Иван Степанович достал из письменного стола докладную записку, видимо, ту самую, с которой безуспешно ходил к будущему маршалу, четырежды Герою Советского Союза, кавалеру "Ордена Победы" и трижды идеологу Советского Союза. Протягивая мне этот документ, он проворчал с укоризной: 

— Ознакомься, каково у нас защитникам Родины. И как живется их близким. До ликованья ли ИМ?! 

Бумага с грифом "Совершенно секретно" пестрела цифрами. Чем больше я в них вникал, тем больнее щемило сердце: "...Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С разорванными животами 444046. С поврежденными позвоночниками 143241. С ранениями в области таза 630259. С оторванными половыми органами 28648. Одноруких 3 миллиона 147. Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых "самоваров", безруких и безногих — 85942". 

— Ну, а теперь взгляни вот на это, — продолжал просвещать меня Иван Степанович. 

"За три дня, к 25 июня, противник продвинулся вглубь страны на 250 километров. 28 июня взял столицу Белоруссии Минск. Обходным маневром стремительно приближается к Смоленску. К середине июля из 170 советских дивизий 28 оказались в полном окружении, а 70 понесли катастрофические потери. В сентябре этого же 41–го под Вязьмой были окружены 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артполк Резерва Главного командования и полевые Управления четырех армий. В Брянском котле очутились 27 дивизий, 2 танковые бригады, 19 артполков и полевые Управления трех армий. Всего же в 1941–м в окружение попали и не вышли из него 92 из 170 советских дивизий, 50 артиллерийских полков, 11 танковых бригад и полевые Управления 7 армий. В день нападения фашистской Германии на Советский Союз, 22 июня, Президиум Верховного Совета СССР объявил о мобилизации военнообязанных 13 возрастов — 1905–1918 годов. Мгновенно мобилизовано было свыше 10 миллионов человек. Из 2–х с половиной миллионов добровольцев было сформировано 50 ополченческих дивизий и 200 отдельных стрелковых полков, которые были брошены в бой без обмундирования и практически без надлежащего вооружения. Из двух с половиной миллионов ополченцев в живых осталось немногим более 150 тысяч". 

Говорилось там и о военнопленных. В частности, о том, что в 1941 году попали в гитлеровский плен: под Гродно–Минском — 300 тысяч советских воинов, в Витебско–Могилёвско–Гомелъском котле — 580 тысяч, в Киевско–Уманьском — 768 тысяч. Под Черниговом и в районе Мариуполя — еще 250 тысяч. В Брянско–Вяземском котле оказались 663 тысячи, и т.д. Если собраться с духом и все это сложить, выходило, что в итоге за годы Великой Отечественной войны в фашистском плену умирали от голода, холода и безнадежности около четырех миллионов советских бойцов и командиров, объявленных Сталиным врагами и дезертирами. 

Подобает вспомнить и тех, кто, отдав жизнь за неблагодарное отечество, не дождался даже достойного погребения. Ведь по вине того же Сталина похоронных команд в полках и дивизиях не было — вождь с апломбом записного хвастуна утверждал, что нам они ни к чему: доблестная Красная Армия врага разобьет на его территории, сокрушит могучим ударом, сама же обойдется малой кровью. Расплата за эту самодовольную чушь оказалась жестокой, но не для генералиссимуса, а для бойцов и командиров, чья участь так мало его заботила. По лесам, полям и оврагам страны остались истлевать без погребения кости более двух миллионов героев. В официальных документах они числились пропавшими без вести — недурная экономия для государственной казны, если вспомнить, сколько вдов и сирот остались без пособия. 

В том давнем разговоре маршал коснулся и причин катастрофы, в начале войны постигшей нашу "непобедимую и легендарную" Красную армию. На позорное отступление и чудовищные потери ее обрекла предвоенная сталинская чистка рядов командного состава армии. В наши дни это знает каждый, кроме неизлечимых почитателей генералиссимуса (да и те, пожалуй, в курсе, только прикидываются простачками), а ту эпоху подобное заявление потрясало. И разом на многое открывало глаза. Чего было ожидать от обезглавленной армии, где опытные кадровые военачальники вплоть до командиров батальона отправлены в лагеря или под расстрел, а вместо них назначены молодые, не нюхавшие пороху лейтенанты и политруки..." 

— Хватит! — вздохнул маршал, отбирая у меня страшный документ, цифры которого не укладывались в голове. — Теперь понятно, что к чему? Ну, и как ликовать будем? О чем писать в газету, о какой Победе? Сталинской? А может, Пирровой? Ведь нет разницы! 

— Товарищ маршал, я в полной растерянности. Но, думаю, писать надо по–советски.., — запнувшись, я уточнил: — по совести. Только теперь вы сами пишите, вернее, диктуйте, а я буду записывать. 

— Пиши, записывай на магнитофон, в другой раз такого уж от меня не услышишь! 

И я трясущейся от волнения рукой принялся торопливо строчить: 

"Что такое победа? — говорил Конев. — Наша, сталинская победа? Прежде всего, это всенародная беда. День скорби советского народа по великому множеству погибших. Это реки слез и море крови. Миллионы искалеченных. Миллионы осиротевших детей и беспомощных стариков. Это миллионы исковерканных судеб, не состоявшихся семей, не родившихся детей. Миллионы замученных в фашистских, а затем и в советских лагерях патриотов Отечества". Тут ручка–самописка, как живая, выскользнула из моих дрожащих пальцев. 

— Товарищ маршал, этого же никто не напечатает! — взмолился я. 

— Ты знай, пиши, сейчас–то нет, зато наши потомки напечатают. Они должны знать правду, а не сладкую ложь об этой Победе! Об этой кровавой бойне! Чтобы в будущем быть бдительными, не позволять прорываться к вершинам власти дьяволам в человеческом обличье, мастерам разжигать войны. 

— И вот еще чего не забудь, — продолжал Конев. — Какими хамскими кличками в послевоенном обиходе наградили всех инвалидов! Особенно в соцобесах и медицинских учреждениях. Калек с надорванными нервами и нарушенной психикой там не жаловали. С трибун ораторы кричали, что народ не забудет подвига своих сынов, а в этих учреждениях бывших воинов с изуродованными лицами прозвали "квазимодами" ("Эй, Нина, пришел твой квазимода!" — без стеснения перекликались тетки из персонала), одноглазых — "камбалами", инвалидов с поврежденным позвоночником — "паралитиками", с ранениями в область таза — "кривобокими". Одноногих на костылях именовали "кенгуру". Безруких величали "бескрылыми", а безногих на роликовых самодельных тележках — "самокатами". Тем же, у кого были частично оторваны конечности, досталось прозвище "черепахи". В голове не укладывается! — с каждым словом Иван Степанович распалялся все сильнее. 

— Что за тупой цинизм? До этих людей, похоже, не доходило, кого они обижают! Проклятая война выплеснула в народ гигантскую волну изуродованных фронтовиков, государство обязано было создать им хотя бы сносные условия жизни, окружить вниманием и заботой, обеспечить медицинским обслуживанием и денежным содержанием. Вместо этого послевоенное правительство, возглавляемое Сталиным, назначив несчастным грошовые пособия, обрекло их на самое жалкое прозябание. Да еще с целью экономии бюджетных средств подвергало калек систематическим унизительным переосвидетельствованиям во ВТЭКах (врачебно–трудовых экспертных комиссиях): мол, проверим, не отросли ли у бедолаги оторванные руки или ноги?! Все норовили перевести пострадавшего защитника родины, и без того нищего, на новую группу инвалидности, лишь бы урезать пенсионное пособие... 

О многом говорил в тот день маршал. И о том, что бедность и основательно подорванное здоровье, сопряженные с убогими жилищными условиями, порождали безысходность, пьянство, упреки измученных жен, скандалы и нестерпимую обстановку в семьях. В конечном счете, это приводило к исходу физически ущербных фронтовиков из дома на улицы, площади, вокзалы и рынки, где они зачастую докатывались до попрошайничества и разнузданного поведения. Доведенные до отчаяния герои мало–помалу оказывались на дне, но не их надо за это винить. 

К концу сороковых годов в поисках лучшей жизни в Москву хлынул поток обездоленных военных инвалидов с периферии. Столица переполнилась этими теперь уже никому не нужными людьми. В напрасном чаянии защиты и справедливости они стали митинговать, досаждать властям напоминаниями о своих заслугах, требовать, беспокоить. Это, разумеется, не пришлось по душе чиновникам столичных и правительственных учреждений. Государственные мужи принялись ломать голову, как бы избавиться от докучной обузы. 

И вот летом 49–го Москва стала готовиться к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья: чистилась, мылась. А тут эти фронтовики — костыльники, колясочники, ползуны, всякие там "черепахи" — до того "обнаглели", что перед самым Кремлем устроили демонстрацию. Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрек: "Очистить Москву от "мусора"!" 

Власть предержащие только того и ждали. Началась массовая облава на надоедливых, "портящих вид столицы" инвалидов. Охотясь, как за бездомными собаками, правоохранительные органы, конвойные войска, партийные и беспартийные активисты в считанные дни выловили на улицах, рынках, вокзалах и даже на кладбищах и вывезли из Москвы перед юбилеем "дорогого и любимого Сталина" выброшенных на свалку истории искалеченных защитников этой самой праздничной Москвы. 

И ссыльные солдаты победоносной армии стали умирать. То была скоротечная гибель: не от ран — от обиды, кровью закипавшей в сердцах, с вопросом, рвущимся сквозь стиснутые зубы: "За что, товарищ Сталин?" 

Так вот мудро и запросто решили, казалось бы, неразрешимую проблему с воинами–победителями, пролившими свою кровь "За Родину! За Сталина!". 

— Да уж, что–что, а эти дела наш вождь мастерски проделывал. Тут ему было не занимать решимости — даже целые народы выселял, — с горечью заключил прославленный полководец Иван Конев." 

Из книги Игоря Гарина "Другая правда о Второй мировой ч. 1. Документы"

Начали за здравие, кончили за упокой